|
О загадке раковины,
убывающем Времени
и силе гармонии
Олег Клишин. Вычитаемый век.
Третья книга стихов.
Омск, 2015.
Эта неброская книга, сдержанная в своём «достоинстве» тёмного – коричневатого – в контрасте с белым, выделяющим имя и фамилию автора, с чистым полем нижней «крышки» обложки, удивляет уже серьёзностью аннотации: «Автор продолжает диалог со временем, пытаясь его необратимое течение обозначить лирическими вехами…»
Олег Клишин родился в Омске в 1960 году, но это лишь третья его книга. Поэтический дебют состоялся в 2000 году сборником «Выход», а в 2007-м появился сборник «Круговая порука». Может быть, относительная скромность творческого результата объясняется базовым инженерным образованием (СибАДИ) и долгой службой в пенитенциарной системе? А может быть, ещё и жёсткой требовательностью автора к своему дару? Сопоставим это предположение с ещё одним удивительным списком строгого к себе поэта: 2001 год – вступление в Союз писателей России; 2008 год – премия губернатора Омской области имени Леонида Мартынова; 2011 год – премия петербургского журнала «Звезда»; 2014 год – международная литературная премия имени Иннокентия Анненского.
Обратимся к целостному анализу последней книги стихов Олега Клишина в единстве её содержания и формы.
Шесть раковин,
или Тревожное чувство
Времени
Открывая эту книгу, невольно призадумаешься над философским смыслом строки Державина, вынесенной поэтом в качестве эпиграфа на отдельный лист: «В безмерной разности теряться…» Надолго задержишься в понятной почтительности перед длинным названием, напечатанным на языке оригинала, книги Якоба Теодора Кляйна (Лейден, 1753), откуда омский автор использовал рисунки для оформления своего сборника. А их немного – всего шесть: на обложке, на всех листах, открывающих разделы его книги и после завершения финального стихотворения. Во всех шести случаях мы видим в разных ракурсах изображение раковины, и первое, что приходит тебе в голову, – надо обратиться к словарю символов. Так, одно из авторитетных и сравнительно недавних изданий Хуана Кирло (пер. с англ.; Москва, 2010) сообщает о множестве толкований раковины в различных философских системах – это: символ женского водного начала, порождающего всё живое; мистический символ процветания одного поколения после смерти предшествующего; в китайском буддизме это одна из эмблем, обозначающая благополучное путешествие…
Рискну предположить, что для читателя, вступающего в мир чтения и понимания сборника Олега Клишина, возможно, существенна следующая формулировка толкования символического смысла раковины, которую даёт учёный: «…Спиральная раковина улитки как бы объединяет внутренний и внешний миры (духовное и материальное). Оно обозначает испытывающего жажду путешественника или паломника, связывающего в своём сознании раковину с присутствием воды. Сказанное объясняет значение раковины в средневековых аллегориях как символ решения, которое каждый ищет в самом себе». Вот, пожалуй, это последнее истолкование символики раковины в средневековой аллегории имеет отношение к поэтическому смыслу книги Олега Клишина.
В самом деле, в ней есть настойчивый общечеловеческий мотив отношений лирического героя поэта со Временем. Он то выходит в сюжете сборника на первый план, то микшируется, затухает, чтобы снова встать перед автором и читателем со всей неумолимой неразрешённостью. Как легенда о шагреневой коже, одна из самых страшных.
Тревожащая автора тема уходящего времени живёт в каждом разделе книги поэта, определяя и содержательность её заглавия – «Вычитаемый век», – и косвенно отражаясь в названиях поэтических разделов, а также во множестве авторских формул, мотивов и образов: «утраченный час», «осенних дней шагреневое знамя», «только время – синоним песка // и воды – превращаясь в века, // звёздным светом сквозь пальцы течёт», «жизни нет – растаяла как дым», «сухой остаток времени в словах»… Драматизм «шагреневого» (то есть сокращающегося, пропавшего) времени явственно ощутим в стихах Клишина, написанных о службе его лирического героя «в местах не столь отдалённых», а также в текстах, запечатлевших горечь утраты цели, смысла бытия:
Давно пора прийти в отчаянье
от заживо сгоревших дней.
В тоске поэта проступают и общечеловеческое, и лично пережитое, и горестный отклик на социально-нравственные перемены в современной России. Клишин, правда, пробует иногда «отшутиться» в своих отношениях с «вычитаемым» временем, не желая знать (что вполне резонно!), сколько ему ещё осталось жить («Не выкинуть слова из песни…»). В другом месте он пытается сказать, что гармония стиха и слова преодолевает небытие, смерть, а чудотворность Веры поднимает «сияющим солнцем распятья» «над грехами суетного мира»… Однако настойчивость темы «уходящего» времени в сборнике стихов Клишина свидетельствует о живущем в поэте драматическом переживании конечности срока человеческого существования, усиливающимся горечью «от жизни, не идущей впрок», от сознания бессмысленности предсмертных страданий. «А если ничего не будет, кроме боли, // то есть ли смысл стоять на этом рубеже?» На мой взгляд, от этой трагической рефлексии не спасают поэта и последние гармонические строки, заключающие его книгу:
Пусть всего лишь одна строка
согревает осени светлый дом:
облака, листопад, река…
Ещё раз о раковине
и плотности мирового
Времени
Вернёмся к загадке художественного смысла раковины в стихах Олега Клишина. Пусть не смущает читателя то, что критик вступает в противоречие с собственным прочтением поэтического произведения. Сошлюсь при этом на давнюю статью о Лермонтове одного из крупных мастеров советской поэзии – Ярослава Смелякова: «Прелесть поэзии, кроме всего прочего, иной раз и в недосказанности, в том, что поэт оставляет некоторый простор для домысла, для собственного предположения читателя <…> могут быть стихи как бы с брешами, которые предполагается наполнить своим воображением, своим домыслом».
Воспользуемся нашим читательским правом вступать в процесс сотворчества с поэтом и обратимся к стихотворению Клишина, открывающему его книгу. Начало высказывания, как известно, всегда особенно ответственно для автора и, наряду с финальным текстом, занимает так называемую сильную позицию в композиции лирического сборника. Процитируем его с купюрами:
Ветхозаветный прах тридцатого колена,
как солнечная пыль единственного дня.
Ахейские мужи, прекрасная Елена…
Чуть-чуть бы и застал Троянского коня
у городской стены. В пыли палеозоя
остаться мог навек, как муха в янтаре, –
в немыслимых слоях известняка и зноя…
Ну что ещё сказать о том календаре?
Всё то, что вне его, недолговечней блица.
Из саблезубой тьмы – глухой протяжный рык.
Ракушка под рукой – та самая крупица,
невиданных эпох невероятный стык…
В чём здесь смысл размышления автора? Клишин пишет о необычайной плотности протекания исторического времени. Прибегая отчасти к гиперболизации, поэт убедительно демонстрирует свой художественный метод, своё чувство необыкновенной спрессованности художественного времени. Казалось бы, невероятно далёкие миры и эпохи не просто созвучны, но и близки лирическому герою поэта. Руку протяни – «чуть-чуть бы и застал Троянского коня // у городской стены»… Или: «В плену палеозоя // остаться мог навек, как муха в янтаре»… Вот и раковина, «ракушка под рукой» в горячем песке или в доисторическом слое глины – здесь, пожалуй, не из области древней или средневековой мифологии, о чём писал я в начале этой статьи. В ней, в раковине, иная символика: «невиданных эпох невероятный стык».
Плотность исторического Времени, как его чувствует поэт, представляется и в стремлении средствами пластики выразить «дух вещей, сопутствующих следу времени» («К фотографии»), и в смелом соединении в рамках одного стихотворения современного быта, примет детства лирического героя и пространства пушкинского эпиграфа («Не отчий дом, но всё-таки родной…»). Спрессованность художественного времени в лирике Клишина достигается и насыщенностью многих его текстов памятными нам образами истории, мифологии, библеизмами: «дымящаяся Иордань», «блудный сын», «на растерзанье Минотавру», «библейская весть», «неопалимый прежде куст», «и в Лету впадает Иртыш», «египетской заслуживает кары», «свои оставил Фермопилы», «Ариона спасённая лира», «вместо “чёрной маруси”»… И ещё множество других реалий и символов разных эпох.
Полагаю, что обострённому чувству плотного художественного времени у Клишина способствует и введение в его тексты многочисленных приёмов рецепции знакомо-знаковых поэтических строк и образов, сближенных неожиданно, остро в контекстах произведений. Эти рецепции для стилистики Олега Клишина весьма органичны и не имеют «швов» соединения своего и чужого. Стих поэта живёт так естественно в тысячелетней перекличке строк и образов – от древнего Горация – через Пушкина и Лермонтова – к Блоку, Маяковскому, Цветаевой. Так в символическом подтексте книги современного поэта утверждается – в который раз! – единство «силового поля» мировой лирики в качестве опоры, основания для развития культуры слова сегодня. Вместе с тем, частотность рецепции даёт нашему современнику глубину мышления, объёмность смыслов и парадоксальную остроту «тесному» поэтическому ряду, а в неожиданности соотнесения образов и мотивов – один из секретов «настоящести» поэзии, её отличие от унылой вторичности беллетристики.
В числе наиболее оригинальных рецепций Олега Клишина назову стихотворение «Среди сыров, пакетов с молоком…», где аллюзия с елабужской страницей трагической жизни Марины Цветаевой выстраивается и деликатно, и художественно своеобразно. Обратим также внимание на один из лучших рецептивных текстов Клишина – «Вначале имя, после отчество…». Он впечатляет новизной развития лирического сюжета: земное одиночество, близость смерти так рядом с мощью Вселенной и светом надежды заветной звезды, а знакомые отзвуки Некрасова и Льва Толстого соседствуют с неразгаданной тайной всего замысла мироздания:
Вначале имя, после отчество –
таков порядок испокон.
Как вражье войско, одиночество
подступит вдруг со всех сторон.
Всё ближе темень беспросветная –
ни лучика, ни огонька.
Лишь в небесах одна заветная
свой свет несёт через века.
Горят миры, надежды рушатся,
в подъезде громыхнула дверь.
Внутри шагреневой окружности
весь ужас будущих потерь.
Как будто ясно всё заранее,
но тайна велика сия:
что там за гранью мироздания,
вмещающего всех и вся?
Кто знает, есть ли продолжение?
Есть ситец, будет и парча.
Очередное размышление
на смерть Ивана Ильича.
Богатство тематического
репертуара
При первом знакомстве с новым сборником Олега Клишина, когда выделяешь у него особенно настойчивую тему сложных отношений автора со Временем и попутно отмечаешь наиболее выразительные приёмы поэтики, не сразу оцениваешь богатство мотивно-тематического репертуара поэта. «Вычитаемый век» настраивает читателя на медленное, вдумчивое чтение (сопоставление, изучение) – тогда тебе открывается разнообразие, значимость тем и мотивов: драматизм сострадания («Летний полдень в нестерпимом блеске»); горечь утраты былой великой страны, пережившей «людоедский век сталинизма» и трагическую судьбу российской деревни ХХ века («День космонавтики»; «Вместо “чёрной маруси” мог быть расписной тарантас…»; «Из личного дела»); виноватость сына перед отцом и его поколением (дистих «Покуривает батя втихаря…», «Когда, спеша, проходишь через двор…»). Клишин с нескрываемой грустью пишет о разъединении, разобщении людей, об утрате исконного для нас издревле на Руси чувстве коллективности, соборности:
Уходили вместе, вернулись врозь.
Никогда теперь ни в какой поход
не зови.
Перекликаясь с мотивом книги стихов своего земляка, поэта Юрия Перминова «На родных сквозняках», Олег Клишин предлагает своё, более категорическое решение, выраженное в формулах-максимах: «нас много, нас, может быть, двое // на весь близлежащий квартал»… И ещё острее: «Родная душа // существует одна среди всяких и прочих»… («Проехали – три по пятнадцать…», «Рукопись»). В этом контексте понятна и констатация одинокой свободы лирического героя Клишина, предпочитающего «золото молчанья» «пустоте нелепых слов» соседа по подъезду – они друг с другом – «как существа иных планет, иных миров, галактик»… Горестная ирония звучит, итожа концовку стихотворения «Утро интроверта»:
… Что остаётся? Только прах и тлен
в людских сердцах, не тронутых любовью.
Почтовая закрученная жесть…
Напрасно ждать конверта заказного.
Вместо него совсем другая весть
воплощена в трёхбуквенное слово.
Сорвёшься вниз на стук входных дверей.
Так вот она, желанная свобода! –
идти по жизни, сторонясь людей,
отдельной частью своего народа.
Отсюда всего лишь один шаг до осознания поэтом абсурдности мира, где слепой в поводырях у калеки (брейгелевский мотив!), где мы «давно // египетской заслуживаем кары // за то, что продолжаем жить назло // всему живому»… И далее, сферически переключая угол поэтического зрения от масштаба всемирного на состояние современной России, Клишин решает ответственную тему в большой группе стихотворений не публицистически, как можно было бы ожидать, а сдержанно трагически. «Держась в жилище света за тоненькую нить».
Гражданская тема Олега Клишина чаще лишена социальной конкретики, но его обобщающие или символические формулы и отобранные художественным текстом детали современного социума прозрачно внятны читателю: «Кто знает, что значилось в планах // на завтра, которого нет?..»; «Входящий опять без ответа. // Молчанье. Кричи, не кричи…»
Всех прерванных на полуслове
забудем, пройдя стороной –
в одной группе риска и крови,
зовущейся «этой страной».
В лирическом цикле стихотворений о социально-нравственном состоянии нашей страны сегодня драматические страницы истории усиливают остроту апокалиптического мышления автора:
… Голос Левитана
«от советского информбюро»
говорит притихшему народу:
отступили… сдали… понесли…
Победили, обрели свободу
для того ли, чтоб упасть по ходу,
чтоб на нет сойти с лица земли?
Последние строки поэтической рефлексии Клишина написаны, конечно, не ради оригинальной метафоры, подтверждающей действие всемирного физического закона движения. Парадоксы обретённой нами в последние десятилетия прошлого века свободы, по мысли поэта, представляют сложнейшее, противоречивое состояние нашей нынешней жизни. Это нищенство и пьянство народа («отпеваем душу огневой капелью первача…»), это и беспощадная озлобленность наших соотечественников в расправе над «братьями меньшими» (цикл «На проезжей части»), и фальшь, пошлость, мешающие возвращению в нашу жизнь православной веры («В лавре»), и сиротство стариков как укор всему обществу.
Не преувеличивая впечатления драматичности картины российской современности в стихах омского поэта, стоит отметить всё же преобладание грустного колорита в палитре его высказываний. И это совершенно понятно. Правда, наш социум представлен Олегом Клишиным больше в намёках, напоминаниях или деталях, а не в обобщениях, не в развёрнутых эпизодах. Понимаешь, что поэт, как и многие его соотечественники, чья судьба совпала с эпохой крутых перемен в России, да и в мире в целом, ещё не овладел своим представлением об этапном сломе исторической жизни. Пока у нас больше сомнений и вопросов, чем осознанных ответов.
Если «первый наш художник» Александр Пушкин оставил нам в качестве заветной мысль о том, что искусство способно гармонией преодолеть трагизм жизненного бытия; если гений Ивана Бунина, в подтверждение пушкинской мысли, сумел найти духовные силы и слова для «трагической хвалы сущему», – что может противопоставить драме времени наш современник и соотечественник? Мы почти не найдём у поэта-омича опоры на гармонию духа, мира природы или искусства. Что же остаётся для поддержания надежды на будущее? Очевидно, надо честно, талантливо исполнять своё дело, не смиряясь перед обстоятельствами, не опуская рук в отчаянии. Именно так я воспринимаю успешную работу Клишина над формой, изящество его поэтических приёмов.
Содержательность
поэтики
Наслаждение формой в этом случае вовсе не означает ухода от драматизма жизни в чистое эстетство, скорее это самозащита гармонии, возможностей поэзии. Как тут не вспомнить пророческие строки стихотворения в прозе Тургенева «Русский язык» – в них предугаданы мы и наше теперешнее состояние: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! – Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде того, что совершается дома?»
Мастерское владение формой у Олега Клишина – прежде всего в пластике слова, его содержательной точности, в экономной выразительности художественной детали:
… Нырнув в нагретый сумрак чердака
(не напороться б головой о гвозди),
ладонью тронешь выпуклые грозди
тугих чулок с запасом чеснока.
Как шелковиста лука шелуха
на ощупь в пыльных залежах опилок!
Возможно, что тогда (беда лиха)
вдруг ощутил, что укротить не в силах
волну от позвоночника в затылок,
рождённую предчувствием стиха…
Отмечу и весомость слова поэта в многочисленных афоризмах: «лишь первозданной нищете // по силам тяжкий поединок // со временем»; «горе человечье // беспомощно»; «в тени большой разлуки // молчание важней, чем слово»; «душе созвучное пространство // когда-нибудь обнимет нас». Метафора Олега Клишина (один из его любимых приёмов) – динамичная, часто оригинальная, авторская: «внезапная вспышка рябины // взамен упразднённой зари»; «живой самоцвет снегиря»; «за окнами клён, как на плаху, // с повинной бредёт головой»; «листвы золотое наследство по ветру летит»; «над головой чуть слышно шелестит // осенних дней шагреневое знамя»; «здесь земной завершён переход // тяжким танцем совковой лопаты». Иногда метафора Клишина – сложная, многосоставная, она может разрастись в тексте до объёма целого произведения подобно живому организму. И тогда её внутреннее развитие, «движение» оказывается ещё более обаятельным для интеллектуальной работы читателя.
НОЧЬЮ
Ты высоким таким ещё не был.
Неужели растёшь до сих пор,
старый тополь, упёршийся в небо,
как одна из последних опор
звёздной штольни,
пробитой во мраке,
затопившем ночные дворы?
На ветру разгораются знаки
зодиака – иные миры,
для которых наш воздух лишь почва,
разрыхлённая бедным умом,
обречённым поверить заочно
в то, что бдительный
Горнопроходчик
ждёт с фонариком нас за углом.
А иногда (правда, такие тексты у автора нечасты) его метафора приближается к символу и её динамика служит основой для лирического сюжета целого произведения. Таковы, например, не совсем по канону организованные в рифмовке октавы стихотворения «Сверчок»:
Забившийся в щель у порога,
нырнувший за тёплую печь,
впустивший домашнего бога
в свою монотонную речь,
хранителем станет ночлега,
невидимым стражем теней
плывущего в полночь ковчега
под звуки шарманки своей.
Какое уж там песнопенье! –
пиликанье парочки нот.
Незрячих зрачков откровенье.
Небес догорающих свод
зальёт воспалённым румянцем
последней вечерней зари,
когда свой изношенный панцирь
душа разорвёт изнутри.
Характерные для Олега Клишина разговорные вкрапления в стилистику высокого поэтического слова заметны сразу, но не выбиваются из контекста, органично «работая» на создание характера или колорита жанровой картины: «покуривает батя втихаря»; «лет девяноста с хвостиком старуха»; «А муж? Что муж! Был в курсе, но молчал! // А что ему, бедняге, оставалось?». Другая функция разговорного слова у поэта такова: не разрушая стилевого единства, оно приближает гармоничный лад стиха к повседневному бытованию читателя. Вместе с тем отмечу, что в использовании этого приёма автор небезупречен. Стилевые диссонансы возникают там, где вводится просторечие – и ожидаемого контрапункта не возникает («Своего коня отыскал и я…»; «Проедет грузовик, промчится легковая…»).
Родственен по функции разговорности и ещё один приём стилистики Клишина. Своеобразно «прозаизируют» стих, помогая приблизить его к восприятию читателя и так называемые переносы, одно из частотных, а следовательно, и любимых ритмико-стилистических образных средств омского поэта. Перенос – это размещение единой синтаксической конструкции в двух соседних стихотворных строках и, следовательно, несовпадение, своего рода дисбаланс ритмической и синтаксической структур, а также смягчение или даже полная редукция паузы в конце строки и рифмы, если она применена автором, что сближает, пусть ненадолго, стихотворную речь с прозаической. Вот, например, фрагмент повествования в лирической новелле Олега Клишина «Не отчий дом, но всё-таки родной…» с яркой разговорной составляющей стиля. В нём, видимо, неслучайно сразу три переноса:
На стук явилась женщина с грудным
ребёнком на руках. О блудном сыне
не ведая, поглощена своим,
всем видом утверждающим отныне,
что этот дом его. Другой в помине
здесь жизни нет – растаяла, как дым.
В другом стихотворении – из цикла «На берегу» – переносы, следующие один за другим, на мой взгляд, помогают передать эпический характер вечных образов и мотивов:
Лунный серп, чуть левее звезда…
Отшлифованный зрением свет
принимает речная вода,
тяжелея с течением лет.
Словно золота и серебра
равномерно блистающий сплав
заливает прохладой рукав
тихой заводи. Всё, что вчера
волновало, сегодня не в счёт.
Только время – синоним песка
и воды – превращаясь в века,
звёздным светом сквозь пальцы течёт.
А в стихотворении «Бегущая строка», динамическом и остром, энергетика движения воплощена не только в глагольной стихии или резкости введения прямой речи, риторических вопросов, в телеграфном стиле концовки, но и в плотном движении сразу пяти переносов. Они смещают ритмический рисунок дополнительными внутристиховыми паузами, а также оригинальной редукцией большой паузы между двумя последними четверостишиями – всем этим усиливается взволнованность текста, посвящённого теме любви.
|
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
.
см. текст в библиофонде
см. релиз / текст в библиофонде
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи