«Библиотечные преступники» – так называется небольшой сборник статей, вышедший в Харькове в 1924 году тиражом пять тысяч экземпляров и являющийся сейчас немалой редкостью.
Он состоит из трёх статей и предисловия. Статья В..Штейна «Библиотечные преступники» дала название всему сборнику. В него входят также работы профессоров А..Белецкого «Надписывающие на полях книги» и М..Алексеева «Гибель книг». В статьях этих приводится немало интересных, порой просто поразительных и забытых ныне фактов. Вот некоторые из них в моём изложении.
* * *
История книги свидетельствует, что массовые её уничтожения никогда не прекращались от глубокой древности вплоть до наших дней. Войска Цезаря сожгли Александрийскую библиотеку. В 406 году брошены в огонь книги Сивилл. В XI веке по повелению шведского короля Олая были сожжены рунические книги. В 1508 году при взятии Гренады испанский великий инквизитор Хименес предал огню пять тысяч Коранов. В 1510 году император Максимилиан повелел сжигать все еврейские книги, кроме Библии. Римляне сжигали книги и евреев, и христиан; христиане истребляли античную литературу; крестоносцы уничтожали драгоценные собрания Востока, а испанцы жгли и топили арабские; английские пуритане уничтожили много монастырских книжных собраний, и даже Кромвель сжёг библиотеку Оксфордского университета.
Есть факты и из русской жизни. В декабре 1888 года в Уральске было предано сожжению 1445 томов книг, которыми три дня топили печи местного хозяйственного управления. В числе уничтоженных изданий: Спенсер, Милль и полные комплекты «Отечественных записок», «Современника», «Дела» и др. Это постыдное деяние было оформлено актом за подписью трёх лиц.
Обычай пользоваться книгой в качестве упаковочного материала известен уже в глубокой древности. В 1854 году в египетской пустыне на груди одной из мумий был найден комок папируса: это были стихи одного из знаменитых поэтов древности Алкмана, произведения которого почти целиком утрачены для нас. Быть ли благодарным неизвестному гробовщику? Если бы ему не пришло в голову воспользоваться поэтическими произведениями Алкмана в качестве нагрудника для мумии, быть может, время не сохранило бы для нас эти вдохновенные строки античного поэта. В XIV веке один итальянский учёный, играя в волан, заметил, что его ракетка отделана античным пергаментом: он прочитал на ней отрывок из утраченного сочинения римского историка Тита Ливия. Учёный тотчас же побежал к мастеру ракеток и узнал, что все остальные части рукописи также пошли на отделку ракеток, а потому бесследно исчезли. В Российской публичной библиотеке в Санкт-Петербурге хранится книга XIV века, приобретённая в одной из деревень Мезенского уезда Архангельской губернии. Некоторые листы её имеют следы употребления при клейке стен обоями. В 1869 году академику И..И..Срезневскому были присланы из Финляндии сто шестьдесят шесть оборванных и обгоревших листков: это были остатки сорока восьми древних русских книг, среди которых находились экземпляры, датированные XI и XII веками, большинство из них в течение многих лет служили переплётами и обёртками финляндских деловых бумаг, закладками и ярлыками. По-видимому, они были унесены шведами из новгородских книгохранилищ.
После смерти известного русского учёного И..П..Сахарова книги и остатки его бумаг были проданы по весу на петербургском толкучем рынке. Удалось спасти очень немногое, в частности, жалкие остатки его богатейшей коллекции снимков с рукописей. Столь же печальна была судьба книг и бумаг другого русского книголюба, одного из первых русских библиографов – В..Г..Анастасевича. После его кончины вся драгоценная библиотека и оставшиеся манускрипты оказались завязанными в кули и в ожидании наследников свалены в какой-то сарай. Целых двадцать лет пролежали они там в сырости и гнили, пока, наконец, полиция не решилась их продать с публичного торга. Никто из литераторов не был извещён об аукционе, и явились одни маклаки и маляры, которым была нужна бумага под обои. Они-то и купили кули по тридцати копеек за пуд. Уже когда было всё продано, об аукционе узнал библиотекарь Публичной библиотеки Ивановский. Он бросился к малярам, но было поздно: значительная часть купленного уже пошла в дело. С большими усилиями Ивановскому удалось кое-что спасти. И можно себе представить его чувства, когда в одном спасённом куле (а поступило в продажу много десятков), оказалось несколько экземпляров редчайшей книги Розенкампфа о Кормчей книге, много старинных латинских и иных сочинений, а главное – огромное количество библиографических карточек с чрезвычайно ценными заметками Анастасевича и его обширная переписка с современными литераторами.
Некто Пассионен в XVIII веке, ревизуя швейцарские монастыри, произвёл в их библиотеках грандиозные хищения. В тех местах, где за ним особенно следили, Пассионен предпринимал псевдонаучное изыскание, требовавшее продолжительных занятий. Для этого он просил, чтобы его заперли в библиотеке, из окон которой он выбрасывал особенно редкие книги и рукописи своим подручным, расставленным в подходящих местах. Изощрившись сам в проделках такого рода, он и близко не допускал знатоков к составленному им драгоценному собранию.
В 1871 году в библиотечных кругах прогремело дело, известное под названием «пихлериады». Бывший приват-доцент, библиотекарь Петербургской публичной библиотеки, учёный Алоизий Пихлер был пойман, когда уносил из библиотеки средневековое издание Творений Амвросия. При обыске на квартире Пихлера было обнаружено множество ящиков с упакованными в них книгами – для отправки за границу. Всего в ящиках нашли свыше… четырёх тысяч библиотечных экземпляров. Суд приговорил А..Пихлера к лишению прав и ссылке в Тобольскую губернию. Только вмешательство баварского правительства спасло Пихлера от фактического отбывания наказания и дало ему возможность окончить жизнь хоть и в великой нищете, но на свободе и на своей родине.
Бывают случаи, когда в основе книговредительства лежат, так сказать, мотивы высшего, идейного порядка. Известна такая, например, происшедшая ещё до революции не совсем обыкновенная история. В одной библиотеке был кем-то составлен довольно значительный отдел черносотенной литературы в стиле шмаковских «Еврейских речей». Долгое время этот отдел не привлекал читательского внимания, но затем находящаяся в нём литература неожиданно стала самой спрашиваемой. Только много времени спустя были установлены истинные причины такого интереса. Оказалось, что все книги из этого отдела, сохранившие свои переплёты и мрачные заголовки, каким-то чудом переменили своё истинное содержание. Под каждым переплётом были обнаружены совершенно не отвечающие заголовкам книги из каталога запрещённых изданий или, как они раньше назывались, «произведения подпольной литературы». Кто был истинным вдохновителем и исполнителем этого «преступления»: революционный ли кружок, действовавший в районе библиотеки, или кто-либо из библиотечного персонала, – так и не удалось установить.
А вот ещё случай. Старательно приходил посетитель в читальню и всё спрашивал первый том «Капитала» Маркса. В силу каких причин решил этот человек перенести свои занятия с книгой в другое, более удобное или более безопасное место, неизвестно, но чтобы обмануть бдительность библиотекаря, он принёс другую, равновеликую по объёму книгу в читальный зал, вырвал из переплёта «Капитал» и вставил в пустую папку переплёта другой книжный блок. При обратной сдаче библиотекарь не заметил подмены. Когда же она наконец обнаружилась, об этом случайно узнал некий купец Н., который очень обрадовался и тут же объяснил причины проявленных им чувств: «Есть эта самая книга у меня. Купил я её, думал, полезной будет мне в деле, потому “капитал” на ней написан. Начал читать – вижу: никакой выгоды от неё не будет, да и написано как-то тяжело. Желаю подарить её вам в библиотеку». Долго потом ещё была эта книга в пользовании читателей и стояла на ней пониже заглавных строк – «К..Маркс. Капитал» – знаменательная надпись: «В дар библиотеке такой-то от купца такого-то».
В Испании повесили одного книжного торговца, который убил обладателя некой редчайшей книги, существовавшей лишь в одном экземпляре: все улики были налицо, убийство в целях грабежа доказано. Впрочем, преступник и не запирался. Он прямо сказал, что ценил научные сокровища больше всего на свете, что, убивая людей, действовал только для спасения книжных драгоценностей. Для себя он не просил никакой пощады, а повторял только мольбу о сохранении в прежнем составе его книжного собрания. Перед оглашением судебного вердикта во время прений сторон обнаружилось, что существует и второй экземпляр этой книги. Подсудимый, сохранявший до того времени полное спокойствие, внезапно стал безутешно рыдать. Когда же председатель выразил свою радость по поводу того, что в преступнике наконец заговорила совесть, он поспешил заметить, что его горе глубже и причина его слёз – обнаружение второго экземпляра этой редчайшей книги. Этот случай напоминает другую историю одного французского библиофила. Он, впрочем, убивал не людей, а книги. Если он находил второй экземпляр уникума, то покупал его и сжигал.
В 1909 году московскому окружному суду пришлось иметь дело с неким «потомственным почётным гражданином» М..М..Козновым, вначале усердно работавшим над изучением гравюр в московском Румянцевском музее, а затем так же усердно занявшимся их хищением. Он продавал их, чтобы поддержать своё оскудевшее состояние. Всего Козновым было похищено гравюр на сумму свыше десяти тысяч рублей. Любопытно, что суд не только оправдал Кознова, но и оставил без удовлетворения предъявленный музеем иск.
Удивительная вещь – настоящими и опасными врагами книг были и ценители, и знатоки. Иные библиофилы и коллекционеры собирают красивые переплёты, другие – выходные листы: часто они вырывают из книги портреты, гравюры и иллюстрации, и, если такая страсть становится маниакальной, она грозит неисчислимыми потерями. Английский коллекционер Джон Бачфорд, рассказывал В..Адарюков, собирал одни только выходные листы, собирал без устали, объезжал всю Англию и тратил на это огромные деньги. Этим варваром было собрано таким образом сто переплетённых томов одних выходных листов. Собрание это находится сейчас в Британском музее. Знаменитый правовед и ценитель искусства Д..А..Ровинский собирал гравированные и литогравированные портреты, вырывал их из книг и говорил, что этим он даёт возможность интересующимся только этой книгой задёшево купить дефективный экземпляр.
Страшным врагом книжных коллекций библиотек, особенно крупных, хранящих ценные и редкие издания, является вор-профессионал. Он ловок, знает все обычаи и правила библиотеки не хуже её служащих, хорошо осведомлён о недостатках техники по выдаче и хранению книги и не останавливается ни перед какими препятствиями. В недавнем прошлом в одной из крупнейших библиотек была создана целая подпольная организация, действующая под руководством опытного и знающего «книголюба». Если кому-то нужна была именно та или иная книга, а её оказывалось трудно или невозможно достать, шли к нему с просьбой выручить. Благожелательный «книголюб», если разыскиваемого издания у него не было, справлялся по особой тетрадочке, в какой библиотеке её можно достать (в тетрадке и шифры библиотечные были для удобства проставлены), и посылал агента «подстрелить» нужную книгу. Хозяин этого «предприятия» получал значительные барыши, хотя «стрелки» его не очень щедро вознаграждались. Когда же они пытались указывать на незначительность своей «заработной платы», хозяин им внушительно разъяснял, что они воры и что стоит ему, хозяину, кое-кому шепнуть, чтобы карьера их была навсегда прекращена.
Следует признать весьма удачным опыт борьбы с вредительством, проделанный вскоре после революции в Екатеринославле и повторённый затем в Ленинграде. Для создания отрицательного отношения людей к порче книг были собраны испорченные книги из библиотек, уложены в гробы, пронесены так по городу и похоронены затем на центральной площади. Во время похорон был устроен многолюдный митинг, на котором пропагандировались книги и необходимость борьбы с книговредительством, приведшим изувеченные книги в могилу.
* * *
О многом не написали авторы этого скромного сборника – «Библиотечные преступники». Многое знали, но, видимо, не смели сказать. О другом же знать не могли – ведь шёл всего лишь 1924 год. Просто не наступило ещё время, когда вечное издевательство над Книгой продолжилось в новых формах. Впрочем, и старыми не брезговали тоже.
Вспомнить можно многое: гибель сотен, если не тысяч, библиотек в дворянских усадьбах во время революции и Гражданской войны.
Руководящие указания Надежды Константиновны Крупской об изъятии из библиотек сочинений всех философов-идеалистов – от Платона до Достоевского.
Спецхран.
Книжные костры в фашистской Германии.
Да что там Германия! Фактов преступлений перед одним из величайших достижений человеческого разума – Книгой – предостаточно и в наших родных, сибирских, палестинах…
* * *
В Омском историко-краеведческом музее хранится маленькая, в несколько страниц, рукопись бывшего директора музея, замечательного краеведа и знатока книги Андрея Фёдоровича Палашенкова (см. ниже очерк «На добрый вспомин»). Я читал её давно, поэтому деталей не помню, но суть передам.
Перед войной, только начав работать в музее научным сотрудником, Андрей Фёдорович приехал в командировку – в Тобольск. Там, зайдя по делам в какое-то учреждение, он с ужасом увидел, что несколько человек занимаются странным и страшным делом. Они берут из большой груды лежащих перед ними старинных книг по одной, отрывают переплёт, сам блок кидают в одну сторону, переплёт – в другую. «Что вы делаете?» – в изумлении спросил Палашенков. В ответ прозвучало: «Устарели, никому не нужны, места занимают много, приказано их сжечь, но перед этим нужно оторвать переплёты, так как картон может пригодиться, – всё-таки ценный материал!..».
Палашенков умолил этих трудяг остановиться, бегал, хлопотал, убеждал и добился своего. Потом доставал ящики, грузил спасённое на пароход, истратил все деньги на это – и казённые, и личные.
Это были книги главным образом из библиотеки Тобольской духовной семинарии, а также из библиотек некоторых других учебных заведений города, закрытых при советской власти.
Завершает воспоминания такой эпизод.
Уже в Омске некая партийная деятельница (кажется, она курировала музей) попросила показать ей привезённое из Тобольска. А посмотрев, сказала: «Как мне вас жаль, Андрей Фёдорович, вы столько потрудились, так умучились, а ведь тут ни одной хорошей книги…» «Наивный» Палашенков (вчерашний политзек) выразил по этому поводу крайнее удивление: грамотная ведь женщина…
Сейчас эти книги – подлинные жемчужины в собрании научной библиотеки Омского музея. Я держал в руках некоторые из них, например, одну из входивших когда-то в личную библиотеку славного сибирского историка Петра Словцова с его собственноручной дарственной надписью.
Профессор-биолог Кемеровского мединститута Евгений Дмитриевич Логачёв (1926–1992) после войны учился в Омске. Учился он в медицинском институте, но часто бывал на территории института сельскохозяйственного, где жила его будущая супруга. Однажды осенью 1948 года он проходил мимо огромного оврага, что простирался на северо-запад от парка Омского сельхозинститута (сейчас по дну бывшего оврага ездят машины). Оттуда тянуло дымом, и Логачёв увидел разложенный костёр и человека возле него, а рядом с костром… большую кучу книг. Спустился, поднял одну, другую, третью. Все были по генетике. Недавно прошла печально знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ, разгромившая «вейсманистов-морганистов». И из институтской библиотеки изгнали их труды. Книг было много: один рабочий возил их в овраг на подводе, другой жёг.
Логачёв стал упрашивать отдать ему хотя бы часть. Согласия не последовало, мол, опасное дело, политическое. Вот разве что…
Логачёв намек понял, уговорил мужиков сделать перекур, помчался в ближайший магазин и вывернул там свой тощий студенческий кошелёк. Хватило на литр.
«Бери, сколько унесёшь», – благосклонно было сказано ему. Парень Логачёв был здоровый и унёс порядочно.
Много лет спустя бывали случаи, когда познакомиться с этими книгами к Логачёву в Кемерово приезжали из других городов: их нет в крупнейших библиотеках. Всё было уничтожено по всей стране. Это было, так сказать, государственное варварство. Древним такой размах и не снился.
— Всех пускаю, – рассказывал мне Евгений Дмитриевич, – только ни одна книга, пока я жив, за порог квартиры не уйдёт.
Омский историк и архивист Евгений Николаевич Евсеев (род..в.1927), мой давний приятель, поведал такую историю.
Дело было в первой половине пятидесятых годов. Однажды он пошёл на городскую толкучку. Ходил, бродил и увидел совсем ещё молодого парня, торгующего книгами. Они лежали прямо на земле – на подстеленном брезенте. Евсеев одну купил. Это был роскошно изданный «Витязь в тигровой шкуре». Тут же, отойдя в сторону, стал листать. И вдруг увидел замытые штампы Омской областной библиотеки имени А..С..Пушкина. А незадолго до этого библиотеку крупно ограбили. Евсеев знал все подробности об этом происшествии, поскольку в библиотеке работала его жена.
Моментально вернулся он к парню, заставил собрать товар и поволок торговца в базарный оперпункт. Но тот изловчился, вырвался и убежал, оставив книги.
Евсеев всё-таки пришёл в оперпункт, начал объяснять, показывать книги, убеждать, что за вором следует организовать погоню.
— Да что ты со своими книгами, – сказали ему, – вот у этого человека кошелёк украли, у того – валенки, у женщины сумку разрезали. Забирай книги и не мешай работать…
Среди брошенного вором оказалось ещё несколько книг из нашей Пушкинки. Их, как и «Витязя», Евсеев сдал в библиотеку (расписка до сих пор цела).
Но на этом история не закончилась.
Примерно через год Евгений Николаевич пошёл в кино. Встал в очередь за билетами, народу было довольно много. Как всегда, кто-то вскоре полез к кассе без очереди. И Евсеев увидел, что лезет не кто-нибудь, а именно тот парень с толкучки. На счастье, тут же рядом с кассами оказался старшина милиции. Евсеев объявил ему, что к чему, и парня повели в отделение.
И опять же дело показалось властям пустяковым, в милиции им явно не хотели заниматься. Только под давлением тогдашнего директора библиотеки Ефросиньи Хребтовой (1902–1980), человека в городе известного и авторитетного, произвели в доме вора обыск и нашли на чердаке немало библиотечных книг – главным образом тома словаря Брокгауза и Ефрона. Видимо, «книголюба» привлекло их золотое тиснение. Книги вернулись в свой библиотечный дом, а вот наказать преступника так и не удалось.
В начале 1977 года в одном из райцентров Омской области, Любино, внезапно умер Иван Семёнович Коровкин – известный сибирский фольклорист, краевед, литератор и педагог. В Омск об этом не сообщили, и в писательской организации узнали о несчастье, когда в Любино уже отметили девять поминальных дней. Но всё равно доцента пединститута, фольклориста Татьяну Георгиевну Леонову, также бывшую учительницу, хорошо знавшую Коровкина, Евгению Николаевну Жданович и меня командировали в Любино. Мы купили венок и поехали.
Все мы знали, что у Ивана Семёновича хорошая библиотека, богатый архив и, естественно, с тревогой думали о том, что с ними стало за эти дни.
Зашли в дом, поздоровались, глядя на плачущую вдову: покойному всего-то было пятьдесят восемь.
Украдкой прошёл я на кухню и приоткрыл дверцу приготовленной к топке печки: она была полна бумаг. Увидев эту картину, я осмелел и, пачкаясь сажей, стал вытаскивать содержимое печи.
— Да зря вы, зря, – услышал я за спиной голос вдовы, – там только самое ненужное.
— А я всё-таки посмотрю.
Письмо Елены Вяловой-Васильевой – второй жены поэта Павла Васильева, фольклорные записи, что-то ещё, сейчас уже не помню, оказалось среди «самого ненужного». Помню, что набралась порядочная стопка. Сколько раз за эти дни топилась таким образом печка и что в ней сгорело, знает один только Бог…
Побывав на кладбище, мы пошли в райком партии и объяснили ситуацию. Нам дали ключ от пустого секретарского кабинета и «Волгу». В несколько рейсов мы вывезли архив. Грузили, не разбирая, не читая, – всё подряд. Иногда случайно попадалось на глаза: вот письма поэта и учёного Петра Драверта, вот Твардовского, вот – дневниковая запись самого Ивана Семёновича, вот – чья-то рукопись…
«Забирайте, всё забирайте, – радостно говорила вдова, – мне эту комнату белить надо, квартирантов пускать – всё подмога».
Архив благополучно пролежал в запертом райкомовском кабинете до тех пор, пока его не забрали профессионалы – сотрудники областного госархива. Сейчас там – личный фонд Коровкина.
А тогда, закончив с бумагами, мы принялись за книги. Их вдова намеревалась продать. Разделили библиотеку на две части: ту, которую можно продать кому угодно, и ту, которую надо продать целенаправленно, – для будущего омского Литмузея имени Ф..М..Достоевского. Во вторую вошли книги с автографами, литература о Достоевском, редкие издания, литературоведение, довоенная Литературная энциклопедия и т..п. – набралось довольно много.
К электричке еле успели.
Однако все наши труды по разбору библиотеки оказались напрасными: краеведческий музей не сумел оперативно решить вопрос с покупкой и вывозом книг. А пока тянули, приёмный сын Коровкина, алкоголик, сетками таскал на пропой книги – как из той, так и из другой части. Спасти потом удалось лишь крохи.
Сейчас, когда вдова, полуграмотная женщина, и сын ушли туда же, где находился и сам Иван Семёнович, стоит ли говорить какие-либо слова…
Было время, когда в одном из коридоров старого здания уже упоминавшейся библиотеки имени А..С..Пушкина стояли четыре больших застеклённых шкафа, личная библиотека поэта и учёного-естествоиспытателя Петра Драверта. Книги там есть редчайшие. Я любил, устав от работы в читальном зале, выйти в коридор и просто постоять возле этих шкафов, полюбоваться золотым тиснением корешков. Здесь находились автографы друзей Драверта – Вернадского и Ферсмана, многих сибирских литераторов, коллекция книг о Наполеоне, редкая сибирская периодика, даже издания восемнадцатого века.
В один прекрасный день шкафы из коридора убрали. И сделали это не случайно.
Незадолго перед тем один из читателей задержался в читальном зале до самого закрытия библиотеки, а потом ухитрился спрятаться. Оставшись один в здании, вскрыл дравертовские шкафы, не спеша выбрал, что пришлось, так сказать, по душе, и стал ждать утра, чтобы смешаться с первыми посетителями. Как уж он думал пронести украденное через контроль, неизвестно.
Как бы то ни было, «букинист» был пойман. Книги вернулись на свои полки, а вот шкафы убрали из коридора от греха подальше куда-то вглубь здания.
Однажды автору этих строк довелось входить в музейную бригаду, принимавшую у наследников известную коллекцию «Есенинианы». Её хозяин – Иван Синеокий – внезапно скончался. Коллекцию купил музей. И хорошо сделал: ценного в ней немало. Чего стоит одна многолетняя переписка с людьми, знавшими Есенина, изучавшими его творчество… Но, помню, и меня, и моих коллег озадачил один экспонат. Это был конволют, в котором оказались собраны все упоминания о Есенине, встречающиеся в Полном собрании сочинений В..Маяковского. Они, эти упоминания, статьи, цитаты из примечаний, стихотворные строки и т..д. были… аккуратно вырезаны из собрания сочинений Владимира Владимировича. Как не вспомнить, что ещё в 1924 году авторы сборника «Библиотечные преступники», писали, что библиофил и коллекционер может быть заядлым врагом Книги!
Очерк Александра Лейфера «Библиотечные преступники» опубликован в его книге «Жить вместе. Избранные очерки и эссе» (Омск, 2013. — С. 16-30)*.
Книга Александра Эрахмиэловича Лейфера «Жить вместе. Избранные очерки и эссе» (Омск, 2013) представлена в открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН (см. релиз / текст).
Сборник статей «Библиотечные преступники» (Харьков, 1924) также представлен в открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН (см. релиз / текст).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
см. релиз / текст в библиофонде
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи