Единство мужества, духовности и любви
В «Одноклассниках» увидела страничку давнего друга…. «Здравствуй, Комсорг», – по первому движению души написала я. Он действительно был когда-то комсоргом дружественной «первички», с которой в далекие 80-е мы проводили вместе многие мероприятия, делали попытки «перестроить» комсомол. И Комсоргом он был тоже: предельно честным, надёжным, порядочным человеком. (Это именно тот мой знакомый, писавший заявление о своем желании служить в Афганистане, которого я упоминала выше.)
После обмена краткой информацией о своей жизни за последние двадцать лет, мы, перешли к обмену своим экзистенциальным опытом. Почти сразу же заговорили о взаимоотношении с подрастающим поколением – в том числе, со своими сыновьями. Он написал, что любит двух своих сыновей, гордится их успехами, но видит у них слишком прагматичное отношение к миру и не уверен – достаточно ли у них мужества, чтобы (в случае войны) «пойти грудью на дзот или с гранатой – под танк». Зная Комсорга, уверена – он бы смог. А вот сыновей его не знаю – не знакома. А мой пока ещё не созрел как личность…
Тревога наша выявляет связь, известную интуитивно многим, но не всегда видимую в свете философской рефлексии. – Мужество нуждается в силе бытия, большей, чем силы индивидуального Я. Поэтому оно имеет если не явные, то скрытые религиозные корни. Патриотическое воспитание всегда поэтому было тесно связано с религиозным воспитанием. Так считает, в частности и современный протестантский теолог П. Тиллих: «Мужество есть выражение веры, и только в свете мужества быть можно понять, что такое вера. Мы определили мужество как самоутверждение бытия вопреки небытию. Сила этого самоутверждения есть сила бытия, которая действует в каждом акте мужества. Вера есть опыт этой силы» [10,120].
Соглашаясь с П. Тиллихом, можно лишь добавить, что культура, выстраивающая себя на ценностях гедонизма и эвдемонизма, запускает программу самоуничтожения. Если российской молодёжи двадцать лет внушали «бери от жизни всё!», «не дай себе засохнуть» и т. д., то что же теперь наши идеологи удивляются, что призывников в армию не собрать! А чего они хотели? – иметь 2 в 1: и бездумного потребителя материальных благ и патриота в одном лице?!
Мужественный поступок, сила, преодоление страха возможны только, если у тебя есть духовная почва. Сила – не в тебе, сила – в том универсуме, с которым ты нашёл возможность отождествить себя. Ты стал частью того, что нельзя уничтожить. И поэтому тебе уже не страшно погибнуть (физически, финансово, социально) – ты останешься жить в этом целом. Поэтому ты можешь бесстрашно смотреть в глаза опасности, смерти, огульной критики, непонимания, в дуло пистолета и т. д.
Более того, твоя гибель или хотя бы твоё мужество, твоя смелая позиция сделают ещё и для многих очевидной ту духовную реальность, в которой ты черпаешь силы, поможет колеблющимся уверовать и тоже распрямить спину и тоже сделать шаг навстречу бытию. Поэтому героизм существует прежде всего как миф о герое… И эти мифы так живучи, потому что у человека всегда была, есть и будет экзистенциальная потребность в единении с другими людьми: утверждение духовного мира есть утверждение единства мира!
В материальном мы разбросаны и разъединены, мы жалки и некрасивы, мы смертны и эгоистичны. Проблема лишь в том, чтобы найти то божество, ту идею, которые смогли бы нас всех объединить, а значит – даровать бессмертие. То, ради чего погибает герой, есть ведь и решение проблемы смертности человека – основа нашей вечной жизни. Гибель героя – это акт трансцендирования – это всегда ответ на вопрос о наших началах и концах. Конечно, всегда найдётся скептик, который будет рассуждать об иллюзорности и ошибочности трансцендирования – любой ответ можно оспорить. Но любой ответ заслуживает уважения как состоявшийся выбор, как деяние в свободе, как усилие быть.
Истинное единение людей – это любовь. Истинная любовь не возможна без дара: не торгашеский обмен: ты мне – я тебе, а именно тот дар, от которого ты становишься богаче, а не беднее. Тот жест дарения, который абсолютно бескорыстен и в котором нет самолюбования (об этом хорошо сказано у Э. Фромма в его «Искусстве любви»[11].) Героический поступок – это и есть доказательство возможности такого дара, это дар в чистом виде. Поэтому жертвенный подвиг – это всегда проявление любви к человечеству. Как всякая истинная любовь, она взаимна: человечество любит своих героев.
Всякая любовь – это трансцендирование за рамки своего Я. Это и результат, и основа любви. Это и результат, и основа героического деяния тоже. Героизм есть всегда акт утверждения духовности мира – акт веры и любви, акт трансцендирования.
Герой – это человек, имеющий мужество верить в реальность универсалий, в единство мира; имеющий мужество действовать на основе этой веры; имеющий мужество идти там, где с точки зрения номиналистов просто нет ничего, чтобы удержало человека – идти по воде, идти по воздуху, идти по звездным тропам…
Многообразие форм героического. Героизм в искусстве?
Однако было бы ошибкой сводить героическое только к военному подвигу и рассматривать его в рамках патриотизма. Может, мы просто не видим героизма («файл» не удалён, а лишь стал невидимым), только лишь потому, что редуцируем феномен героического к некоторым его формам. Формы связи с целым могут быть многообразны. Мужество требуется не только на войне, но и в науке и даже в искусстве. И даже в философии. Разве не был гером Дж. Бруно?
Формы героического многообразны. Т. Карлейль в своей известной книге «Герои, почитание героев и героическое в истории» [1] рассматривает шесть форм героического: герой как божество, как пророк, как поэт, пастырь, писатель и вождь. К сожалению, даже беглый взгляд на этот перечень, подсказывает нам, что кризис героического затронул фактически все его формы. Образ учёного как героя, противостоящего стереотипам и мнениям, приносящим (если это надо) в жертву себя и своё благополучие – был когда-то такой образ учёного в советских книгах и фильмах. Куда он делся? Почему он больше не интересует писателей и кинематографистов?
Возможна ли реализация героического в поэзии и в писательстве? – Теоретически, да. Мы можем без труда вспомнить вполне героические личности писателей и поэтов в том числе советского периода., но нельзя не заметить, что и с искусством тоже нечто произошло. Что-то, что изменило саму суть творческой деятельности, где героическому тоже не стало места.
Недавно я смотрела «Музыкальный ринг» 1986 года с «Аквариумом» и с молодым Борисом Гребенщиковым в качестве главных героев. Поклонницей «Аквариума» я никогда не была – в молодости я эту группу как-то «пропустила», но какие-то песни Гребенщикова, конечно, слышала, а некоторые – нравились. Пожалуй, певца я более-менее пристально разглядела только недавно – на канале «Ностальгия» шла передача о нём. Но личность особо не впечатлила: заслуженный музыкант как-то не отличался новизной или пронзительностью суждений. От некоторых острых вопросов ведущего (например, о чувстве ответственности духовных лидеров 80-х за день сегодняшний) вообще ушёл – просто не захотел услышать вопрос. По рассказам о прошлом было видно, что он неплохо знает восточные учения, но кто тогда – в 90-х – не интересовался Востоком! Ну, а по рассказам о дне настоящем, было видно, что человек живёт преимущественно частной жизнью, хотя и продолжает писать песни. Гораздо интересней текущей беседы были архивные ролики, которых я раньше не видела, в том числе – с совсем юным Гребенщиковым на арене «Музыкального ринга»: «Рок-н-рол мёртв, а я ещё жив…». Вот, собственно, почему я постаралась вовремя включить телевизор, увидев в программе передач показ полной версии того самого «Музыкального ринга».
И посмотрела его с большим удовольствием, погрузившись в полузабытое время своей молодости: знакомые прически и пиджаки 80-х, какие-то особые – которых уже нет ни у кого сейчас – выражения лиц у зрителей, такие наивно-советские по духу вопросы и суждения. Такие устаревшие, но такие понятные по тем временам обвинения группы в «романтизме» и «мистицизме»! … Высокий, худой Гребенщиков – в жёлтом свитере с закатанными рукавами, с открытым лицом и широкой улыбкой. Молодой, но зрелый поэт с бесстрашно-пронзительным лиризмом и вибрирующим голосом, исполняющим свои песни; серьёзно и достойно отвечающий на вопросы зрителей, немногословный и корректный. – Замечательный концерт, интересная по замыслу и воплощению передача…
Но выключила телевизор, и что-то тоскливо-тягостное придавило душу… Нечто, что сложно выразить словами. – Ощущение какой-то потери. – Чего-то важного и прекрасного. И дело не в том, что этот талантливый и своеобразно-красивый юноша состарился – старость ведь тоже бывает красивой и даже величественной. И дело даже не в Борисе Гребенщикове. Что-то случилось с нашей культурой за эти 20–25 лет!
То, что она потеряла за эти годы (и что, возможно, потерял с годами и сам музыкант) – предстало с такой очевидностью: ведь в глазах, в лице, во всём облике того Гребенщикова отразился свет метафизических высей, свет далёких звёзд, проблеск иной реальности. Он выражал не себя – он был лишь скромным проводником того, что было выше и больше, чем он сам. Он не был даже слишком талантлив (да простят меня его почитатели, но стилистика русской речи у него сильно хромает!), но всё же достаточно талантлив, чтобы принять и передать другим это высшее – или хотя бы намекнуть на него. Собственно содержанием его творчества и был этот намёк на иную реальность – ту, где больше кислорода; ту, в которой больше тайны и глубины; ту, которая соразмерна человеку и его дерзновениям… Это был намёк на глубину мира, на возможную его божественность…
Это то, что создавало дистанцию между ним и зрителями, и одновременно то, что притягивало этих зрителей к нему, интриговало их. Именно это давало ему силу держаться прямо, открыто смотреть в глаза зрителям и телекамере, наезжавшей «крупным планом»: спокойно «держать удар» глупых или неприятных вопросов (тоже имевших место в ходе передачи), не заискивать перед зрителями, не подстраиваться под них, а быть собой – именно быть, и именно собой. Эта же спокойная сила позволяла ему уважать этих зрителей, не относиться к ним свысока – спокойно и достойно принимать и их непонимание тоже…
Он стоял не на арене «Музыкального ринга», не в телевизионной студии – он стоял на краю: понимания, выразимости, политкорректности… И как всякий стоящий на краю – он рисковал: сорваться в пропасть, оступиться. Как всякий стоящий прямо, расправив плечи и во весь рост, он рисковал вдвойне: он мог стать хорошей мишенью для жаждущих пострелять, да и сильный порыв ветра мог тоже случиться… И для всякого, кто видел это – то, как этот человек рискует (при полной своей вменяемости, достаточной зрелости и совершенно всерьёз), становилось очевидным – есть, существует та реальность, о которой он говорит: иначе откуда у человека эта сила? иначе непонятна причина его бесстрашия там, где обыкновенно человек боится! И хотелось тоже вглядеться туда – в те горизонты, о которых он говорил и пел, и, быть может, тоже увидеть их… Он был вполне убедителен в своем противостоянии штампам, стереотипам, традициям, непониманию…
Это то, что делает простого человека творцом. (Собственно, только в состоянии «экстазиса» (выхода за рамки своего Я), человек и способен творить. – Так считала уже античная эстетика.) Это то, что делало фигуру молодого Гребенщикова вполне героической, и то, что как-то скомкалось, уменьшилось, исчезло в современном искусстве, что потонуло в мутном потоке современных СМИ…
В современной культуре человек выражает только самого себя. В этом – его ничтожество. Он думает, что возвысил себя, но все наоборот – максимально унизил. Человек традиционный культуры, ещё не возомнивший себя первоосновой, субстанцией, мыслил себя выражением, воплощением чего-то большего, чем есть он сам – рода, бога, социума. Поэтому он никак не мог чувствовать себя ничтожеством – он мог, конечно, чувствовать себя несовершенным воплощением, но всё равно – воплощением великого. Его ценность могла бесконечно приближаться к нулю, но никогда с ним не сливалась. А вот человек, ставшей субстанцией, может ощутить себя нулём: совпадение противоположностей – всё и ничто есть одно и то же. Поэтому ещё Достоевский так горько иронизировал над «гордым одиночеством» в своих «Записках из подполья» [12].
Одиночество стало изолированностью от универсума, утерей связи с абсолютом, значит – началом аннигиляции, нигилизма. Поэтому гордость и одиночество стали несовместимы, хотя первоначально одиночество и было средством самовыявления. Но это «само» имело природу, содержание. Став замкнутой системой, оно выродилось.
И даже в искусстве он – Пётр, Иван, Макс – выражает только себя и своё сугубо человеческое. – В этом секрет массового искусства. Творцы тоже утеряли связь с абсолютом, с божеством. Музыку и стихи им теперь нашёптывают не Музы, а инстинкты. Поэтому их продукция выполняет функцию регрессии, а не сублимации. Поэтому в этой продукции нет красоты, а только красивость. Нет душевного труда, а только суетность.
Слово – это путь к бытию, но оно может оказаться и простым писательством: например, сборником советов как выйти замуж за миллионера или книгой какой-нибудь Бони из «Дома-2» с рассказом о себе и о местных нравах. Бони выражает только себя. Настоящий поэт или писатель выражает универсальное, ведёт читателя к универсальному. Объективно, конечно, и какая-нибудь Боня – тоже проявление универсума. И в этом плане её бесхитростные жизнебытописания тоже могут быть поучительны – даже в высшем нравственном смысле. Но это в случае гениального читателя. А если читатель – Боня № 2, то соединение с абсолютом так и не состоится. Правомерный вопрос: а чего же мы с таким интересом читаем эту Боню?..
Кумиры вместо героев
В современном почитании публичных людей, в современном идолопоклонстве можно увидеть архетипическое: актёрская профессия ведь восходит к жрецам – обязательным участникам древних мистерий, повествующих о мифологических событиях в драматической форме. Они когда-то были посредниками между сакральным и профанным, а, согласно логике мифа, прикосновение к части приобщает и к целому. И теперь актёры – «образы несуществующего мира». Измельчали люди – вот и боги их измельчали, стали божками. Божественная жизнь стала ограничиваться просто богатой жизнью, красота редуцирована к гламуру.
Аннигиляция человека параллельно с коллапсированием культуры – это то, что мы называем цивилизацией. Это то, что так возмущает в современности людей, несущих в себе культуру (да, советскую культуру, но ведь именно – культуру, а не бескультурье!) Человек выражает только себя. Озабочен только собой. Он не хочет нести в себе не только бога, но и социум, и даже – род.
Нет героев, поэтому мы поклоняемся хотя бы актёрам, играющим героев. Актёрская игра делает их отдалёнными участниками древних мистерий о спасении мира, о победе над смертью и злом. – Пытаясь хоть как-то сохранить себя, саморазрушающаяся культура поддерживает своё существование фантазиями, снами, грёзами!
Героизм как решимость и мужество быть
Что же дальше? Будем надеяться на лучшее: опыт функционирования – опыт тоже полезный. За молчанием последует Слово. Надеемся, что духовная работа продолжает идти. Может, героическое сегодня и сейчас заключается в том, чтобы БЫТЬ. Быть живым. Наперекор всему, что тебя обезличивает.
Не функционировать, а чувствовать и думать. Быть не машиной, автоматом, а человеком. А быть человеком – это значит, совершать усилие (мысль М. Мамардашвили). Для этого усилия тоже необходимы сила и мужество.
В многочисленных фильмах, где герой спасает планету от нашествия инопланетян-роботов можно увидеть отражение экзистенциальной драмы современного цивилизованного человечества: победить робота в себе, чтобы Земля, действительно, не оказалась заселённой роботами, только вполне земного и человеческого происхождения. Только спастись от этого можно не с помощью супероружия, а с помощью саморефлексии, с помощью философской мысли…
Что происходит с философией в современном обществе – особая тема. Фактически «социальный заказ» на философию состоит в том, чтобы она исчезла (или деформировалась настолько, чтобы не смогла выполнять своего назначения). Философия мешает функционировать. Заставляет думать: берёт наслаждающего индивида за руку и подводит к краю пропасти – смотри, ты смертное существо… Берёт за руку подростка и ведёт его на вершину горы, откуда видно. Помогает человеку подняться к той вершине, где его уже не достанут современные СМИ, стремящиеся сделать его удобной жертвой своего идеологического манипулирования…
Заключение: победить дракона!
У этого мира есть тёмные ночи, и их много.
Бернард Клервоский
Несмотря на преимущественно пессимистический тон моей статьи, я подхожу к её концу (и мой читатель, надеюсь, тоже) всё же с надеждой и даже некоторым оптимизмом.
Я думаю, что тоска по героическому имеет экзистенциальную природу. Я думаю, что никакая культура не способна существовать без ценности героического – хотя бы в какой-то её разновидности. Иначе у культуры нет единства, центра, солнца. Иначе – она в кризисе. Иначе она влачит сумеречное или только ночное существование, если у неё нет солнца – героев. Такова ситуация в современной российской культуре – мы были свидетелями заката героического. Мы – в долгой ночи существования российской культуры. На небе – бесчисленные «звёзды», свет которых, конечно, не сопоставим с солнечным. Ночь – время отдыха и полубессознательного состояния. Она тоже иногда нужна культуре, как ночь – уставшему человеку. Особенно после такого сложного и многострадального дня, каким стала история нашего отечества в ХХ веке. Но я верю в «вечное возвращение»: будет новый день.
Я думаю, что файл о героях и героическом есть, существует в программе нашей российской культуры, и он даже не удалён: просто пробравшийся в нашу культуру вирус сделал его невидимым. (А духовно спящий человек, действительно многого не видит!). Вирус – это специфическая система ценностей, утвердившая себя в последние два десятилетия через СМИ как единственно возможная.
В общем, наш компьютер, то есть нашу культуру, надо лечить от этого вируса: ну не может существовать культура, если материальные ценности ставятся выше духовных! – Программа саморазрушения, запущенная в нашей культуре, рано или поздно будет обнаружена и удалена. Это как с алкоголизмом: если хочешь жить – лечись! Можно тянуть с излечением какое-то время, но всегда есть предел… Думаю, российская культура уже подошла к такому пределу.
Специалисты по вирусам – это мы, философы. Те, кто все последние двадцать лет помогал студентам осваивать духовные богатства человечества, учил их не покоряться стереотипам, самостоятельно и критически мыслить, узревать универсальное… В общем, учил философии.
Кардинально решить проблему одним просветительством, конечно, не получится. Сил одних интеллигентов мало. Во всяком случае, это задача не на один день. – Деформация ценностных ориентаций общества, культурный кризис имеет, конечно, и экономическую природу.
В России не люди имеют деньги, а наоборот – деньги «имеют» людей: как богатых, так и бедных. Социологи говорят о необходимости среднего класса как условии стабильного общества. – Возможно, они правы: здоровое общество может опираться только на людей, которые имеют деньги, а не наоборот. В идеале это и есть средний класс – люди делают дело, а не деньги. Деньги – побочный продукт их деятельности, а не самоцель. Денег хватает на полноту жизни, но они не требуют полного подчинения им своего владельца. Именно у таких людей на вершине ценностной пирамиды могут быть культурноконструктивные ценности – истина, добро, красота…
Но пока у нас считается, что все люди хотят быть богатыми. Материальное богатство – высшая ценность современной российской культуры. Оно же – критерий оценки человека и его успешности. Оно же грозит стать критерием всего и вся в рыночной идеологии: покупают – значит, хорошее, не покупают – значит, плохое. Мы преувеличиваем обычно значение той ценности, которой не имеем. Россия – бедная страна, поэтому мы все так помешаны на хлебе насущном. Поэтому мы все так невротически боимся бедности, хотя чуть ли не треть страны в ней и пребывает. Мы, педагоги (в большинстве своём), тоже в ней пребываем. Но как российские интеллигенты мы относительно независимы от своей эпохи. Мы укоренены в универсуме, поэтому наше зрение сильнее, чем у обыкновенных людей: чтобы видеть реальность, нам не нужны очки с мутными стеклами социальных стереотипов – у нас у самих хорошее зрение (точнее – умозрение).
Что вижу лично я? Я вижу, что ничего принципиально не изменили в этом мире ни революции, ни перестройки, ни реформы, ни дефолты и прочая и прочая. Если приглядеться, то изменения затронули поверхность бытия, но не его суть: есть богатые и есть бедные; есть честные и не очень; есть свобода в одном, и нет свободы в другом. – Так было всегда! Ничего особо исключительного наш сегодняшний мир из себя не представляет! Двадцать лет страну полихорадило, побросало из стороны в сторону – и всё вновь стало почти на те же места.
Ведь это только кажется, что ценность богатства выдвинулась на первый план только сейчас – всегда были люди (коих много), которые стяжали себе материальные богатства, и всегда были те, кто стяжал богатства духовные. Неужели мы все сейчас забыли об этом? Современные идеологи даже на секунду не сомневаются в том, что стремление к обогащению – потребность «общечеловеческая». Как бы не так! Помните у Некрасова? – «Средь мира дольнего для сердца вольного есть два пути. Взвесь силу твёрдую, взвесь волю гордую: каким идти?..» – Путей всегда, как минимум, два!
Многие читатели этой статьи, наверное, помнят замечательный фильм перестройки «Убить дракона» (М. Захарова). С драконом тоталитаризма мы справились. Но какой ценой? Не призвав ли другого? (Цитата из фильма: «Чтобы не бояться дракона, надо иметь своего».) Дракон – это внешняя преграда. И кажется, что для победы над ним необходимы мечи и баррикады. Но есть и внутренние преграды. Актуально бы вновь перечитать старую книгу Г. Маркузе «Одномерный человек» [13]: тоталитаризм многолик. Современный капитализм – дракон «нового поколения» – более изощрённый. Он имеет не облик монстра нечеловеческой природы, а тот самый – который он имел в конце фильма: облик доброго взрослого дяди, который учит детишек запускать змея…
Я думаю, что Дракон жив (и бесплатно дарю сценаристам идею написать сценарий фильма «Убить Дракона-2»). Он сменил облик монстра на добропорядочно-человеческий. Ланцелот в конце фильма опознал эту трансформацию. Он опомнился и, бросив заниматься политикой, поспешил к этим детям. … Последние кадры фильма – удаляющиеся к горизонту фигуры Дракона и Ланцелота, окружённые толпой детей и подростков…
Я думаю, что и моя жизнь – вузовского преподавателя философии – не была после ГКЧП полным отречением от героического. Просто я тогда интуитивно поняла то же, что и Ланцелот в конце фильма: бороться с Драконом куда сложнее, чем думают те, кто идёт на баррикады. – Не на баррикадах (не только на них) проходит линия борьбы…
Драконы всегда есть – в любой культурной ситуации, в любую историческую эпоху. Просто не всегда хватает остроты зрения, чтобы их увидеть, в том числе – внутри себя. Ну, а если драконы всегда живы, значит, всегда нужны и герои. Культура всегда амбивалетна: её динамика развития и строится на борьбе противоположных начал. Всегда нужны люди, своим примером напоминающие другим людям о том едином, что их объединяет – истине, добре, красоте, Боге и Родине. Всегда нужны люди, противостоящие хаосу, стереотипам, угрозам личностному существованию человека. Надо выбираться из культурной ямы. Чтобы в ней не остались наши дети – надо бороться с этими новыми «драконами» за юные души. Победит тот, чью систему ценностей примут молодые.
Убить Дракона нельзя, но победить можно: посадить на цепь, запереть в подвал, как-то использовать его «в мирных целях». Будучи «вирусом», сделавшим невидимым файл о героическом, он тоже не подлежит полному уничтожению – он будет и дальше бродить по мировой сети, пробираясь в культуры других стран, а то и вновь возвращаясь в нашу… Но отправить этот вирус в «карантин» и поставить хорошую антивирусную защиту на свою культуру – можно!..
А пока я дописываю эту статью, мой 13-летний сын сидит за своим компьютером и в очередной раз «спасает мир», а если точнее – какую-то абстрактную страну от террористов, использовав, понятное дело, далеко не одну жизнь.
Рядом с ним – на полке стеллажа – стоит старая книга «Всего одна жизнь», некогда подаренная мне Комсоргом (уж не помню, по какому поводу), с подборкой статей журналистов «Комсомольской правды» о героической советской молодёжи. В первой статье этой книги, озаглавленной «Верен Родине и себе» [2], рассказывается о 18-летнем трактористе, спасавшем ценой своей жизни от пожара свой трактор и неубранное поле совхозной пшеницы.
Эту книгу мой сын никогда не читал (и вряд ли будет читать), и, в отличие от нашего поколения, он не вспомнит ни одного имени пионера-героя в Великой Отечественной войне, зато знает все 12 подвигов Геракла – в школе недавно задавали.
***
Возможно, утверждения данной статьи могут показаться читателям спорными. Что же, давайте поспорим, то есть – вместе подумаем: что же будет дальше с нашими сыновьями, с нашей культурой, с нашей страной.
___________________________
1. Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории // Карлейль Т. Теперь и прежде / Сост., подгот. текста и примеч. Р. К. Медведевой. – М.: Республика, 1994. – 415 с. – (Б-ка этической мысли).
2. Симонов К. Верен Родине и себе / К. Симонов // Всего одна жизнь (Журналисты «Комсомольской правды» о молодом современнике, а также о ценностях истинных и мнимых) – М.: Правда, 1984. – С. 6–19.
3. Хейзинга Й. В тени завтрашнего дня // Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М.: Прогресс, 1992. – С. 241–367.
4. Франк С. Л. Смысл жизни / С. Л. Франк // Смысл жизни: антология русской религиозной философии. – М, 1994.
5. Дорохова О. А. Героические идеалы в современной России (по результатам проведённых интернет-дискуссий, сентябрь-ноябрь 2006 г.) [Электронный ресурс] / О.А. Дорохова. − Режим доступа: www.ethicscenter.ru/biblio/dorochova.html
6. Ухов Е. Герой нашего бремени [Электронный ресурс] / Е. Ухов // Республика Татарстан. − 2008. − № 60-61, 25 марта. − Режим доступа: www.rt-onlain.ru/articles/60-61_26177/75482 // Казань.
7. Советский героический миф: механика, прошлое, настоящее // Радио Свобода: Программы: история и современность. − Режим доступа: //archive.Svoboda.Org/programs/TD/2001/TD.111801.asp
8. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти / Ф. Арьес. – М.: Прогресс, 1992 – 524 с.
9. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Ж. Бодрийяр. – 2-е изд. – М.: Добросвет; КДУ, 2006 – 389 с.
10. Тиллих П. Мужество быть // Тиллих П. Избранное: Теология культуры. – М., 1995.
11. Фромм Э. Искусство любить / Э. Фромм. – СПб.: ИД «Азбука-классика», 2008. – 224 с.
12. Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Ф. М. Достоевский – Полн. собр. соч. в 30 тт.: Т. 5 – Л.: Наука, 1973.
13. Маркузе Г. Одномерный человек / Г. Маркузе. – М.: Relf-book, 1994. – 368 с.
© Л.И. Мосиенко, 2010
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи