Геннадий Павлович Великосельский родился 23 мая 1947 года в селе Крутинка Омской области. У родителей не сложились отношения ещё до его рождения, и воспитанием сына занималась одна мать. Время было послевоенное, тяжёлое… Учительский труд не давал возможности для достойного содержания себя и ребёнка, поэтому в конце пятидесятых мать переехала в Омск, где жили её сестры, нашла работу, далёкую от специальности, но с перспективой получения жилья, отвела сына в школу.
Собственно, с конца пятидесятых и начинается биография того Геннадия, которого знали все мы. О раннем детстве, согретом нежной любовью бабушки по материнской линии, хранящей старые добрые семейные традиции, окончившей гимназию и пробудившей во внуке страсть к чтению, Геннадий рассказывал мало. Он вообще мало рассказывал о себе, предпочитая слушать. И это редкое качество, как и аккуратность, педантичность, честность, строгость к себе и готовность помочь любому, нуждающемуся в поддержке, – тоже родом из раннего детства.
В школе успешными были только русский и литература, точные науки Геннадию не давались. Да и материальное положение оставляло желать лучшего… Думы о продолжении образования так и остались думами. Однако это не мешало самообразованию, чем Геннадий и занимался всю жизнь. Страсть к чтению редко остаётся просто страстью к чтению, желание написать что-то самому идёт бок о бок с этой страстью. Устоять перед таким соблазном могут немногие. Не устоял и Геннадий. Стихи, рассказы, даже приключенческий роман, который, впрочем, был сожжён недописанным… Всё, как обычно. И путь в литературное объединение при Омской писательской организации тоже обычный. Нужна оценка творческих усилий, нужны товарищи по интересам, «разбор полётов», в конце концов, и доброе напутственное слово.
Здесь же, в литературном объединении, Геннадий познакомился с поэтом Аркадием Кутиловым. Это знакомство оказалось счастливым для обоих. Бездомный, бесшабашный, не вписывающийся в общепринятые рамки талантливый вольнодумец обрёл не только восторженного поклонника, но и надёжного, верного друга, а начинающий литератор, определивший свою судьбу позднее, – единомышленника, чьё творчество помогло ему в дальнейшем найти свой путь в литературе.
Обсуждение рукописей на семинарах, публикации в омской периодике, участие в нескольких коллективных сборниках… По меркам того времени, это было уже начало, но на самостоятельную книжку, опять же по меркам того времени, не тянуло. Требовались дополнительные усилия.
К началу восьмидесятых Геннадий был уже женатым человеком, отцом двоих детей, работал реставратором в музее имени Врубеля. Эта работа, поначалу казавшаяся одной из многих, так органично вошла в его жизнь и так увлекла его, что до конца своих дней он уже не мыслил себя без неё.
Дружба с Аркадием Кутиловым продолжалась. По-прежнему дом Геннадия был единственным, где Аркадию открывали дверь и давали приют в любое время суток, помогали и поддерживали, как могли и чем могли. Однако многочисленные попытки Геннадия, его друзей и родственников упорядочить жизнь Кутилова неизменно заканчивались крахом.
В мае 1985 года Аркадий погиб при невыясненных обстоятельствах. Записные книжки, тетради, калька со стихами, вынесенная в каблуках ботинок товарищем по несчастью из мест лишения свободы (Кутилов отбывал срок за бродяжничество), – всё хранилось у Геннадия и находилось в постоянном движении. Кто-то брал почитать, кто-то – переписать или показать знакомым. Строго хранить архив не было необходимости: жизнь казалась вечной, ручки и карандаши – под рукой, Аркадий – рядом и, значит, всегда мог всё восстановить, вспомнить, нарисовать. Да он и сам частенько присылал людей, в основном работников милиции, с записками, где просил отдать пришедшему одну-две тетрадки или несколько рисунков, чтобы, откупившись таким образом, оказаться на свободе…
После гибели Аркадия на «хождение» архива было наложено строжайшее вето.
Грянувшая вскоре перестройка всколыхнула всю Россию. Открылись новые возможности. То, о чём раньше боялись даже мечтать, могло стать реальностью в считанные сроки. Поэт Евгений Евтушенко, занимавшийся в то время составлением антологии русской поэзии, прибыл ненадолго в Омск, чтобы повидаться с друзьями-художниками. Не обошлось без выступлений в Концертном зале, встреч с местными писателями… Именно в эти дни молодые поэты – друзья Геннадия, передали мэтру тонкую тетрадку переписанных наспех кутиловских стихов – не самых лучших, разумеется, лучшие не пришли в голову. Но и эти стихи произвели на мэтра впечатление. Евтушенко стихи взял. И через некоторое время, когда визит российской знаменитости стал забываться, в «Огоньке», где печатался журнальный вариант антологии, появились кутиловские стихи.
Эта первая серьёзная публикация так потрясла тихий Омск, что Аркадием заинтересовалось местное издательство. Геннадия, как яростного пропагандиста Кутилова, немедленно призвали пред светлые очи главного редактора, и машина закрутилась…
Первая книга Аркадия Кутилова «Провинциальная пристань» вышла в 1990 году в Омске. Редактировала её Татьяна Четверикова, известная омская поэтесса, составлял Геннадий, а предисловие написал поэт Владимир Макаров, который даже не предполагал, что у бесшабашного бродяги могло быть таким богатым творческое наследие. Этой книге, без сомнения, суждено остаться лучшей, в ней всё: от формата (удобный для чтения), подбора стихов (самые пронзительные), названия (удивительно точное, автор Татьяна Четверикова) до обложки (без глянцевых излишеств) – характеризует эпоху лучше, чем многотомные труды исследователей. Да, именно такой и должна была быть эта книга, где единственным ярким пятном являлось содержание, не придавленное внешними эффектами.
Вторая книга Кутилова «Скелет звезды», выпущенная в 1998 году тем же издательством, была другой и по формату, и по объёму, и по содержанию. Но и задача перед творческой группой стояла другая. Оттепели в России случались и раньше, разные и по разным поводам, а заканчивались одинаково – заморозками. Надо было торопиться, не упускать возможности опубликовать всё сохранённое и найденное к тому времени. Редактировала вторую книгу вновь Татьяна Четверикова, а составителем и автором предисловия был Геннадий.
Эти две книги – главные, остальные (а вышло их при жизни Геннадия пять) основывались на уже опубликованном материале и выполняли свою, не менее важную, функцию: расширить круг читателей и почитателей Кутилова и привлечь к его творчеству внимание критиков и литературоведов.
Сухой перечень изданий не даёт полного представления о масштабах работы, проделанной Геннадием Великосельским за два с лишним десятилетия.
Стоит отметить, что, начав с чистого листа, встречая насмешки, непонимание, а порой и высокомерное пренебрежение собратьев по перу, он ни разу даже в мыслях ни на шаг не отступил от намеченной цели: помочь талантливому поэту пробиться к людям. Выставки рисунков, творческие вечера, публикации стихов в прессе, открытие музея в селе Бражниково, где прошли детство и юность поэта, два фильма, снятые Новосибирским и Омским телевидением, ещё один музей в общеобразовательной школе, уголок Аркадия Кутилова при музее Технического университета… Всего не перечислишь. Геннадий разыскал сына Кутилова, первую учительницу, сослуживцев. Не удивительно, что на себя самого не оставалось времени. Однако он кое-что всё-таки успел: освоить новый «жанр» – составить и отредактировать книгу юной поэтессы Юлии Пророковой, и напечатать в красноярском журнале «День и ночь» повесть.
В 2002 году после инфаркта начались сложные проблемы со здоровьем. В течение шести лет Геннадий мужественно боролся со смертельным недугом, не жалуясь и не переставая работать. 10 июля 2008 года его не стало. Последнее, что он держал в руках за несколько часов до смерти, – это буклетик с автографом Евтушенко. Евгений Александрович, посетивший в июле 2008 года Омск, дал слово друзьям Геннадия, что напишет предисловие к новой книге Аркадия Кутилова, которую собирались издать в Москве.
Евгений Александрович слово сдержал – предисловие написано. Рукопись, составленная Геннадием Великосельским, подготовлена к печати, спонсор от обязательств не отказался. Однако вмешалась «малость». Но есть надежда, что с помощью Омского министерства культуры эту «малость» удастся устранить. По крайней мере, хочется в это верить.
P.S. Накануне празднования Дня города на аллее Литераторов был установлен памятный камень, на нём два имени: Кутилов и Великосельский. И это справедливо.
Остаётся пожелать всем бесшабашным, вольнодумным, не вписывающимся в общепринятые рамки талантам таких же верных, надёжных и благородных друзей, каким был Геннадий Великосельский.
Евгения Кордзахия
Homo incognito.
К 70-летию Аркадия Кутилова
* * *
Он никому не был нужен. От него все хотели избавиться, – слишком неудобным для властей был этот бомж, называющий себя поэтом, ведущий себя независимо и дерзко, устраивающий громкие литературные и политические скандалы, позволяющий себе говорить правду. Его объявляли сумасшедшим, прятали в психушки, а когда совсем уж надоедал, – сажали на поезд до Новосибирска или Иркутска, откуда его – тем же макаром – вновь отправляли в Омск. Семнадцать лет его «футболили» по всей Сибири, но никому и нигде он не был нужен…
Сохранилась его полушутливая расписка, данная администрации Омской психлечебницы в обмен на выписку:
Дана настоящая в том, что я обещаю в суточный срок покинуть пределы Омской области и не появляться здесь никогда.
В противном случае можете отстрелять меня, как одинокого волка, несмотря на то, что я уже занесён в Красную книгу охраны природы под девизом «Homo incognito».
Аркадий Кутилов
Расписка датирована апрелем 1979 года, позади было уже одиннадцать лет бродяжничества, и ещё шесть лет такой же жизни оставалось до таинственной, так и не расследованной гибели в июне 1985 года.
Его давно уже нигде не печатали, но продолжали читать – со «слепых» перепечаток, со списков, с пожелтевших газетных вырезок… О нём ещё при жизни стали ходить легенды…
Человек неизвестный… Конечно, Аркадий вкладывал в это словосочетание совсем иной, особый смысл… Но если уж говорить об известности как таковой, то уникальное поэтическое творчество Кутилова и сегодня, спустя двадцать один год после смерти, продолжает оставаться неведомым для широкой читательской аудитории страны. Поймём ли мы когда-нибудь, что выходы кутиловских книг в местных издательствах, проведение выставок рукописей и рисунков, постановки театрализованных вечеров памяти – всё это замечательно, но слишком уж недостаточно для творческой личности такого масштаба? Понимает ли город, что его полуравнодушное отношение к одному из ярчайших российских поэтов ХХ столетия совсем уже скоро начнёт вызывать недоумение у всей России?
* * *
Давно, в конце шестидесятых, на одном из собраний литературного объединения при Омской писательской организации обсуждали стихи молодого поэта. Присутствовал и Кутилов, который пришёл не послушать, a, конечно же, выпить, чем непременно заканчивалось в те времена любое обсуждение.
После буквального разгрома, обиженный слишком суровой на его взгляд критикой, младой поэт сказал в своё оправдание, что он вовсе и не стремится писать как Пушкин.
«А вот я стремлюсь писать как Пушкин!» – громко заявил Кутилов, вызвав у одних смешки, у других – осуждающий ропот.
Из всех присутствующих тогда на этом собрании Кутилов оказался единственным, кто понимал, что без такового стремления, несмотря на его кажущуюся дерзость и святотатство, невзирая на его тщетность, – не стоит и браться за перо.
* * *
Он часто исчезал из города, порой надолго – ездил «покорять» то Новосибирское книжное издательство, то столичные журналы. Географию его путешествий можно было проследить по письмам, которые едва ли не ежедневно приходили в Омск. Иногда их было и по нескольку в день. Письма были предельно лаконичны, с обязательным приложением парочки стихов дорожно-дневникового характера или остроумно-хулиганского содержания.
Но зачастую был уж совсем предел лаконизма: в конверте с одесским штемпелем находился лишь увядший в пути лист каштана… Или клочок казанской газеты со стихами на татарском языке… или этикетка от невиданного молдавского вина… Или квитанция из свердловского медвытрезвителя… Или засушенный образец могучего дальневосточного комара с запиской: «Представь себе: это чудовище меня укусило! До сих пор больно!»
* * *
Он был неистощим на мистификации. Мистификация и эпатаж были неотъемлемыми частями его многогранного творчества, любимыми «жанрами». И, конечно же, очень многие от этих «жанров» были далеко не в восторге…
Однажды в адрес Омского отделения Союза писателей пришла телеграмма из Иркутска: «Кутилов утонул в Байкале. Тело не найдено. Группа товарищей».
Грех говорить, что телеграмме этой кто-то обрадовался. Но выдох облегчения кое у кого всё же наблюдался: упокой, господи, душу утопшего раба твоего. Уф!
Известие воспринималось всерьёз до тех пop, пока «тело», живое и невредимое, само не объявилось в Омске. На вопросы особо «недоумевающих» Аркадий отвечал предельно коротко: «Выплыл».
* * *
Можно сказать, что при жизни у Аркадия Кутилова совсем не было публикаций стихов в столичных изданиях. Правда, омские литераторы старшего поколения нет-нет да и вспоминают выпущенный в 1969 году издательством «Молодая гвардия» некий коллективный сборник, где стихи Кутилова всё-таки напечатали.
Да, действительно, в сборнике «Тропинка на Парнас» помещены три крохотных и совершенно очаровательных стихотворения Аркадия, однако не все знали, что факт появления их в этой книге следует всё же рассматривать не как «серьёзную» публикацию, а скорее, как одну из блестящих кутиловских фальсификаций.
А история такова…
В 1968 году Аркадий вычитал где-то информацию о готовящемся «Молодой гвардией» сборнике стихов, написанных детьми разного возраста, со всех концов СССР. Одним из составителей будущей книги значился Николай Рыленков, известный поэт, хорошо знакомый Кутилову со времён его смоленского, армейского периода жизни. Зная, что Рыленков считает его погибшим, Аркадий написал ему письмо якобы от имени своего десятилетнего сына Аркадия (самого Кутилова Рыленков знал как Адия). В письме юный (вымышленный) Аркадий вспоминал своего «погибшего папку-поэта» и просил «дядю Колю» напечатать свои «первые стихи».
Стихи мэтр, конечно жe, напечатал. Отчасти, «в память о покойном», отчасти, умилившись «дядей Колей», впрочем, нельзя не отдать должное и самим стихам.
В качестве первых стихов своего полувымышленного сына Кутилов послал три ранних своих стихотворения-четверостишия: «Грузди», «Антилопу» и «Грифа». Но даже в сумме эти стихи тянули всего на двенадцать строк, и тогда Аркадий, хорошо разбирающийся в построчной оплате стихотворной продукции, произвёл гениальную «коммерческую» разбивку…
Вот так, например, выглядит в изданном сборнике стихотворение «Гриф»:
Гриф
спесив,
как бывший
граф.
Гриф
бывалый
вор.
Где-то
кури-
цу
украв,
спесью
скрыл
позор.
И всё правильно, и ни к чему не придерёшься, и даже распростёртость на две строки слова «курица» – не только умиляет, но и подчинена строгим законам ритма.
Как ни странно, но «несерьёзная» публикация эта сыграла серьёзную роль: именно тогда, увидев свои стихи напечатанными в столичном издании, Адий Кутилов принял решение о выборе в качестве псевдонима имени Аркадий…
Гонорар мы с Аркашей «отмечали» несколько дней. Ещё бы: за одну только разрубленную надвое «кури-цу» можно было купить целую бутылку водки.
А «реальному» сыну Кутилова Олегу в ту пору был всего один год.
* * *
В литературных кругах города до сих пор вспоминают случай, когда Кутилов гениально «раскрутил» на опохмелку весь коллектив Омского книжного издательства.
Понимая, что «за просто так», а тем более на выпивку, денег ему не дадут, Аркадий, заткнув левую руку под пиджаком за пояс, заявился в издательство с пустым болтающимся рукавом. Печально поведал, что руку ему ампутировали, и теперь надо как-то добираться до родной деревни, оседать там окончательно, начинать новую, «правильную» жизнь.
По издательству забегали с шапкой. Сумма в итоге набралась довольно «достаточная», и Кутилов, пустив длинную благодарную слезу, сердечно попрощался – со всеми и «навсегда».
Через полчаса он, однако, «честно» вернулся в издательство, неся в каждой руке по авоське с портвейном.
* * *
Однажды Кутилов, и сам того не ожидая, переполошил всё партийное, КГБэшное и милицейское руководство области.
А дело было так…
Пьяненького и дерзкого на язык Аркашу подмёл в магазине милицейский наряд и доставил его в ближайший «обезьянник» при Речном вокзале. Тамошние милиционеры старательно отлупили поэта, отобрали у него последние нетрудовые копейки и вышвырнули на свободу.
Чем уж это заурядное при его образе жизни событие так разъярило Аркадия, не совсем понятно. Накопилось, наверное, назрело и перезрело.
Едва оказавшись на улице, он шкульнул у прохожего пятак, зашёл на почту, купил конверт, и на обороте телеграфного бланка написал письмо на имя Первого секретаря Омского обкома КПСС Сергея Иосифовича Манякина.
Дело было летом, где-то в начале семидесятых… Стояли времена, когда придуманный властью моральный кодекс «учил жизни» со всех стен и заборов, и возле этих же стен и заборов, этой же властью – цинично попирался. Впрочем, других времён у нас никогда и не было. Но главным оружием диссидентов брежневского времени была так называемая эксплуатация морали – метод, изобретённый польскими инакомыслящими и заключающийся в том, чтобы тыкать власть носом в её же собственное дерьмо.
Кутилов об этом оружии не только знал, но и мастерски умел им пользоваться. Изложив Манякину суть произошедшего, слегка стилизуясь под простого и наивного представителя народа, Аркаша закончил письмо такими словами: «Сергей Осипыч! Если твои милиционеры будут и впредь избивать граждан, то плевать я хотел на такое "гражданство"!»
Если бы Кутилов написал нечто вроде «я буду вынужден покинуть страну» – на письмо, возможно, и не обратили бы особого внимания. Но тут был подтекст! И какой! Страшный в своей крамоле! А подтекстов, намёков и прочих аллегорий партийное руководство тех времён боялось больше, чем прямых призывов и откровенных лозунгов.
Велика сила писательского слова! Даже такое, казалось бы, панибратство, как «твои милиционеры», только подчёркивало, что и адресант, и Адресат – вместе, плечом к плечу – стоят в одном ряду «нерушимого блока партии и народа»!
Нет сомнений, что письмо это показали самому Манякину. Не посмели не показать. Иначе объяснить поднявшийся переполох просто невозможно.
…К моему дому подкатили сразу на двух автомобилях (обратным адресом своих писем Кутилов всегда указывал мой). Но приехавшие на них люди в штатском были вежливы, как инопланетяне, светились доброжелательностью, и желали только одного – немедленной встречи с Аркадием Павловичем.
Поскольку Аркадий Павлович отсутствовал, меня любезно попросили показать в городе все точки его «сферы деятельности». Полдня меня катали по улицам на белой «Волге», пока, наконец, Кутилов не отыскался. Пьяненький и дерзкий на язык.
И где только обучались политесу тогдашние представители силовых структур! Покинув машины, они бросились к Аркаше, излучая крайнюю степень радости и почтения. Стороннему наблюдателю, наверное, могло бы показаться, что это представительная партийная делегация встречает высокого гостя, который, торопясь на встречу, не успел даже побриться, помыться, причесаться и протрезвиться. А уж дикая экипировка «высокого гостя» вообще не поддавалась сколько-нибудь разумному объяснению.
Аркаша моментально сообразил, что его письмо дошло до Самого Адресата, и что Сам Адресат повелел «разобраться». Решительно, словно в кабину истребителя, он сел в машину…
Сценарий поисков был продуман до мелочей: на чёрной «Волге» Кутилов был увезён в неизвестном направлении, на белой – меня доставили домой.
Вечером Аркаша вернулся. Рассказчиком он был блестящим, и мы до слёз хохотали над тем, как ему «фиксировали» следы побоев в судебно-медицинской экспертизе, как просили писать заявление за заявлением, как предъявляли для опознания шеренги перетрусивших сержантов, и как неумело извинялись перед ним в высоких кабинетах не привыкшие этого делать пузатые начальники.
Разбирательство уложилось в два-три дня, и вскоре Кутилову выдали длинную официальную бумагу с перечнем предпринятых мер против «оборотней в погонах», которую он ещё долго использовал в качестве «охранной грамоты».
До суда дело, конечно же, не дошло. Да и не могло дойти: «моя милиция меня бережёт» – в те времена было святой и не подвергающейся никаким сомнениям заповедью. Но распоряжение областного бога исполнили на все сто процентов! Да какое там «на сто» – на двести! На триста! Кто-то потерял всего лишь лычки, а кто-то – звёздочки, кто-то вообще лишился погон, a кого-то «пощадили», сослав на борьбу с сельской преступностью.
Думаю, что после этого в истории Омска был период, когда с задержанными правонарушителями обходились в милиции столь же корректно, как это показывалось в советских фильмах. Сколько это продолжалось – не знаю, но Кутилова блюстители порядка старались обходить стороной довольно долго.
* * *
Наверное, у каждого пишущего было собственное открытие Булата Окуджавы. Кто-то впервые познал его как замечательного, изящного прозаика, кто-то – как утончённого и умного поэта, кто-то – как ни на кого не похожего, «нелепого» и «неправильного», но удивительного барда. Может быть, это накладывало отпечаток и на дальнейшее восприятие его многогранного творчества.
Окуджава для Кутилова был прежде всего поэтом. Даже окуджавские песни, которые Аркадий цитировал довольно часто, звучали в его устах подчёркнуто-стихотворными текстами.
А вот как описывает Кутилов своё «открытие» Окуджавы:
«Как-то я отослал в "Юность" свои стихи, чтоб получить профессиональную рецензию. Получил ответ за подписью "Б. Окуджава". Эта фамилия вызвала во мне цепную реакцию и новые письма в "Юность": кто ты есть, загадочная Окуджава?! Ты стала являться в моих сновидениях, я полюбил тебя!.. И т.д.
Когда же мне письменно растолковали, что Б. Окуджава – мужик, да ещё и с усами, я чрезвычайно смутился, и сейчас страшно осторожно обращаюсь с фамилиями неведомых для меня людей».
К сожалению, нам уже не узнать, как оценил Булат Шалвович стихи молодого Кутилова, но, судя по «ответному чувству» Аркадия, оценка не содержала в себе негатива.
Почему же Булат Окуджава не напечатал стихи молодого поэта? Ну, во-первых, напечататься безвестному провинциалу в столичном издании тогда было далеко не просто. Во-вторых, литконсультант, каковым работал (или подрабатывал) тогда в журнале Окуджава, ещё не решал вопросы публикаций, а служил лишь своеобразным фильтром. В-третьих, неизвестно ещё, что за стихи посылал в «Юность» Кутилов. Из литературно-хулиганских побуждений он мог послать туда и нечто заведомо «непубликабельное». Знаю, например, что в журнал «Человек и закон» (орган МВД СССР) Аркадий отправил однажды свою «экспериментальную поэму», написанную исключительно ненормативной лексикой.
* * *
«Больше поэтов, хороших и разных!» – призывал Маяковский, и сказано это было взвешенно и продуманно. Хорошие поэты, даже разительно отличающиеся друг от друга размахом дарования, всё же равны меж собой именно этим – разностью, нинакогонепохожестью. У каждого из них есть свой ключ к душе читателя, а то, что этот ключ подходит далеко не к любой душе, – вполне естественно. «Больше поэтов» – это сказано вовсе не о том подавляющем большинстве стихотворцев, которые вообще никакого ключа не имеют и маются, бедолаги, всю жизнь с какой-то нелепой, неизвестно зачем попавшей к ним в руки ничегонеоткрывающей отмычкой…
В записных книжках Аркадия Кутилова есть такая фраза, и отнюдь не парадоксальная: «Много стихов – это плохо, но хорошо, что много стихов».
* * *
В опубликованных записных книжках известного писателя и журналиста Ярослава Голованова есть запись, почти молитва: «Господи! Сделай так, чтобы я услышал, что где-то кто-то украл у кого-то мою книгу! Наверное, этот день будет одним из счастливейших дней моей жизни!»
Вспоминая эти удивительные слова, я вспоминаю и то, как часто за годы, прошедшие со времени выхода первой кутиловской книги «Провинциальная пристань», ко мне обращались друзья и знакомые с просьбой помочь достать эту книгу, сетуя, что она у них была, да вот кто-то «увёл».
Столь щекотливый «критерий» писательской популярности привожу неслучайно. В декабре 1998 года на презентации второй книги Кутилова «Скелет звезды» я озвучил вышеизложенное, добавив, что даже сейчас, в этом зале, – вижу людей, у которых «Провинциальную пристань» кто-то когда-то «позаимствовал». Затем, после нескольких выступлений омских литераторов, было одно, запомнившееся особенно. Молодая и талантливая поэтесса, предваряя своё выступление, поведала залу, что и сама она смогла стать обладательницей «Провинциальной пристани», лишь «благополучно уведя» эту книгу у своих знакомых. Поведала с какой-то вызывающей честностью, с какой-то свирепой правотой средневекового воина, гордящегося своим трофеем. Так и сказала, умница: «благополучно уведя»…
…Издавать вам надо Кутилова, господа издатели, издавать и издавать! Драться друг с другом за право издания, «и не о выгоде думая, но о чести!» Всё равно ведь – рано или поздно – придётся это делать.
* * *
Кстати, несколькими годами ранее, в 1992-м, прямо из редакторского кабинета солидного московского издательства была украдена даже ещё не книга, а один из экземпляров рукописи уже подготовленного к изданию поэтического сборника Аркадия Кутилова «Грехи мои святые».
Редактор книги Ирина Дубровина тут же позвонила в Омск и попросила срочно привезти находящийся у меня на руках третий экземпляр рукописи: сборник должен был выйти в свет буквально через считанные месяцы.
Встретили меня в издательстве очень радушно, едва ли не как самого Кутилова. Почти неделю я работал над предисловием к книге в специально предоставленной мне для этой цели однокомнатной квартире: от первоначального плана заказать такое предисловие кому-нибудь из мэтров решили отказаться.
Многие тогда в издательстве «Русская книга» ожидали выхода кутиловского сборника с неменьшим нетерпением, чем я. «Это будет бомба! – повторяли мне в разных кабинетах. – Это будет такая бомба!»
«Бомбой» на издательском сленге называется книга, производящая своим выходом сенсацию. Уже в начале 1993 года поэтический мир Москвы, – а это значит и всей страны, – мог взорваться появлением нового имени.
Однако Кутилов не был бы Кутиловым, если бы всё у него шло ровно и гладко – что при жизни, что после неё. В 1993 году издательство покинул его директор, а вслед за ним и все заинтересованные в выходе книги. А затем грянула всеобщая коммерциализация, и для издания книги уже понадобилась «спонсорская помощь» в сумме с таким жутким количеством «неденоминированных» нулей, что будь их даже и меньше – легче от этого не стало бы.
«Бомба» – тогда, в 93-м – так и не взорвалась. Но я уверен, что до сих пор ходит по Москве один-единственный экземпляр поэтического сборника «Грехи мои святые» – тот самый, ещё в рукописи украденный из редакторского кабинета. И стихи Аркадия Кутилова заучивают наизусть, переписывают в тетрадки, передают из рук в руки, – всё, как и сорок лет назад. И как все эти сорок лет…
Кому из поэтов не пожелаешь такой судьбы?!
И кому пожелаешь такой судьбы?..
Геннадий Великосельский
Материал для публикации в проекте КУТИЛОВ-А-МАГНИТ
предоставлен редакцией журнала «Литературный Омск».
Данные об издании также опубликованы:
«Мой триумфальный день настанет…» : биобиблиогр. указ. за 1965-2010 гг. / Ом. гос. обл. науч. б-ка им. А. С. Пушкина; сост. Е. И. Каткова. – Омск, 2010. – 74 с.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи