Часть 5.
* * *
В «Литературке» подборка Светланы Кековой. Настоящие стихи – такая редкость. Особенно в этом издании. Чистой воды поэзия, живой родник среди мутных потоков усреднённой рифмованной дряни. Резко? Зато честно. И после всего с какой радостью читаешь:
Чем кончается жизнь человека,
злая музыка, тайный улов?
Слов несказанных тонкое млеко.
Муравейника кисленький плов.
В наше время была дефицитом
череда расставаний и встреч.
И стояла в пространстве открытом,
чуть мерцая в ночи антрацитом
небелёная русская печь.
Не на ней ли катался Емеля?
Для неё ль, выбиваясь из сил,
в банке из-под заморского эля
ворон мёртвую воду носил?
И смеются опята-уродцы,
мухомор в шутовском колпаке.
Щука спит в деревянном колодце
с серебристым пером в плавнике.
Шелестит муравьиная Мекка
в мёртвом царстве осиновых дров:
— Чем кончается жизнь человека?
Злая музыка? Тайный улов?
Всего не перепишешь. А книгу так и не выслала. Забыла, адрес потеряла да и нужным не сочла… Но и такой «привет» – уже немало.
* * *
«Ничто не вызывает такого доверия к человеку, как предоплата», – надпись на видном месте в салоне маршрутки. Едва отводишь взгляд от остроумной мысли, как слышишь по радио игривую, но от этого не менее правдивую, житейскую мудрость: сначала становишься ноликом, затем на тебе ставят крестик. Практически из ничего, из воздуха возникающие истины – сиди, смотри и слушай, мотай на ус, пока едешь… пока идёшь по этой жизни.
Погодка – прелесть. Был в министерстве, по журналу. Утомляют несколько эти хлопоты.
Сеанс саморазоблачения
Писатель средних способностей, но при избытке честолюбия, во что бы то ни стало стремился к известности. И своего добился. Теперь фигура значимая, знаковая и что ни на есть публичная. Ведёт передачу на телеканале «Культура». С приглашёнными гостями умно беседует о литературе, о жизни. Уже давно освоил манеру мэтра – неспешность, основательность движений, рассуждений, обзавёлся небольшим академическим брюшком, которое искусно скрывает складками свитера или полами пиджака. И всё бы хорошо – популярен, признан, книги выходят, в том числе и за рубежом. Завёл жену молодую – русскую красавицу, в которую ещё можно заронить своё писательское семя, из которой ещё можно что-то вылепить по образу… расписной матрёшки, внимающей мудрым речам Писателя-Пигмалиона. Жизнь удалась как будто. И всё же что-то не то – сидит глубоко какая-то заноза, и нет-нет, да и кольнёт так, что в глазах темнеет. Ведь известность с молодости скандалами, эпатажем завоёвывал, тем, что общепризнанное, – в основном отечественное, русское, – сладострастно в грязь втаптывал и матом крыл. Вся репутация писательская явным душком отдаёт. Поэтому, как серпом… когда приходится слышать цитаты из собственных произведений. Как будто щенка нагадившего в его же дерьмо мордой… Бррр… неприятно! И ведь не щенок давно – «седина стыдно молвить где» – кобель пожилой, а запах нисколько не слабеет, не улетучивается, за давностью лет не проходит. А к старости так хочется быть поближе к народу, который всю жизнь по-хамски оплёвывал в своих сочинениях, хочется быть другом, учителем, немножко проповедником, и даже своим парнем. Но, увы, что написано пером, не вырубишь топором. Некоторые «доброжелатели» нет-нет, да и напомнят об этих художествах. А на таком фоне вся писательская миссия – псу под хвост. Все хамелеоновские попытки слиться с окружающей средой тщетны – запах выдаёт.
Потому и не выдержал на чужой передаче, когда въедливый ведущий выверенными цитатами подвёл к тому, что псу снова на свою блевотину вернуться пришлось, опять носом в собственное дерьмо уткнуться. К тому же, припомнил эпизод из биографии будущего мэтра, когда тот по молодости обещал повеситься, и сделал это обещание-угрозу достоянием общественности, но почему-то так и не повесился. Вот и взбеленился: мигом профессорская невозмутимость сползла – зарычал, отбрехиваться начал. Женщину-оппонентку «чуть не покусал» – начал оскорблять за то, что попыталась сказать о паразитической сути литературного метода… Спохватился, что перебрал, забегал суетливо из угла в угол, сделал вид, что извиняется. Но, увы, уже даже непосвящённым стало понятно кто есть ху. Из-под маски маститого литератора-интеллектуала показалась озлобленная образина раздражённого неудачника, понимающего, что по большому счёту вся его чернушная писанина яйца выеденного не стоит и изображает не русский характер и русскую душу, а является лишь отражением внутренней сущности пишущего, его автопортретом, смотреть на который и самому невыносимо. С годами особенно. А тут крупным планом, при всём честном народе – в глаза правду-матку. Вот и не сдержался, и со всего маху ударил… в грязь лицом.
У нас…
— Нормально. Всё в порядке. Так, ничего…
Привычно отвечаю по телефону на обычные мамины вопросы. И вдруг, как обухом:
— А у нас покойник…
Нехорошо сразу стало, сразу мысль об отце… Или брат? – Всё в одно мгновение.
— Тётя Маша умерла. Прямо на улице, на лавочке… Плохо ей стало. Пока скорая приехала… Не успели.
Закономерно ставшие важными подробности: «она ещё сходила за телефон заплатила, в магазин… Потом присела отдохнуть и… всё». Это внезапное «у нас»!.. А как иначе, если соседи – под одной крышей, в одном подъезде 45 лет уже? Кто-то уходит, все провожают. Дядя Саша, тётя Маша, а между ними сын их младший, непутёвый Вовка. Кстати, Вовка на той же самой лавочке помер. То ли с перепою, то ли обколотый. Вначале думали, что спит – привыкли уже к такому «отдыху». Но оказалось, что навсегда «уснул».
* * *
Резко похолодало. Деревья почти голые. Ветер как будто со злостью швыряет мелкую снежную крупу, норовя сыпануть в лицо, за шиворот. Кончилась осень золотая.
* * *
«Буддизм… Да, теперь я этой религией увлекаюсь», – говорит пышнотелая ведущая телепередачи «Секс с Анфисой Чеховой». Всё смешалось в нашем доме: религия с увлечением; хобби с работой; секс с фамилией, олицетворяющей интеллигентность и скромность.
* * *
— Тебе уже звонил этот… скотина такая. Его надо убирать. Эта гадина… он же за всё это время… Только под себя… к себе всё гребёт.
Согласен, что надо убирать – переизбирать, но зачем так горячиться? Согласен с содержанием, но не с формой. Как-то не очень, особенно для женщины такие слова. Да, и вообще, надо быть сдержанным, стараться не терять лицо ни при каких обстоятельствах. Вежливость – непременное качество человека воспитанного. Понимаю, что «достал» этот пожилой сквалыга, за общественный счёт обделывающий свои делишки. Но даже при крайней антипатии не стоит опускаться до грубой ругани. Самому бы научиться… Ведь на поле брани проигрывают все.
Месть насекомых
Не испытываю, мягко говоря, никакой симпатии к действующей власти. Априори – «Власть отвратительна, как руки брадобрея». (Вот, кстати, яркий пример магии и могущества поэтического слова: ни за что, ни про что поэт намертво пригвоздил к позорному столбу вполне невинную и нужную профессию, а значит и всех людей, к ней причастных. Воспользовался своей безапелляционной правотой и свои субъективные ощущения возвёл в абсолют. И ничего тут не поделаешь – не отмыться теперь бедным брадобреям от стихотворного клейма.) Но почему-то гораздо большее отвращение вызывают так называемые правозащитники и либеральные журналисты, всякие там Ковалёвы, Минкины, Альбацы. Эти напоминают вредоносных насекомых, со всех сторон облепивших усталую конягу – кусают, жалят, сосут тёплую кровь. Но стоит одному паразиту попасть под взмах конского хвоста, как весь рой, мгновенно поднявшись, начинает злобно и возмущённо гудеть, а потом ещё больнее впивается в самые уязвимые места – в глаза, ноздри, уши измученного животного.
Савенко, несмотря на свои «далеко за шестьдесят», так и оставшийся инфантильным подростком, с воодушевлением вспоминает о тюремном интернационале: «все мы там, независимо от статей, сроков и национальностей были как братья… Помню чеченцев…». И перечисляет фамилии тех, кто воевал с нами и, возможно, собственноручно отрезал головы нашим молодым солдатам, попавшим в плен.
* * *
«Для меня, старого читателя, уже и теперь Ваши рассказы выше подобных у Гоголя. Не люблю сравнений, но, думая о Вас, всегда невольно вспоминаю Гофмана и – так хочется, чтоб Вы стали выше его.» (Горький [А. М. Пешков] – В. А. Зильберу [Каверину], 10.10.1922).
Гоголь, Гофман и Зильбер! Нет, Зильбер, судя по смыслу, должен быть на первом месте. Этот отзыв по степени гипертрофии практически равноценен знаменитому: «Эта штука будет посильнее, чем “Фауст” Гёте». Это даже не «Ого!», а «О-го-го!», если не больше.
* * *
«Вообрази, что не имею ни одного товарища, ни одного человека, которому мог бы сказать: помнишь? С кем бы мог потолковать нараспашку. Это тягостно.» (Е. А. Баратынский – Н. В. Путяте, 1828).
Действительно, как много значит: друг позвонил, зашёл. Даже если перехватить до получки, как Сашка сегодня.
Литературные наездники
В какой-то момент появляется ощущение, что Кутилова «оседлали». Оседлали, запрягли – пользуются его именем, чтобы публично погарцевать на литературном манеже, засветив имя собственное, чтобы хоть чуть-чуть сдвинуть с мёртвой точки свою писательскую телегу с невостребованной поклажей. Как там? – битый небитого везёт. Самое интересное, что многие из нынешних «пассажиров» знали поэта, когда он вёл «антисоциальный» образ жизни – бродяжничал, бомжевал, срок мотал. Хотя бы сотую долю сегодняшнего внимания каждый из них уделил бы тогда. О чём ты?! Традиция у нас такая – любить мертвецов больше, чем живых. Хлопот с ними меньше. А живой – он взаймы норовит взять без отдачи, а вместо «спасибо» может послать куда подальше, а то и по лицу… Талант непредсказуем. Трудно с ним «вживую» общаться. Умер – вот теперь другое дело. Теперь друзья и лично знавшие – все переполнены «тёплыми» воспоминаниями. Но! Поехали!
* * *
Как матёрый налим, засевший в омуте под корягой – пыхтел, сопел, надувался, вжимаясь в илистое дно – боялся, чтоб не вытянули на чистую воду, но при этом грозно шевелил усами. Такого голыми руками не возьмёшь – туловище скользкое и толстое, как полено. Тут острога нужна, верный глаз и крепкая рука опытного рыболова. С тонкими удочками и глупыми мормышками здесь делать нечего.
Потому и захлебнулась атака на «эту скотину». И зачем надо было агитировать с таким пылом, не имея на руках никаких серьёзных документов, доказывающих нечистоплотность фигуранта? Слова, слова… эмоции, которые к делу не пришьёшь.
Теперь особенно явственно чувствуется неприятный осадок – ощущение, что тобой в очередной раз пытались манипулировать. Хорошо, что на этот раз хватило ума не идти на поводу, не бросаться в заведомо обречённую атаку. К тому же есть большие сомнения в чистоте помыслов оппозиции, в её бескорыстии. Не хочется быть куклой, которую дёргают за верёвочки.
Траурный прогноз
И ведь знаешь уже, но всякий раз непроизвольно напрягаешься – голос такой, интонация… «Внимание! Сегодня в Омске…» Нет, нельзя с такой интонацией, таким идеально поставленным баритоном объявлять прогноз погоды. Всё время кажется, что сейчас последует: «…после тяжёлой, продолжительной болезни…».
* * *
В 20-е, 30-е годы итальянские балерины брали русские псевдонимы для заключения более выгодных контрактов. Ну, какое мне дело!.. А почему-то приятно, что-то вроде чувства гордости даже… Может, это и есть патриотизм?
Другой запах
Свинарник – более пятисот голов. Загоны по обе стороны от центрального прохода. А когда-то здесь был механический цех, станки стояли. Фиолетовая металлическая спираль, извиваясь, выбегала из-под резца. Запах нагретого железа, охлаждающая эмульсия цвета кофе с молоком…
Теперь другой запах, другие жидкости орошают… Когда свинью переводят из одного загона в другой, то на несколько дней она становится изгоем. Её кусают, толкают, отпихивают от кормушки, спит она не на деревянном настиле, а пониже – на бетонном полу отдельно от всех. Так и хочется сказать: возле параши. Хотя понятно, что в свинарнике эта градация весьма условна. Царапины на спине, запёкшиеся ссадины на ушах – наглядные свидетельства свинского гостеприимства. Но через несколько дней «прописка» заканчивается. Теперь хрюшка своя среди своих – спит, ест вместе со всеми. Болячки быстро заживают.
— А как они узнают, ведь все… рыла все одинаковы?
— По запаху. В каждом загоне свой запах. Поэтому и не принимают, пока не станет, как все… пока не пропитается «этим» запахом.
Удивительней всего, что среди этой бьющей в ноздри и щиплющей глаза вони ещё можно улавливать различия! Хотя… при желании каждый легко найдёт аналогии из сферы человеческого обще-жития.
* * *
Утро бессолнечное, тихое. Пробежался. Отчётливо пахнет сыроватой ржавчиной давно опавших листьев, тополиной корой – горьковатый, терпкий, настоявшийся запах поздней осени.
Отец… Он как будто включил программу самоуничтожения. Мало всегдашней хандры, депрессии – ничего не надо, не хочу и пр. Теперь уже и закурил всерьёз. Раньше только в гараже после пары рюмах, а сейчас дома, в туалете, присев на скамеечку, дымит. На улицу выходить не хочет. Немного поел и опять на кровать. Осуждать? Уговаривать: что ты делаешь? зачем? Не получится. Да и виднее ему. Просто душа устала. Устала быстрей, чем износилось тело. Нет ответа на всё тот же вопрос: зачем? Да и где его друзья – дядя Валя, дядя Лёша? Кто там ещё? И не было больше никого. И некому сказать: ты помнишь? В этом сходство наше… И в будущем… Боюсь, что и «программа» будет передана по наследству. Впрочем, «боюсь» – лишь фигура речи. Не знаю пока, не чувствую. Наверно, просто некогда.
Обломок
Весь его облик, образ напоминает осколок, обломок ушедшей эпохи – замшелый, древний. Молодёжь, литературные девицы вокруг да около вьются. Не его стихи, он сам им интересен, как живое ископаемое. По улицам слона… нет, мамонта водили – именно так. И впрямь что-то зоопарковое – посмотреть, сфотографироваться, чтобы после друзьям показывать. Грустно, когда поэт доживает до состояния музейного экспоната. И дело не только в возрасте, но и в способности чувствовать время и соответственно место, и не давать себя вести… не соблазняться пряником запоздалого признания. Отсюда нарочитая грубоватость, натужная «непринуждённость» в общении с юным племенем. Экран, как увеличительная линза.
Читает свои стихи размашисто, живописно, громоподобно, при этом разрушая мелодию слов, звуков – словно камнепад в горах. Жена останавливает (ну что ты, как ты!..), читает сама. Читает намного лучше, слыша и донося музыку, восстанавливая гармонию прекрасных стихов – «и на бунтующее море льёт примирительный елей». А ведь это главное – не суетиться, не «светиться», а почувствовать гармонию, обрести согласие, спокойствие внутреннее.
Примирение
«Искусство есть примиренье с жизнью. Это правда. Истинное созданье искусства имеет в себе что-то успокаивающее и примирительное. Во время чтенья душа исполняется стройного согласия, а по прочтении удовлетворена: ничего не хочется, ничего не желается, не подымается в сердце движенье негодованья противу брата, но скорее в нём струится елей всепрощающей любви к брату. […] Искусство есть водворенье в душу стройности и порядка, а не смущенья и расстройства.» (Н. В. Гоголь – В. А. Жуковскому, 29.12.1847, Неаполь)
То же у Тютчева:
Поэзия
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам –
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре –
И на бунтующее море
Льёт примирительный елей.
(1850 г.)
И у Баратынского:
Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжёлое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир отдаст причастнице своей.
(1835 г.)
А так же: «…Мне жаль, что ты оставил искусство, которое лучше всякой философии утешает нас в печалях жизни. Выразить чувство, значит разрешить его, значит овладеть им. Вот почему самые мрачные поэты могут сохранять бодрость духа» (Е. А. Баратынский – П. А. Плетнёву). Стоит прислушаться. Редкостное единодушие больших художников вплоть до пересечения словаря.
Лаокоон не кричит. В жизни завопил бы от ужаса и боли. Но в искусстве свои законы. Крик разрушил бы гармонию скульптуры.
Смех в колодце
Открытый канализационный люк. Внизу в колодце копошится человек. Совком зачерпывает жирную жижу и в ведро. Что-то приходится и руками вытаскивать. Наверху напарник принимает, вытягивая заполненную тару. О чём-то переговариваются между делом, шутят. И смеются! И тот, который там внизу в полумраке склонился над зловонными жерлами забитых нечистотами труб, тоже хихикает и добродушно поругивает верхнего. А что?! Должен же кто-то делать и эту работу. Так лучше делать её с хорошим настроением.
Человек ко всему привыкает. Осуждённый, лишённый на много лет свободы, обречённый торчать в грязном, вонючем колодце – в глубоком минусе… И ничего – смеётся! А кто-то, утопая в роскоши, имея деньги и почти неограниченные возможности к удовлетворению свих желаний, тем не менее, пребывает в жесточайшей депрессии и, в конце концов, заканчивает жизнь самоубийством. Такая вот теория относительности, подтверждённая практикой. …Тяни! Уснул там что ли?
Грызуны
Какое отрешённое и в то же время туповатое выражение лица у людей, щёлкающих семечки? То ли «занятие» накладывает отпечаток, то ли определённый тип людей имеет склонность к этому прилипчивому лакомству? Как бы там ни было, но образ воспитанного, культурного человека никак не совместим с лузганьем, щёлканьем, с «бородой» из шелухи, растущей под нижней губой и в углах рта.
Два молодых «щелкунчика» в маршрутке уселись как раз напротив. Один традиционно закидывал в рот семечки из одной горсти и отплёвывал шелуху в другую. Не на пол и то хорошо. Второй… Вначале не обратил внимания, а потом: а где?… куда шелуха?… Швыряет себе и… ни-че-го обратно. Присмотревшись, увидел необычный способ. Вместо того, чтобы привычно отплёвывать, парень складировал отходы во рту (!) – отделённая шелуха ловким движением языка мгновенно передвигалась за щеку. Нельзя сказать, что было приятно наблюдать за этими виртуозными манипуляциями, за быстро набухающим «флюсом» на левой щеке. Скорее – наоборот: глухое раздражение поднималось от вида… Какой-то животный навык. Показалось, что вместо человека перед тобой сидит громадный грызун, что-то вроде гигантского хомяка. А куда денешься? Сиди и смотри, проявляй толерантность, терпимость к «братьям» нашим младшим.
Когда в животном узнаёшь «человеческое» (медведи на велосипеде, обезьяна во фраке, кенгуру в боксёрской амуниции – цирковой эффект), чаще всего добродушно смеёшься. Но когда в человеке проступают «животные» черты, становится не до смеха. Или совсем другой смех получается.
* * *
Что общего у Лаокоона с флюорографией? Использовать можно как упражнение для дикции.
* * *
Сегодня утром в маршрутке из 13 пассажиров 11 женщины. Мы вдвоём с парнем, не считая водителя. Мужики, где вы? А-у! Где-где! – пьют, колются, болеют, лечатся, сидят, раньше умирают. Женщины выносливей, активней, ответственней, умеют лучше приспособляться к изменяющимся условиям – вот они в основном и едут по утрам на работу. А может, просто время не то – мужики уже давно вкалывают? Хотелось бы…
Мера таланта
Существует такой тип… Друзья, знакомые говорят о невероятно ярком таланте, вспоминают множество подробностей, якобы доказывающих исключительность его личности и непременно всё в свете трагической судьбы: был не понят, себя не щадил (алкоголь и, как следствие, неустроенность в жизни), в итоге ранняя гибель. И все как будто чувствуют себя виноватыми: недоглядели, не помогли, не уберегли.
Хотелось бы верить на слово, что и впрямь такой талантище, едва ли не гений. Но, увы, со стороны не совсем ясно: а чем, собственно, знаменит покойный? Писал сценарии, сам, как режиссёр, снял фильм, который уже все забыли. Да, сочинял хорошие стихи. Одно стихотворение даже стало популярной песней: «А я иду, шагаю по Москве». Наверно, это тоже не мало. Но всё же что-то не то в этих рассказах… россказнях – ощущается какой-то перекос в рисунке… Вспоминают о вдохновенном вранье, о каких-то хохмах и шуточках и как-то между прочим звучит за кадром, что малолетняя дочка жила в интернате в то время, когда папа с мамой (известной актрисой), находясь в непрерывном творческом кризисе, болтались на богемных тусовках и на пару глушили горе алкоголем.
Вопрос из разряда, если не вечных, то античных: есть ли мера таланта, которая превращает быка в Юпитера, а последнему даёт право вести себя по-скотски?
Думается, что талант – это не привилегия, не индульгенция, полученная при рождении, талант – это, прежде всего, дополнительная ответственность, которая не позволяет вести себя по-свински и заведомо считать окружающих должниками своей «исключительной личности». Странно, но иногда окружение с удовольствием начинает изображать почтительную свиту, особенно когда «король» уже помер.
Юбилейный «барометр»
Кое-как нашли открытку «с семидесятилетием». 65 – сколько угодно, а 70 и больше – шаром покати. Как будто и не существует таких дат! А может и впрямь всё согласно статистике? Средняя продолжительность жизни у мужчин – 58 лет, у женщин – 72 года. Рыночный барометр безошибочно указал на среднее число: 65. Открытки для более возрастных юбиляров просто невыгодно штамповать – не раскупаются.
— Н О Я Б Р Ь —
Сон
Поле, не поле, а полоса вспаханной и хорошо проборонённой земли тянется вдоль реки, недалеко от обрывистого берега. Не только вижу мелкую волнистость чёрной поверхности, но и как будто ладонями ощущаю рассыпчатую, слегка влажную структуру этой возделанной почвы, готовой принять в себя тяжеловесные зёрна. Смотрю словно с высоты бреющего полёта какого-нибудь насекомого – стрекозы, комара… И так красиво смотрится эта убегающая полоса! Никакой газон не сравнится.
Ненужное сердце
Мамуле 70 лет. Семейный вечер. Микроволновку ей подарили. Зашла внучка недавно умершей соседки, тёти Маши, Арина: «Вот бабушка подарок приготовила… не успела сама…». Набор чайный. Хорошо, когда есть кому исполнить задуманное, доделать, завершить начатое.
Вчера зашёл поздравить отца. Хочется хоть как-то поддержать. Даже не стал отказываться от предложенных ста граммов. Вроде бы надо приободрить батю. Выпили. Мать привычно посетовала на его упадническое настроение: «просто заживо себя хоронит, дошёл совсем…». Он тут же с каким-то чувством удовлетворения, подтверждая сказанное, сообщил, что весит уже 68 кг.
— Он ведь тут вообще донором захотел стать!..
— ???
— …отдать своё сердце.
— А зачем мне сердце? Пусть бы другому…
Обречённое согласие в голосе. Ещё один Данко! У родственника нашего проблемы с сердцем вот отцу и пришла в голову жертвенная идея…
— Да сердце у тебя уже старое, изношенное. Кому оно нужно?
А вот этих слов наверно не стоило произносить. Хотя и понятно что имелось в виду.
После недолгого застолья ушёл в свою комнату. Лежит на кровати. Вид вполне умирающий. Что с тобой? Болит что-то? Ничего вразумительного в ответ. И ответа никакого, в общем. Еле слышно что-то пробормотал. Влажный след блеснул возле переносицы. И ничего нельзя поделать. Вот так.
Искренний отзыв
Статейку напечатали. И сказать-то некому. Жене? Ну, сказал. Невнятное «угу» в ответ.
Дочка ещё откровеннее. Показал ей подпись под статьёй, пошутить попытался:
— Хочешь почитать?
— Зачем мне надо – читать всякое «г».
Получил! Воистину: нам не дано предугадать!.. Порой и на такое «сочувствие» напорешься, причём от самых близких. Чему удивляться? Яблоко от яблони… Достойные плоды «непринуждённого» тона в общении с дочерью, «твоих вечных шуточек». Чья интонация, лексика? Не узнаёшь? Вот и пожинай. Один несомненный плюс – с такими ценителями никакого головокружения от успехов не предвидится. Приятно к тому же, что произнесена была именно одна буква. В этом можно усмотреть несомненное проявление тактичности и уважения. А значит, ребёнок правдив и воспитан. Так что грех жаловаться, папаша!
* * *
«Учусь удерживать вниманье долгих дум» («К Чаадаеву») – внутреннее состояние человека, пишущего прозу. У поэта совсем другие ощущения: «Душа стесняется лирическим волненьем, // Трепещет и звучит, и ищет, как во сне…». Хотя предыдущая строфа, подготавливающая лирический всплеск, заканчивается строкой: «Иль думы долгие в душе моей питаю». Значит, есть сходство, есть общие источники. Примечательно, что один из них – чтение: «…и я пред ним (огнём. — О. К.) читаю».
Погружение
«Абиссальные равнины – глубоководные плоские или холмистые равнины океанических котловин и впадин окраинных морей» (энц.). Расположены глубже 2000 метров и составляют большую часть поверхности земли. Абсолютный мрак, громадное давление, температура воды не выше 2 °С. «Титаник» именно на такой равнине нашёл своё последнее пристанище. Подумать только! – Яркие огни кают, ресторанов, музыка, танцы, наслаждение роскошью и вдруг через какой-то час всё это исчезло – погасло, заглохло, захлебнулось – провалилось в кромешный, безжизненный мрак.
А ведь есть ещё впадины… На дно Марианской (глубина 10919 м) в январе 1960 года на батискафе «Триест» опустились два человека. С того времени (с апреля 1961 года) в космосе побывало более 400 (!) человек, а ещё раз занырнуть на такую глубину никто не рискнул. Только ли в технике дело? Скорее всего есть что-то иное, что-то пугающее – какой-то бездонный (абиссальный) ужас, охватывающий человека при одной мысли совершить погружение в этот беспросветный подводный ад. Не знаю, но почему-то один из самых любимых фильмов – «Голубая бездна» Люка Бессона. Что-то притягивает… Морской снег – органические остатки умерших организмов, которые в виде хлопьев, напоминающих большие снежинки, много месяцев могут парить в водной толще, постепенно опускаясь на дно, где образуют абиссальные отложения.
* * *
Озеро стянулось, как шагреневая кожа. В некоторых местах, где сожгли сухой камыш, видно, что вода вообще ушла. Искупались с Сашкой. Искупались? Окунулись пару раз. Бодр-р-р-ящая водичка!
Торжество демократии
Во Франции выпустили в продажу куклу вуду, изображающую президента страны. Прилагается комплект иголок и подробная инструкция в какие места втыкать, чтобы добиться желаемого эффекта. Глава государства, естественно, возмутился. Обратился в суд с требованием изъять куклу из продажи и привлечь к ответственности изобретательных предпринимателей. Но не тут-то было. Президенту в иске отказали. Мол, всё законно – бизнес есть бизнес. А что иголки вгонять… Цивилизованные люди! Кто поверит во вред этих африканских страшных сказок?! Ну, проявили ребята фантазию и с чувством юмора у них всё в порядке (у судей, видимо, тоже). Пошутили, в общем.
Вот она – западная демократия! Невозможно представить таких предприимчивых «фантазёров», к примеру, в Китае, в Ливии какой-нибудь. Да и у нас в России, твёрдо вставшей на демократический путь, трудновато вообразить. Отстаём, чего греха таить, в этом отношении от развитых стран. По-прежнему лаптем щи хлебаем. Хотя матрёшек с протокольными лицами давно освоили.
* * *
«Повелитель сверхмогучий обращается во прах, а Вольтер живёт в веках.» (Бомарше). «История принадлежит поэту.» (Пушкин). И как бы там ни пыжились сильные мира… Сколько там королей в Англии было? Только профессиональный историк их по именам и номерам различает. А Шекспир один. То же с безликой вереницей Римских Пап и узнаваемостью Данте. В Греции – Гомер, в Германии – Гёте, в Испании – Сервантес… И почти в каждой стране, в каждой нации именно так – поэт живёт в веках.
Кто создал самый запоминающийся портрет отца народов? Конечно же, не те придворные мазилы что малевали вождя на парадных плакатах с неизменной трубкой и мудрым прищуром. Самый точный, а потому долговечный портрет принадлежит поэту: «Мы живём под собою не чуя страны // Наши речи за десять шагов не слышны, // А где хватит на полразговорца, // Там припомнят кремлёвского горца. // Его толстые пальцы, как черви, жирны…». Увы, за истинные произведения искусства зачастую приходится платить очень дорого. У Павла Васильева есть в похожих тонах набросок (в гекзаметре) того же исторического персонажа. За что и ему пришлось заплатить жизнью. «…Видно даром не проходит шевеленье этих губ. // И вершина колобродит обречённая на сруб.»
* * *
Заметил, что иногда записи повторяются. Не просто тема, а даже какое-то конкретное событие, наблюдение. Вначале насторожился: что это я об одном и том же, как старый дед, талдычу! А потом подумалось: ну и что? Значит, факт достойный внимания, если вновь привлекает. Так пчела к одному и тому же цветку возвращается, пока в нём есть нектар. И на следующий год может опять… если кто-нибудь не сорвёт, не растопчет. К тому же, всё в природе повторяется, начиная со смены времён года. И вроде бы нет ничего нового под солнцем… Но пока есть желание жить, не наскучит повторяться – снова смотреть на луну, на звёздное небо, на облака, плывущие над головой (им-то никак не предъявишь упрёк в неизменности).
* * *
Читаю Конецкого. Пример того, как писательский талант подчинил себе профессию. Причём, без ущерба для последней. Найдено золотое сечение, создан органичный сплав практического дела и сочинительства. И никакой он не маринист, а просто отличный писатель. Понятно, что специальность для писательства вроде бы «выгодная» – капитан дальнего плавания: Арктика, ледовитые моря, трудности всякие сопутствующие и способствующие воспитанию настоящего мужского характера. Одним словом – романтика. Но дело в том, что профессия ни при чём. Он и работая бухгалтером, писал бы прекрасные книги. Более того, есть момент… Морская специфика, открывшая для начинающего автора путь в большое плавание, писателя зрелого уже тяготила, как многотонные якоря. Хотелось избавиться, но велика сила инерции плывущего корабля. До конца так и не сумел – не хватило сил, времени. И всё-таки более поздние вещи читать интереснее. Там, где меньше морских характеров, солёного юмора, а больше просто жизни и настоящей литературы, «…ибо вообще главное сегодня принадлежать к тому типу людей, который коллекционирует не марки и самовары, а свои жизненные впечатления» (В. Конецкий).
Живой укор
Утром моросящий дождь. После обеда мокрый снег. Сразу грязь, слякоть.
Вижу её иногда… Женщина в возрасте, стройная, высокая, аристократической, можно даже сказать, внешности, поскольку легко представить её в соответствующем платье где-нибудь на балу в позапрошлом веке. Тонкие правильные черты слегка смугловатого лица. В сыне её этой породистости не замечалось. А впрочем, что мы, шестиклассники, тогда понимали! Высокий, худой мальчик ходил, слегка сутулясь и как-то опасливо оглядываясь. Хотя пытался высоко держать голову. Миша Веснин его звали. Дети – народ жестокий – быстро превратили новенького в объект издевательств. Никакой особой травли не было, да и злости не замечалось. Так мимоходом – толкнуть, пихнуть, жёваной промакашкой залепить или «пошутить» – зашвырнув портфель на шкаф. В общем, все те ежедневные, мелкие и мерзкие штучки, которые могут сделать невыносимым пребывание ребёнка в школе. Стыдно признаться, но и я был в числе обидчиков. Вызывали родителей, беседовали.
Не знаю, дошло ли тогда. Зато сейчас! Теперь-то понятно какую боль за своего страдающего ребёнка испытывала мать. Теперь стыдно всякий раз, когда случайно её встречаешь (что не так уж редко происходит, потому что живёт в соседнем доме). Стыдно, несмотря на то, что столько лет прошло, и она наверняка не узнаёт в этом взрослом дядьке бывшего обидчика своего сына. Хотя иногда кажется: помнит! Не удалось замаскироваться возрастом. И каждый раз, проходя мимо, трусливо ускоряешь шаги, стыдливо отводишь взгляд, стараясь не встречаться…
* * *
Как-то грустновато сделалось. Возможно погода… Решил в книжный на Ленина наведаться. Не удержался, сделал себе подарок – «Случай Зощенко». Уже год назад, помнится, «облизывался» возле полки. Но тогда ограничился «Мандельштамом». Чрезвычайно интересны для меня подобные исследования. А Сарнов в этом деле один из лучших мастеров. «Глубокое бурение» сочетается с неожиданностью взгляда и занимательностью изложения. Даже голос его с характерной носовой хрипотцой запомнил по редким теле- и радиопередачам.
* * *
Лебядкин… словно уродливое отражение прекрасного лебедя в кривом зеркале котлована, заполненного водой. Под «котлованом» надо понимать стихию самодеятельного языкотворчества, находящегося ниже нулевой отметки по шкале оценок писательской продукции.
А ведь есть у этого «отражения» что-то общее с «Лебедем в зоопарке» («животное, полное грёз»), чего, в общем-то, не стал отрицать и сам автор (Н. Заболоцкий). С этого, парадоксального на первый взгляд, сближения и начинается книга.
* * *
Уже вечером при свете фонарей пацаны катали заготовки из сырого, липкого снега. Снеговик получился похожим на бомжа, поскольку одежонка грязноватая – из первого тонкого покрова скроенная, на котором налипли пятна земли, песка. Местами ржавые останки листьев вкраплены в снежную плоть. Всё равно симпатичный. Глядя на него, теплее становится и не так одиноко. Стоит себе парень – нелепый и трогательный – посреди двора. И ведь буквально с неба свалился, и слеплен по образу и подобию… словно впрямь из тех материй… Доживёт ли до утра?
* * *
«12» – фильм Михалкова. Топорная и несвоевременная попытка показать, как бацилла вечных интеллигентских сомнений заражает нормальных людей, прививает им комплекс вины перед «братьями меньшими», которые при случае (да будь у них побольше силёнок!) спокойно перережут глотки всем прозаседавшимся, всем любителям разговоры разговаривать, о нравственности и справедливости потолковать.
Отвратительно играет А. Петренко. Гипертрофированная театральщина прёт из него в невероятных количествах. Чувствуется, как он сам доволен своими невероятными ужимками, прыжками и выпученными глазами. Неужели никто не видит?!
Олицетворение
Иногда резко бросается в глаза несоответствие физического типа и профессии человека. Ну, какой, судя по лицу, из него шофёр, «газелист» тем более! Ему бы лекции студентам читать или в белом халате и шапочке, со стетоскопом вокруг шеи обходы в больнице делать, вести приём пациентов. А он баранку крутит и сам крутится на водительском сиденье, через плечо доставая протянутые десятки. По виду типичный «ботаник». Интеллигентные, что называется, черты полноватого лица, к тому же очки – вполне профессорская внешность. Интересно, что и речь, и манера общения с пассажирами чем-то отличаются от общепринятых – шофёрских. Ничего вроде бы особенного – естественность вежливого обращения, предупредительность, спокойный тон. И, конечно, никакого шансона в салоне! (Невозможно представить, чтобы с таким лицом!..) Этого достаточно, чтобы почувствовать, что культурный уровень этого водителя заметно выше общей массы людей этой уважаемой и нелёгкой профессии. Впрочем, были времена, когда в шоферской цех (понятно, что не от хорошей жизни) вливались люди весьма культурные и образованные – белая кость, голубая кровь. Но тогда был особый исторический момент.
К сожалению, чаще бывает наоборот. Глядя на какую-нибудь физиономию, с трудом осознаёшь и принимаешь тот факт, что её владелец, к примеру, крупный учёный. О политиках, чиновниках можно не говорить – особая каста кувшинных рыл, каждое из которых может оказаться в любом кресле. Давно привыкли к их мельтешению, не обращаем внимания, не удивляемся. Не удивляемся до тех пор, пока слишком уж очевидная нелепость не выведет из равнодушного оцепенения. В Москве решили создать государственную, центральную библиотеку имени Б. Ельцина (!). Трудно вообразить менее подходящее лицо для такого рода заведения. Ладно бы центральный стадион, аэропорт какой-нибудь, а лучше всего всероссийский наркологический центр (все бы оценили логичность присвоения имени). Но библиотека! Это уже перебор. Книга и Б. Е. – две вещи несовместные.
Профессиональное свинство
Что касается людей искусства… По лицам некоторых литераторов сразу можно определить их творческий потолок – не выше сапога. Несмотря ни на какие звания, должности, на долгий писательский стаж, безошибочно чувствуется психофизический тип, чьи способности не только в создании, но и в восприятии художественных произведений ограничены довольно примитивными формами. «Со временем, в процессе своего творческого роста, они сумели окончательно вытравить из себя черты невольного сходства с капитаном Лебядкиным и, наконец, достигли своего художественного идеала: обычного уровня самой заурядной посредственности.» (Б. Сарнов).
Иногда посредственность, ставшая литературным генералом, вынуждена отрабатывать свою высокую должность или по велению сердца (неизвестно что хуже) бороться с «чуждыми элементами»: «Пастернак удовлетворялся и дорожил только тем, что его признавал заграничный выродившийся хлам. Его подбирали всегда наши враги, чтобы противопоставить нам же. Всю жизнь он был свиньёй под дубом» (М. Луконин). Самое интересное, что сын (С. Луконин) даже не пытается оправдать отца, а уверен в обоснованности такой точки зрения: «Реакция же его на Пастернака вполне логична. В конце концов свою позицию он выражал в профессиональной среде» («ЛГ», № 43, 2008). В «профессиональной» – значит, на заседании секции поэтов. Яблоко от яблони… сын за отца… в общем, тоже вполне логично.
Мозолистые души
Все кто, как распрямлённая пружина,
двойною правдой сердце поразя,
жизнь собственную пишут без нажима,
на острие у смерти егозя.
(Дмитрий Цесельчук)
Прав Сарнов насчёт стихотворцев, достигших уровня «заурядной посредственности». Вот только родство с капитаном Лебядкиным им не всегда удаётся скрыть. Три первых строки – вполне заурядная мимикрия под стихи. Зато третья, как шило, прорывает серую мешковину посредственности и указывает на родоначальника жанра. «На острие у смерти егозя», – сильно сказано! Мало того, что это четверостишие написано, но оно ещё вынесено в качестве анонса книги «Избранного». Выходит, что эта «визитка» – квинтэссенция всего творчества! И непременно Бродского надо упомянуть. Как будто факт личного знакомства с настоящим поэтом может улучшить качество предъявляемых текстов.
Всегда какое-то подозрение внушали строки великого барда: «Поэты ходят пятками по лезвию ножа // И режут в кровь свои босые души». Мозолистые заскорузлые пятки индийских йогов мгновенно рисует воображение. А вот с «босыми душами» ещё труднее – не хватает фантазии. И почему «ходят пятками», а «режут души»? Потому что душа в пятки ушла? Но тогда получается, что у «истинных поэтов» трусливые заячьи душонки. Или души какие-то… с пятками.
* * *
Молодая, но довольно потасканного вида особа рванула наперерез.
— Мужчина, у вас не будет?.. на проезд не хватает…
Безобразно раскрашенное лицо. Сигарета дымится в оттопыренных пальцах.
Не притормаживая, машинальное «нет» в ответ. «Курить бросай, тогда и на проезд хватит», – это уже мысленно добавляю, сожалея, что сразу не сообразил. Особенно раздражает мысль, что эта девица для своих просьб выбирает «подходящий» объект – желательно мужского пола, лучше доброго дяденьку, подспудно считая, что свою роль при этом сыграет её «женское обаяние». На этот раз ошиблась – злой дядька попался.
Сон
Какой-то среднеазиатский пейзаж, что-то вроде полупустыни и верблюды… Совершенно гигантские – ростом с трёхэтажный дом корабли пустыни. Невероятной длины мускулистые ноги, поджарые животы. Одно животное возвышается совсем рядом. Мы почти под ним. Находясь в открытом уазике, задрав голову, видим ошеломляющий рельеф верблюжьего пресса – обтянутые тёмной лоснящейся кожей голимые мышцы в виде покатых «кубиков». Ничего себе! Чуть поодаль замечаю, что к одному из верблюдов вместо телеги прицепили трактор К-700. И он с этой «колесницей» без видимых усилий бежит размашистым аллюром по вязкому песку. Пыльный шлейф позади. Вот это силища!
Потом пришлось продираться через колючие дебри кустов, пытаясь выбраться куда-то наверх. Странно, но никакой боли от острых шипов, раздирающих одежду и кожу, совершенно не чувствовал. Впрочем, так и должно быть – во сне.
* * *
Старая швейная машинка… Её линии, форма срединного сужения, напоминающего женскую талию, гладкая поверхность, изящное хромированное колесо под чуткой ладонью швеи… Пожалуй, один из самых женских и женственных предметов.
* * *
На Дальнем Востоке при испытании новой подлодки «Нерпа» погибло 20 человек. Из них 17 человек – специалисты завода-изготовителя, которые осуществляли пусконаладочные работы. Внезапно сработала система пожаротушения, впустив в отсеки фреон. Люди оказались в газовой камере. Никаких шансов на спасение. Система показала свою надёжность. После проверки, выяснения причины сработки и устранения неисправности лодку решено принять на вооружение. Понятно, что куча денег затрачена. Но каково будущему экипажу! Ведь моряки народ суеверный. А «Нерпа», не выходя из родной гавани, уже почувствовала вкус к человеческим жертвам – сожрала своих создателей.
* * *
Отдали документы на перерегистрацию гаража. Отец явился в присутственное место в своей вылинявшей до желтовато-белёсого цвета и затёртой до основания куртке с «зажёванным» капюшоном за спиной, в старенькой коричневой кепке. Весь вид: да какая разница теперь старику! Всё равно в чём и как. Жаловался на глаза: «левый почти ни хрена не видит, зря тогда согласился на операцию, да кто знал, что так…». Вроде бы тихий обречённый голос. И всё же на ругательных словечках проскальзывали энергичные нотки.
Когда шли обратно, пробормотал как будто сам себе:
— Вокруг через одного все помирают, а тут… Окочуриться бы скорей. Надоело всё.
Как будто с досадой и даже со злостью на такую «несправедливость». Иду рядом, молча. А что скажешь? Уговаривать, разубеждать? А вдруг ему видней? Чужая душа – потёмки, а уж отцовская!.. Всегда так было и сейчас ясней не становится.
* * *
Или чего-то не понимаю?.. Совершенное равнодушие к поэзии Ю. Кузнецова. При таком почти всеобщем восхищении, поклонении. Почему? Ощущение: он не стихи пишет, а выводит скрижали, не говорит с читателем, а вещает внимающей толпе. Не чувства человека – предмет его поэзии, а глобальные идеи. Может быть, во многом и верные. Но как холодно и тоскливо среди этих каменных глыб! Стихи его по сути морализаторство, умело упакованное в мифологическую тару, украшенную философским бантиком.
* * *
Ноябрь аномально тёплый. Лишь ночью слегка подмораживает. Днём снова плюс. И грязный лёд, и лужи…
* * *
«А сейчас властям на писателей просто наплевать. И это… счастье…» (Б. Сарнов в «Ночном полёте»). Хорошо сказал. Умный дядька и пишет прекрасно.
Вежливый трамвай
Уже в сумерках стоим на трамвайных путях возле поворота к супермаркету «Метро». Ждём маршрутку. Ослеплённый встречными фарами пытаюсь разглядеть номер притормаживающей газели. Небольшое замешательство, суета. Рядом люди. Мужчина что-то нам говорит и показывает рукой. Оборачиваемся. Боже, трамвай за нами! С горящими глазами. Остановился и ждёт, пока эти раззявы обратят внимание и уступят дорогу. И ведь не слышали, как подошёл. Не оглядывались, потому что считали, что здесь давно трамваи не звенят. А вот поди ж ты, – подкрался без единого звонка, чтоб не испугать ротозеев.
* * *
Светская львица… Что за профессия, прости господи, такая? И что это за «свет»? И что за зверинец там – по ту сторону экрана? И если там свет, то где же тьма? Просто светопреставление какое-то. Или мракобесие?
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи