Когда мы говорим о поэте, в особенности о таком крупном, как Аркадий Кутилов, мы затрагиваем не только личность поэта и его конкретные произведения, но и мир поэта – особую поэтическую вселенную, созданную им и подчиняющуюся своим законам. Этот космос часто возникает ещё до стихов, как писал философ М.К.Мамардашвили: «стихи вовсе никакие не переживания, не сентименты, то есть не выражение сентиментов. Стихи и есть то, после чего стали возможны мои чувства и представления.
Создав поэтическое произведение, поэт породил связанный с ним соответствующий мир мыслей, чувств, переживаний и т. д. … «Гамлет» написан – в мире стали возможны и существуют вполне определённые переживания, мысли, чувства и представления. Они именно эти, а не другие… После полотен Ренуара существует мир Ренуара, который нас окружал, но мы его не видели. А после его полотен он стал возможным. После Ренуара мы видим в мире женщин Ренуара».
Подобно этому, можно сказать, что после написания стихов Кутилова стал возможным «мир Кутилова». Подобно тому, как в каждом нашем вдохе содержится несколько молекул воздуха из последнего выдоха Кутилова, так и в наших мыслях и чувствах невольно содержатся отныне элементы кутиловского мироощущения – достаточно даже мимолетного знакомства с творчеством Кутилова, чтобы навсегда заразиться его миром и его стихами, «плодливыми, как гибельный микроб».
Каким же законам подчиняется мир Кутилова? Какие там пространство и время? Как соотносятся человек и Вселенная в этом мире?
Традиционные представления поэтов о человеке и мире можно уподобить геометрии Эвклида, основанной на постулате о том, что две параллельные прямые не пересекаются. Мир и человек подобны этим двум прямым, движущимся параллельно, в одном направлении, и не приходящим в соприкосновение. В «мире Кутилова» эти прямые могут пересечься – и в точке пересечения перечеркнуть друг друга. Это пересечение образует своего род крест, который был поставлен на Кутилове и который он нёс на протяжении своей жизни.
Но поэзию Кутилова можно сравнить не только с геометрией Лобачевского. В стихотворении «Реклама душу вводит в трепет…» есть строки:
Едва-едва взойду по трапу,
Найду нетрезвых земляков,
И милый Омск прикрою шляпой,
Как горсть сосновых угольков.
В этих строках создаётся своего рода «художественная теория относительности». Что описано в этих строках? Это кусок Земли, блуждающий в космосе. Это чем-то похоже на сон. Человек спит и видит, как он и какая-то (маленькая) часть Земли вместе с ним улетает в космос. После чего человек просыпается и видит, что всё на месте, а он на Земле. Так и в стихотворении.
Можно сопоставить поэзию двух крупнейших поэтов Омска – Леонида Мартынова и Аркадия Кутилова. Они по-разному воспринимали пространство – как физическое, так и духовное, «внутреннее пространство мира». Пространство Мартынова прямолинейно:
Прямая, как была ты, так и будь
кратчайшим расстояньем между точек,
ведь иначе придётся обогнуть
так много ям, так много разных кочек.
И пусть равнину ломаной дугой,
отрезков еле мыслимою суммой
воображает кто-нибудь другой,
а ты, душа, об этом и не думай!
(«Исчезли все сомнения мои…»)
Путь Мартынова в жизни и в поэзии – прямой, мысль Мартынова – это кратчайший путь между двумя точками: постановкой проблемы и её разрешением. Кутилов же криволинеен. Даже в его знаменитых рисунках человек часто представлен в виде системы ломаных линий. (Интересно было бы сопоставить рисунки Кутилова, Мартынова и Сорокина, но это – тема для отдельного исследования).
Мир Кутилова можно уподобить изогнутому луку. Криволинейность лука является символом кутиловского мира. Полюса этого мира – добро и зло – противопоставлены друг другу не как концы отрезка прямой, а как концы согнутого лука: они должны быть приближены друг к другу, должны столкнуться лицом к лицу, как сближаются концы лука, стянутые тетивой. Тетива – это мысль поэта. И именно благодаря этому противоестественному сближению и порождаемому им напряжению лук отпускает в полёт стрелу – стрелу поэзии.
Таким образом, традиционная прямолинейная схема креста – средоточия двух измерений – сменяется на криволинейную схему полукольца-лука.
Но сближение полюсов – это тоже элемент «художественной теории относительности»! Своего рода её манифестом является следующее стихотворение:
Я вижу звук и тишину,
есть антимир в моей тетради…
Я вижу Африку-страну,
в окно заснеженное глядя…
Я слышу тьму и лунный свет,
и за соседскою стеною
я слышу – ночью древний дед
во сне ругается с женою.
Старуха, правда, умерла,
и мне за деда чуть обидно…
Но это наши с ним дела:
нам видно то, что всем не видно.
Мы жарких пушкинских кровей,
для нас – семь пятниц на неделе,
для нас – январский соловей,
а летом – музыка с метелью.
А в марте с крыш, вдоль мокрых стен
стекает голос Нефертити…
Читатель мой! я бьюсь над тем,
чтоб ты вот так же мир увидел.
Можно найти и точки соприкосновения между поэзией Кутилова и Мартынова: так, в стихотворении Мартынова «Необратимость» соловей, оказавшийся свидетелем военных сражений, цокает, как автомат. Возможно, скрытым продолжением этого стихотворения (или спором с ним?) является кутиловское стихотворение «Соловей».
Можно сопоставить также два мироздания – космос Кутилова и космос Юрия Кузнецова, поэта, современного Кутилову и в чём-то, возможно, соразмерного ему. Оба поэта владели способностью улавливать некие космические законы бытия и выражать их в символах, но, если мир Кутилова антропоцентричен, то мир Кузнецова космоцентричен.
Отражённое в классической европейской литературе духовное пространство человека имеет, как правило, три «оси координат»: общественную, культурную и религиозную, исходящие из точки отсчёта, которую может занимать Бог, человек, природа, одно из абстрактных понятий духовности – добро, истина, красота и т.д. Точками отсчёта могут служить также наиболее важные духовные составляющие личности одного человека (системы взглядов, важнейшие убеждения). Для Кутилова точкой отсчёта была собственная душа, собственное зрение: «Я вижу мир через себя», – говорил он. Интересным примером подобного видения является стихотворение «Родина»:
Себя я люблю,
Но не скоро,
А прежде –
Россию любя,
В России – Сибирь,
В ней – свой город,
В нём – сына,
А в сыне – себя.
Какой впечатляющий образ вереницы вселенных, заключённых одна в другую, подобно игрушке «матрёшка»!
Для Ю.Кузнецова же главным был космос, а собственная душа и её лирические переживания не всегда верно отражались им в творчестве и часто были на втором плане. Если для Кутилова космос подобен человеку, живому человеку с его конкретными особенностями, то для Кузнецова человек подобен космосу – и потому очищен от конкретики, возведён до высоты платоновского «человека-символа». А точкой отсчёта в системе координат мира Кузнецова является «Великий Ноль», упоминаемый им в одном из его стихотворений:
…Но всё, что падает и рушится,
Великий Ноль зажал в кулак.
«Великий Ноль», «Русское ничто» – вот центр «неуютного» мира Ю.Кузнецова. Кутилов же всегда в центре ставил человека, а человеку, как замечал Б.Паскаль. в конечном счёте интересен прежде всего человек. Поэтому А.Кутилов, возможно, является сейчас не менее необходимым России поэтом, чем сопоставимый с ним Ю.Кузнецов.
Возвращаясь к тому, с чего мы начали наше рассуждение, – к образу двух прямых (мира и человека), образующих крест, – можно вспомнить, что свою последнюю итоговую книгу Ю.Кузнецов хотел назвать «Крестный путь». У Аркадия Кутилова тоже был свой крестный путь, он нёс крест, который на нём поставили, и этот путь был гораздо длиннее, чем дорога Виа Долороза в Иерусалиме, ограничивающаяся несколькими кварталами от дома Пилата до Голгофы, – страсти не святого, а скорее «святогрешного» Кутилова продолжались семнадцать лет, и путь его пролегал по просторам от Смоленска до Омска. Возможно, что и по нашим сердцам пролегал этот путь, и пусть в сердцах этих надолго сохранятся следы Аркадия Кутилова, который, подобно У.Уитмену, мог бы назвать себя «миром и человеком».
Андрей Козырев
Омск, 2009
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи