Добро и зло в роковом поединке.
«Триумфальный день» Аркадия Кутилова пока не настал. Будучи напечатанным в Лондоне в антологии «Русская муза 20 столетия», вошедший в учебные пособия в университетах США, Кутилов ещё не обрёл должного признания в России и, особенно, в своём родном Омске. При жизни его стихи изредка появлялись в омских газетах, а после смерти Омское книжное издательство выпустило два его сборника: «Провинциальная пристань» (1990) и «Скелет звезды» (1998).
Оценка личности и творчества Кутилова неоднозначна. Для немалого числа людей он пьяница, бомж, бродяга, бездельник. А как же тогда шесть тысяч стихотворений, созданных им? Почитателей великого таланта Магнита (псевдоним поэта) достаточно.
Возникли музеи в селе Бражниково, где прошло детство Кутилова, в Омске – в средней общеобразовательной школе № 95, мемориальные стенды в городских музеях, библиотеках, вузах. Пришло время собрать по крупицам и изучить его обширное поэтическое наследие Кутилова, которое требует сегодня подхода на новом качественном уровне. Данная работа будет вкладом в омскую Кутиловиану.
Странности и парадоксы, которые, как известно, по Пушкину, признак гениев («гений, парадоксов друг») начались для будущего поэта сызмальства. Рождение в мае (30.05.1940 г.), по народным поверьям, не сулило ничего хорошего. Родители назвали сына редким именем Адий, которое впоследствии недоброжелатели трактовали как человек из ада, не признающий ни бога, ни чёрта. Фамилию Кутилов, зачастую воспринимаемую как псевдоним, связывали по смыслу с отрицательным значением слова «кутила» (в разговорной речи – гуляка, пьяница, скандалист. – Словарь Ожегова). Хотя, возможно, своей фамилией Кутилов обязан небольшой речушке Кута в таёжной деревне Рысья Иркутской области, где он родился. Вообще ему «везёт» на неприятные мистические созвучия: деревня, в которой прошли детство и юность мальчугана – село Бражниково Колосовского района Омской области. Сюда его мать, Мария Васильевна, сразу после войны, похоронив мужа, переехала с двумя сыновьями.
Уже в детстве Адя Кутилов понял меру добра и зла. Добро – это то, что служит сохранению, развитию жизни. Это мир и любовь к отечеству, к близким, к природе. Высшее проявление зла – война, убийство. Всё, что вредит человеку и природе – зло. Так складывалось детское мировоззрение Адия, его понятия о плохом и хорошем. Ему была мила его малая родина, «деревня… в сто домов, // в сто дымов, // в пятьдесят бород и седых голов, // в триста косынок и картузов, // в пятьсот пар озорных глаз…» Любил он и своих близких: и мать, и деда, старого ветерана, и брата Юрия. Впоследствии в поэме «Вечная тема» Кутилов, потерявший к тому времени родных, горестно восклицает:
«Мама!» – молчание.
«Брат!» – только эхо ответит печально.
Уроки доброты и красоты юный Кутилов получал в общении с природой. Свой поэтический путь он начинал с удивительно лиричных стихов, которым дал прекрасное и точное определение – « таёжная лирика». Венцом гармонии, восприятия всего мира как живого, очеловечивания природы является стихотворение «Книга Жизни – мой цвет-первоцвет», где имена «как цветы на полянке», а цветы как имена «В тёмных чащах – таинственный фет, на озёрах – кувшинки-бианки»). Неожиданны авторские метафоры: «…рыбак на кувшинку молится, а, может, на своё лицо…»; «шапки великанов», превратившиеся на заре в стога; сенокосные травы, умирающие под косой, «как спартанцы».
Взаимоотношения поэта с природой многогранны. Он и любовно наблюдает, и спрашивает совета, и исповедуется. Природа как добрый учитель выступает в стихотворении «лесной базар». Птичий базар ведётся на человеческом языке, и темы будто взяты из нашей жизни. Речь пернатых – источник творчества:
Я каждый день
хожу сюда
купить стихотворенье.
Замечу, что в кутиловской поэзии свыше тридцати наименований птиц. В стихотворении «Избушка лесничего. Вечер.» читатель слышит «голос тайги». Птицы рыдают: «Ах, Гегель!», «Маркс!», «Ба-ку-у-нин!», а змея философски шипит: «Нищш-ш-ш-ше!» Нельзя не отметить кутиловское умение живописать словами – эпитетами: «синий ветер», «волшебный звон золотистых озёрных лилий», «дроздов прекраснопесенная стая». Такая любовь к природе – высший критерий добра в человеке.
Человек, выступающий как губитель чистого, светлого, не человек – варвар, олицетворение зла.
Заря, заря, вершина декабря…
В лесах забыт, один у стога стыну.
Встаёт в тиши холодная заря,
мороз, как бык, вылизывает спину.
Качнулась чутко веточка-стрела,
и на поляну вымахнул сохатый…
И, падая на землю из ствола,
запела гильза маленьким набатом.
За плечами героя – охотничья двустволка, «та, что смотрит глазами пустыми». К тому же азарт и романтика охоты («Два ствола, как крылья за спиной»). Но главное – кутиловское «не убий», осуждение жесткости человека.
Стихотворение «Двенадцать» – монолог не ведающих о предстоящей гибели деревьев: «Мы в пожарах не сгораем… // Нас гроза обходит краем, // нас не тронут зверь и бог…» Хуже зверя, поправ божьи заповеди (12 – библейское число), оказался «люто грозный человек с топором». Для Кутилова, защитника природы, он настоящий преступник:
Легко живёт топорным счастьем,
листает весело рубли…
Трудолюбив, хороший мастер, –
и тем опасней для земли.
О человеческой жестокости и другое стихотворение:
В ноябре – чудо-иней,
зайцы стог окружили…
В ноябре, в середине, –
убивать разрешили.
…………………………………
Небо дробью прошили.
«Убивать разрешили!»
Душ ножи обнажили.
«Убивать разрешили!»
Двадцать зайцев? Нам мало!»
Плачет заячья мама.
Трёхкратный повтор «Убивать разрешили!» создаёт особую энергетику стихотворения так же, как и метафоры обличительного характера: «небо дробью прошили», «душ ножи».
А четыре пронзительные кутиловские строки
«Хозяйка! Мамка! Будет получка –
я их куплю у тебя, поверь!»
…Пришёл с работы… Рыдала Жучка…
Всё ж утопила, седая зверь!»
так напоминают есенинскую «Песнь о собаке». У Кутилова, может, и проще, но не менее выразительно.
В защиту братьев меньших поэт выступает и в стихотворении «Проводи меня, гитара, до собачьего базара». В людях с «паскудным сердцем» он видит «тиранов» животных, для которых важно, «если шею собачью украшает жетон» или «купленный песик»… «приносит на охоте доход». А вот совсем страшное проявление людской жестокости: покупка монтёром дядей Петей щенка, «чтоб у электросети поразвлечься слегка». Неважно, что когда «дворняжкин сынишка ткнётся носом в контакт… будет жёлтая вспышка да золы на пятак». К проявлениям зла нельзя относиться равнодушно:
Что ж вы, люди, не плачете
над щепоткой золы?!
Любовная лирика Кутилова также поражает богатством эмоций, своим новым взглядом на эту древнюю, как мир, тему. Есть у него нежные, чистые строфы о пробуждающемся чувстве:
… я жил предчувствием тебя,
моя отрада и награда…
Поэт дарит любимой страстные признания: «Я люблю! через горы и годы!.. // Я люблю! сквозь любые погоды!..»; «Я люблю, я люблю, // и любовь моя вещая // опьяняет меня диким запахом трав!..»
Любовь Кутилова – торжество добра всегда, при любых обстоятельствах. Адресат его любовной лирики, сельская девчонка Лидочка, «безотцовщина», которую, по его образному сравнению, поэт «откопал, как картошину, в чуть прохладной сибирской земле», «ушла с другим», оставив в душе «красивую печаль».
О своих последующих встречах во время омских скитаний Кутилов с горечью писал: «В любви мне всегда достаются объедки, руины женщин». Но даже и такие, «случайные», для него они достойны привязанности и сострадания: «Ты брошена, разбита, искорёжена, … А я как раз такую и искал», «Ей совсем немного надо, этой женщине в летах…», «В твоей измученной душе…»
Смешная, бескорыстная,
без лишних позолот,
преступная и быстрая,
горячая, как лёд,
удушливая, летняя,
сухая, как зола, –
любовь моя последняя,
спасибо, что была!
Эти удивительные строки мог написать только человек, не потерявший себя в тяжких испытаниях, сохранявший добро и красоту в своей душе.
Для Кутилова и в жизни, и в поэзии добро и зло были двумя сторонами одной медали. Его творческая судьба могла сложиться блистательно, ведь во время армейской службы в Смоленске «талантливого солдатика» – стихотворца заметил сам Твардовский, но трагическое событие, произошедшее в воинской части (Адий с пятью солдатами напился антифриза, в живых остался он один), перечеркнуло его жизнь. Твардовскому ошибочно сообщили о его смерти. Кутилов в тяжёлом депрессивном состоянии вернулся на родину, в Бражниково.
После смерти матери, брата, распада семьи он перебирается в Омск. Город отвергает поэта. Начинаются страшные семнадцать лет бродяжничества без работы, жилья, родных. Но именно они дали миру настоящего поэта. Зрелое творчество Аркадия (он немного изменил своё имя) Кутилова (псевдоним Магнит) многопланово. Нравственность и духовность, экология и пацифизм, философия и история, война и политика, наука и искусство – всё это становится предметом его размышлений.
Кутилову, чьё детство пришлось на военное лихолетье («Я из детства пришёл, как из боя…»), война представляется тяжким злом. В ряде его стихотворений («Монолог убитого», «Герой», «Ритуал», «Соловей», «Армия») тема приобретает трагическое звучание. Его герой – рядовой, который «в атаку последнюю шёл, но судьба изменила герою…», слепой полупьяный калека с орденом Славы («Базар»), другой, такой же инвалид войны:
Стою один в пороховом дыму…
Ну вынеси мне тройку, Акулина!
Ну вынеси, и я её приму,
как раньше – ключ от города Берлина.
(«Герой»)
Это реалистический взгляд на военную и послевоенную жизнь, боль о погибших и измученных. «Ты скольких, Жуков, спалил в огне?» – вопрошает поэт-судья в стихотворении «Пацифистское».
У Кутилова «бабушка История» «от Герцена до Пестеля, от Пестеля до Герцена, от Герцена до Ленина – дальше по Земле…» показана без прикрас. Он не идеализирует Ленина и Сталина, которые, «с видом добреньких дедов // на сегодняшний ад // с лупоглазых портретов // равнодушно глядят» («Невеста»). Два восьмистрочных стихотворения («Россия, год 37-й», «Белый день…») представляют страшные картины сталинского террора:
— Ну хорошо…
Давайте ужинать,
да надо
людей расстреливать…
Несмотря на своё утверждение «Всё так прочно – в жизнь не изменить!..», Кутилов протестует, то есть пытается изменить.
Пьяная эпоха,
совесть позабыла,
мнит себя в граните,
в треске кумача.
Монумент с секирой,
монумент с кобылой,
монумент в шинели
с чёртова плеча.
Я совсем недавно,
чуточку подвыпив,
монумента по лбу
ахнул кистенём:
хватит монументов!
Мы средь этих глыбин
просто человека
ищем днём с огнём.
Поэзия Кутилова – это поиск себя и героя, который бы осознавал, что такое добро и зло, нравственное и безнравственное, просто – плохое и хорошее.
За подобные крамольные стихи, шумные литературные и политические скандалы, демонстрации своих картин и рисунков на тротуарах в центре Омска (он был не только поэтом, но и одарённым художником) на имя Кутилова был наложен официальный запрет. Поэта не печатали, не давали аудитории для выступлений. Его неоднократно арестовывали за нарушение общественного порядка и паспортного режима (прописки не имел, документ был сплошь исписан стихами). Более того в 1969-1972 годах Кутилов был определён в исправительно-трудовую колонию по ст. 209 УК РСФСР за бродяжничество, другими словами, за безделье, тунеядство. Однако уже известно, что поэт и художник создал 6000 стихов и рисунков (цифра, возможно, и выше). О какой справедливости можно тут говорить?!
«Плен…» Так Аркадий Кутилов называл своё пребывание в исправительном лагере.
Но! – слезятся барачные стены!
Но! – сугробы страдают от ран…
Ручейки, будто вскрытые вены
голубых чистокровных дворян.
Но! – свистит на заборе пичужка.
Но! – сосульки звенят допоздна.
У конвойного – морда в веснушках…
Значит там, на свободе, весна!..
В первой строфе каждое слово – крик отчаяния, боли. Вторая, мажорная, – о весне, свободе, добре. Четырёхкратный повтор «Но!» – протест против злобы, жизни «в плену».
Зона могла сломать любого, но за «колючкой» хотелось выжить физически и духовно:
Плоть моя, болезненная масса,
нервная в несчастьях и любви…
Божий дар – и пушечное мясо! –
Хоть какая, только, плоть, живи!
Выжить помогали стихи и люди, работники колонии, понимавшие, что среди серой зэковской толпы находится незаурядный талантливый поэт. Это директор школы при ИТК-8 Николай Георгиевич Шабалин, часто спасавший Кутилова от внутренней изоляции, учительница истории Нина Николаевна Самохина, которой он доверял прочесть созданные в заключении стихи, начальник агентурно-оперативной службы УХ 16/8 Владимир Анатольевич Кирштейн, разглядевший в Аркадии «уникальное явление», благодаря чему не были сожжены в лагерной топке попавшие в руки операм «кутиловки». Лагерное творчество поэта насчитывает сотни стихотворений (рукописный тюремный сборник «Сто шагов к истине», «Магнит. Кутилов», сатира «Партвзнос» и др.), десятки поэм («Соломинка», «Вечная тема», «Встречный»), произведений в прозе (повести «Соринка», «Рассказы колхозника Барабанова»). На грани возможного, с помощью разума, сердца, воли Кутилов стремится понять происходящее с ним, со всей страной. Его душа страдала и рвалась из-за колючей проволоки: «Прекрасна молодость! // Поэзия страстей! // Продолжим путь. // Злодейка ждёт гостей. // Воображенью есть предел. // Я просто жил как мог и как умел… // P.S. Всего я не успел./ Я многого хотел.»
Да, он многого не успел. Всё пережитое им и его убогое существование разрушали здоровье. С 1973 года Кутилов – постоянный пациент неврологических клиник Новосибирска и Омска. Не будем закрывать глаза на факты: его диагноз – психопатия. Но замечу для злопыхателей поэта, что в среде виднейших творцов отечественной словесности известны и более крупные всплески душевного нездоровья. Достаточно назвать имена Гоголя, Достоевского, Батюшкова, Гаршина, Блока и, наконец, Есенина, в судьбе которого мы находим некоторую общность с жизнью и творчеством нашего земляка. Это не умалило их художественной ценности. Так что тут единственный критерий – талант! А талант Кутилова возрастал, невзирая на препятствия. Омская психиатрическая больница стала для него родным домом, где он спасался от болезней, неустроенного быта, мог заниматься творчеством. Сам Аркадий иронически называл себя «сыном полка» «Союза Советских Психиатрических республик».
По воспоминаниям врачей, Кутилов был «необычным пациентом, заслуживающим особого внимания» (А.И.Фисенко). Психиатр И.П.Дворкина рассказывает: «Поэт и художник, он был на первых ролях: выпускал стенгазеты, писал стихи». В клинике Кутилов создаст ироническую поэму «Псих»:
Здесь есть приём больным жар-птицам,
орлам, покинувшим Кавказ…
Психиатрическим больницам
сам Бог иль Дьявол – не указ.
Парадоксально, но тут он ощутил подлинное «тепло добра». Кутилов выступал даже перед студентами – практикантами мединститута и их наставниками. Выходил на сцену пациентом, а покидал Поэтом под бурные аплодисменты. Один врач, слушавший Кутилова на конференции, сказал: «Вот мы спорим, спорим, а он возьмёт и станет великим поэтом» (из воспоминаний А.И.Фисенко). Что ж, этот доктор был недалёк от истины.
Куда бы злая судьбина ни бросила Аркадия: в омские трущобы, в тюрьму или психушку – он везде писал взахлёб.
Безголосие – повод сдаться
в плен событиями и вещам.
Но – в этом главная его трагедия – Кутилова при жизни печатали очень мало. В 1966 году омская газета «Молодой сибиряк» впервые познакомила своих читателей с его стихами. Затем по Омскому радио в 1969 году прозвучала кутиловская композиция «Моя тихая родина». В тех же 60-х, годах хрущёвской «оттепели», были публикации в журналах «Народный учитель» и московском альманахе «Тропинка на Тарнас» (Москва, «Молодая гвардия», 1969). Но настоящего, желанного признания не пришло ни в Москве, ни в Омске. Да, в омской писательской организации Кутилова знали, но поэт оставался невостребованным, обивая пороги редакций газет, журналов, издательств.
Живу тревожным ожиданьем,
бессонно ямбами звеня…
То ли действовал негласный запрет, наложенный чиновниками «сверху», то ли собратья по перу боялись, что его поэзия затмит их собственные сочинения. Кутилов не сдавался перед силой зла, не желал приспосабливаться к Системе, подобно своим литературным соратникам:
Вот приятель – из первых в Союзе,
что железо по-новому гнут…
Вот сосед – подженился на Музе,
а из лиры сварганил хомут.
Только я – неимущий и тощий,
только я – не найду уголок.
Только я – всё тычками, на ощупь…
Только я, да Есенин, да Блок.
Он осознавал своё особое предназначение. Он ещё «много хотел». Но…
Мы подошли к последней трагической странице жизни нашего необыкновенного поэта-земляка. В апреле 1985 года Аркадий Кутилов выписался из Омской психиатрической больницы. Был он очень болен, ещё ранее перенёс тяжёлую операцию на лёгких. Поэта Николая Березовского, видевшего Кутилова незадолго до смерти, поразили его «бессильные плечи и страшное в свой худобе тело».
Сквозь грозу, по короткой волне
я иду от комедии к драме…
Вдруг сорвусь – и от горя по мне
всплачет небо грибными дождями…
И сорвался… 23 мая Аркадий пришёл поздравить с днём рождения друга Геннадия Великосельского, но 30 мая, в день своего 45-летия, уже не явился. 5 июня 1985 года за ОМИИТом (Омский институт железнодорожного транспорта) в колодце теплотрассы был обнаружен труп неизвестного мужчины, которого участковый уполномоченный Куйбышевского РОВД И.Е.Ремезов опознал как Кутилова Аркадия Павловича. В установленном порядке, с зафиксированным по документам номером (обратите внимание на этот факт!) тело было передано в морг на ул. Партизанской, а затем, будучи невостребованным, захоронено в общей могиле.
Мой лик забвенью не предайте…
Земля не вынесет того…
Вы в каждом встречном узнавайте
бродягу – сына моего.
Город преспокойно на четверть века забыл и о безымянной могиле поэта и, отчасти, – о его поэзии. Спохватились в 90-х после опубликования двух кутиловских сборников. В 2005 году на омских телеэкранах появился фильм «Кто такой Кутилов?», где было высказано предположение о захоронении поэта на Ново-Южном кладбище, но фактического подтверждения не произошло. Делал попытку найти место погребения Кутилова и омский литератор Марк Мудрик, обратившийся через газету к начальнику областного Управления внутренних дел. Но на том дело и стало.
А вот Нэлли Алексеевне Арзамасцевой, создавшей в средней школе № 95 уникальный музей «Поэт и художник Аркадий Кутилов», эта задача оказалась по плечу. Послав официальный запрос начальнику муниципальной похоронной службы с указанием упомянутого в милицейском акте номера, она получила точные данные о нахождении захоронения Кутилова А.П. Оно действительно находится на Ново-Южном кладбище – 32 аллея, 4 котлован, – что подтверждено архивными записями. Как не вспомнить крыловский афоризм: «А ларчик просто открывался!» Тут главное победить синдром безразличия, который сродни силе зла. Ведь сведения, которыми располагала Арзамасцева, были известны и другим. Но поставить точку в этой давней трагической удалось именно ей. Впрочем, почему точку? Нэлли Алексеевна хлопочет об издании новых книг Кутилова, нового фильма, организует презентации кутиловских проектов, встречи в музее его имени. У неё много единомышленников и помощников. Добро деятельно и бескорыстно.
А что же город, который, как признаётся поэт в стихотворении «Ракета с именем "Беда", или Когда мой сын будет диктатором», он любил и ненавидел: «Ты, Омск, сто раз меня обидел…»? Не пора ли нашему городу вернуть долги своему талантливейшему сыну? Те, кому дорога память поэта, с нетерпением ждут издания его книг, однако этот процесс почему-то тормозится омскими властями. Надеются любители кутиловской Музы, что когда-нибудь одна из скучных Транспортных, Рабочих, бесконечных Линий или Северных вдруг станет улицей Аркадия Кутилова, ведь у него было, по собственному признанию, «сердце омское». И, может, тогда
… потомку в сердце грянут журавли!
И дрогнет мир от этой чистой песни,
и дрогнут я в своем покойном сне…
Моя задача выполнена с честью:
потомок плачет. Может, обо мне…
Подводя итоги, следует признать, что стихи Аркадия Кутилова ещё не получили настоящего признания. Личность поэта, выбивающегося из общепринятых норм и правил, вызывает противоречивое отношение. Для одних он, бесспорно, талантлив как литератор и художник, для других – бомж и пьяница. Одни преображали стихотворца чуть ли не в жертву Системы, другие – в борца с ней. Для меня же Кутилов – самобытный поэт-философ, стремящийся понять природу Добра и Зла. Эта важнейшая особенность кутиловской лирики прослеживается на всех этапах его творческого (от «таёжного» цикла до зрелых авторских размышлений 70-80-х годов) и жизненного пути.
Я вижу только тёмное,
безрадостно-бездонное…
Я вижу чёрных рыцарей,
я вижу горьких вдов.
Я вижу только чёрное,
пороком закопчённое, –
чтоб вдруг на миг ослепнуть
от тысячи цветов!
Время Кутилова ещё впереди! Через четверть века до нас доходят страстные позывные поэта:
Я – Магнит!
Я – Магнит!
Я – Магнит!
Л. А. Каменева
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи