Книга стихов и прозы Аркадия Кутилова «Скелет звезды», опубликованная в конце 1998 года Омским книжным издательством (составление, вступительная статья и комментарии Г. П. Великосельского), стала настоящей сенсацией в книжном мире. Она открыла нам большого русского поэта, погибшего в 1985 году. У него не было никакой надежды выйти к читателю в 60–70-е годы. Один из немногих, Кутилов не мог и не захотел тогда приспосабливаться: «Я не желаю строить ваш социализм». Он не смирялся с «совбюрократизмом, духовной проституцией социалистического искусства, надувным энтузиазмом молодёжи» и много лет «бичевал» по России. Кутилов чувствовал себя «Челкашом русской поэзии».
Его стихи, как правило, – лирическая миниатюра, написанная плотно и неожиданно, остро.
Ранний Кутилов – романтик, создавший в традиционном материале эпически крупный характер лирического героя. Это вечный бродяга и совестливый фантазёр. Он готов всегда к немедленному действию. В нём привлекает гармоническое мироощущение, радость жизни как бытия:
Хорошо!
Расшумелися ели,
барабанно
шарахает гром!
Хорошо,
что я молод
и зелен,
мошкарой,
будто дробью,
расстрелян,
еле-еле
добрался
до цели
и уснул
под еловым
шатром!
Хорошо!
На этом фоне у молодого Кутилова особенно контрастно видится мир природы через драму её убийства человеком.
В постановке нравственных проблем он был бескомпромиссен.
Вот такие мы – люди,
исключения – нет.
И такими же будем
через тысячу лет.
Кутилов был романтиком и в теме любви. Его чувство сильно и искренно, хотя стихи об этом достаточно банальны, с несомненными парафразами из Есенина. Тема нередко здесь только заявлена, но не прописана. Но и в этой теме быстро нарастает драма одиночества, расставанья, разрыва.
Уходит любовь. Холодеет в душе.
Тускнеют слова и предметы.
На милом лице проступает уже
посмертная маска Джульетты.
Рассудок смиряет кипенье крови…
Твой взгляд – голубее кинжала…
И, может, не палец, а горло любви
кольцо обручальное сжало.
Состарил сентябрь и фигурку твою,
твои очертанья грубеют…
Похоже, что я на расстреле стою,
И НАШИ УЖЕ НЕ УСПЕЮТ.
Как трагичны эти метафоры в финалах строф Кутилова. И всё-таки он умеет преодолеть драматизм нравственной ситуации. И в разрыве, и в оставленности он счастлив любовью, что была.
У Кутилова необычно много для современного поэта стихов о самоопределении художника. Он явно завышает себе цену, стремясь «стихом за звёзды уцепиться», чтоб хлопнуть вечность по плечу, но и это понятно в контексте культа художника, творца в эстетике романтизма: иногда, впрочем, это выглядит почти пародийно:
Поздравьте Россию
с приходом меня!
Поздравьте, ей будет приятно.
Реже, в стихах, где Кутилов строже оценивает собственное дарование, тема звучит органично и пронзительно искренне:
Я не поэт. Стихи – святое дело.
В них так воздушно, нежно и светло…
Мне ж тот предмет, чтоб тронул – и запело,
или хотя бы пальцы обожгло.
Высокой основой его творчества были жаркое, подлинное вдохновение и ещё истина, которую художник искал, не мечась по свету, – но в самом себе:
Вернись в себя!
Там если не найдёшь,
то для тебя
на свете истин нету.
Осмысляя своё кредо поэта, Кутилов ощущал себя в контексте большой культуры: Есенин, Блок, Эйнштейн, Пушкин. Завышенная самооценка? – конечно. Но и высочайшая ответственность.
Поздний Аркадий Кутилов – это жёсткая, язвительная муза, беспощадная и к современникам, и к самому поэту, и к трагической его Родине, которой он признаётся в любви на остробритвенном языке:
Я – современный негодяй.
Двадцатым веком я воспитан,
не словом «на», а словом «дай».
Я – покорённый – непокорен!
Я не гожусь на колбасу!
По жизни, вымощенной горем,
с большим достоинством ползу!
Уже не любовь, а боль ведёт его стихами. Откровеннее, насыщеннее публицистикой его строки о «хамском веке», всё настойчивее апокалипсические сюжеты, пишет ли он о 37 годе, об Отечественной войне, о современной власти в «стране дураков». Открытая, злая публицистичность Кутилова попрямее, пожалуй, аллюзий и символов Высоцкого.
Как жёстко он выбирал для стиха детали эпохи застоя – в жанровой ли зарисовке «Омск, 9 мая 1976 года», когда «филёр, задыхаясь от счастья, мчит с доносом в ближайший райком», или понимая одним из первых свою обручённость с «нейтронной шлюхой» – атомной кузницей.
«Я вижу только чёрное,
пороком закопчённое» –
в «упадочнической» лирике Кутилова, «вгоняющего чувство в гробики стихов», возникал горький образ Родины, с которой безнадёжно и свято, экзистенциально связан был его трагический герой.
Это была поэзия парадоксов и резких противоречий. Кутилов не стеснялся пародировать великих предшественников, а в условных сюжетах открывал страшную правду о своём «безвременном» времени. Эта поэзия утратила гармонию молодости, став грубовато шершавой и резкой. Принципы такой стилистики создавали когда-то Гоголь, Некрасов, Достоевский. Кутилов убеждён:
Мои уродливые стихи
нужнее правильных стихов.
Отсюда и беспощадный суд над собой: «укатала его жизнь, а как ещё хочется встать с колен, что-то успеть сделать, но убил, пропил свой путь». Кем только не был его герой: бродяга, художник, учитель, рыбак. «Был... Был... Был. Не был самим собой. А как им надо быть!» В этом не только персонально-кутиловское – он сказал о многих из нас, тогда живших.
А Кутилов сумел быть собой. Какие у него есть крепкие, отточенно лаконичные стихи о внутренней независимости, чувстве своего голоса.
Ещё один эталон поэта – достоинство и нравственная свобода. И ещё то, что Кутилов умел в творчестве жить по-пушкински, «сразу во все стороны»: космос, и быт, и Родина – вместе, слиянно. В таком мироощущении ему помогало философское мышление. В его стихах открывается нам извечный закон единства противоположностей:
Кобыла – калека,
неделя до снега,
Сломалась телега…
Цыган, помирай!..
Но – девка, что роза!
Над речкой – берёза!
Шалаш от мороза!..
Пожалуйста – рай!..
Ещё смолоду Кутилов умел быть диалектиком, умел видеть явления в сложных противоречивых комбинациях. Не отсюда ли слияние лирического и грубоватого, высокого и низкого в стиле поэта?
Я люблю! через горы и годы!..
Я люблю! сквозь любые погоды!..
Я люблю! сквозь погосты-кресты,
сквозь туманы – дороги – мосты!..
Сквозь цветы восковые у морга,
сквозь судьбу, что к молитвам глуха!..
Я люблю! ослеплённо и гордо!
От любви перекошена морда,
от любви перехвачено горло,
от любви не хватает дыха…
В гармонии спокойного достоинства знаменитого «Портрета незнакомки» Крамского он увидел драму. Привычное взрывалось оригинальным взглядом Кутилова. В явлениях жизни он искал «незаконченную» связь. Как остро, например, в созданной им частушке сочетается «Гойя – друг эмоций» и хохот ракеты Гагарина. В композиции стихотворения Кутилов любил неожиданные, трагические повороты финалов. По закону новеллы конец у него всё переворачивает и объясняет:
Патроны – из пачки!
Тревожно и жарко!
Два брата косачьих
сидят на боярке.
Молитву читаю
восходу, востоку:
«Заря золотая,
прости за жестокость!..»
…Как порохом пахнут
убитые братья!
А крылья распахнуты,
как для объятья…
Или ещё страшнее:
— Ну, хорошо…
Давайте ужинать,
да надо
людей расстреливать…
У Кутилова великолепно и трагически «работает» ритмический приём: обрывая в финале строку, оставляя незавершённой фразу или даже обрезая часть последнего слова, рифмуя «обрезок», укороченная строка обнаруживает надлом, суть всего стихотворения:
…Два бокала… Почему-то на полу…
Тень Сальери опрокинулась в углу –
и рыдает.
У позднего Кутилова нередки медитативные стихи, предельные обобщения (признак глубокой поэзии) – свидетельство масштабности личности поэта, вмещающей в свою субъективность весь мир… Он чувствовал Землю и ощущал нашу беременность Временем. Иногда – пусть редко! – он по-тютчевски чувствовал взаимопроницаемость, взаимосвязь далёких, противоположных явлений:
Ср. Тютчев:
Впросонках слышу я – и не могу
Вообразить такое сочетанье.
А слышу свист полозьев на снегу
И ласточки весенней щебетанье.
И Кутилов:
Мы жарких пушкинских кровей,
для нас – семь пятниц на неделе,
для нас – январский соловей,
а летом – музыка с метелью.
Пушкинское родство здесь ни при чём, а вот связь с диалектикой Тютчева очевидней – не здесь ли, в полной свободе развернуть метафору в любом направлении и ассоциации – источник оригинальности образного, метафорического мышления и сибирского поэта.
Кутилов многим мастерски владел в поэтической форме: экспрессивно менял ритмы, пересыпал стихи прозой, верлибром, хорошо чувствовал звуковую стихию, любил нерасхожие, редкие рифмы, поражал остротой рифмы внутренней, удивлял пластикой, зримостью слова. У него органичен и добрый естественный юмор, и язвительная пародия.
Но наиболее впечатляют в поэтике Аркадия Кутилова уникальные, незаёмные метафоры – в них и оригинальность его поэтического мышления, и расширение смысла стихотворения от бытового, жанрового плана к символу:
Рождённый в пекле горна,
Железа высших проб, –
Он гнулся так упорно,
Когда вгоняли в гроб…
Как будто знал отлично,
Куда его вобьют.
Аркадий Кутилов – самородный, сложившийся художник, бесспорно, мог бы, подобно Арсению Тарковскому, сказать о себе: «мы – уста пространства и времени». Мы только открыли его, только начали внимательно читать, а уже проступает в его Музе с «воронёной лирой» за её «лица необщим выраженьем» романтизм философа, изведавшего «любовь, и суму, и тюрьму», и трагизм времени 60–70-х годов, о котором Кутилов сказал так дерзко и резко в числе первых.
В. М. Физиков
Омск, 1999
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи