Пусти, дурак! твоё ли дело?
Тебе бы девки да вино…
Моя поэма перезрела –
пора к читателю давно.
Твоя звезда – в скорняжной сфере,
а ты в цензуру угадал…
Пусти, скотина! Шире двери!..
…Пардон, читатель, за скандал!
Не скрою радостные слёзы:
твоя рука в моей руке…
Вот так всегда: шипы и розы,
но чаще – палкой по башке…
Я шёл к тебе сквозь дождь и бури,
и сквозь Отчизны белый дым…
Читатель мой, давай покурим
и трезво Землю оглядим.
Молчит Земля, не слышно гула…
Не ждите третьей мировой…
Людей на стройку потянуло,
лишь кое-где – на мордобой.
Ракета вверх уходит рыбкой,
закат свернулся калачом…
Казах овец скликает скрипкой,
японец бреется мечом…
Сектанты молятся пропеллеру,
пасутся танки на лугу…
В пустыне – памятник Рокфеллеру
и рядом – бюстик Бальзаку…
В приливе творчества народы
сопят и делают дворцы…
Коней будённовской породы
молчком штампуют жеребцы…
Змея сверх плана брызжет яда…
Хирург над девочкой вспотел…
Всё деловито, как и надо,
как бог велел, как Маркс хотел.
Бурлят Мадриды и Парижи,
Москва шагает сквозь тайгу…
Давайте спустимся пониже
и сядем прямо на лугу.
Мы небеса оставим богу,
отцепим крылья под горой,
и выйдем прямо на дорогу,
и первый встречный – наш герой.
1
Ковбойка, плащ, мешок заплечный,
глаза прозрачнее ручья…
Идёт-бредёт Алёша Встречный –
студент прохладного житья.
Летят автобусы, как птицы,
пугают Встречного гудком…
Откуда он, куда стремится?..
И почему идёт пешком?..
Вот он взглянул себе под ноги,
окурок серенький схватил,
присел устало у дороги
и скорбно плечи опустил.
Такси несутся друг за другом,
нахально никелем блестят…
Легко поплыл над синим лугом
табачно-грустный аромат.
Тревожно бабочка порхает,
пчела заныла над цветком.
Алёша курит, отдыхает,
ромашки давит вещмешком.
Вот брови пыльные нахмурил
и паутинку снял с ушей…
Вдруг покопался в шевелюре,
извлёк на свет щепотку вшей…
Пусть вши моё стихотворенье
покроют скверной на момент…
На них с невиданным прозреньем
глядит измученный студент.
Какая мерзостная ноша!..
Четыре… восемь… двадцать две…
— Полсотни штук! – шепнул Алёша.
А сколько там, на голове?..
На камне камешком, как мелом,
Алёша вычертил струну…
— Берём за «икс» причёску в целом,
найдём длину и глубину…
Опять же череп – довод веский:
смотря какая голова…
Струну разделим на отрезки…
Щепотка – раз, щепотка – два…
На сто двенадцатой щепотке
подводим чёрточку скорей…
Итак, имеем на сегодня
четыре тысячи зверей!
Притом плодятся эти бестии
не просто так, как я и ты…
В геометрической прогрессии,
как вирус смерти и беды!
Удар судьбы качнул дорогу,
зашевелился дальний лес…
Труби, труба, труби тревогу!
Зови скорей от этих мест!
Алёша в страхе невозможном
бежит к слиянию дорог.
А здесь, на камушке дорожном,
остался горестный итог.
2
Читатель, млей от любопытства…
Ведь верно, странный наш герой?
Откуда он? Куда стремится?
Каков мечты его покрой?..
Судьба его из тех обычных,
что спорят с судьбами отцов…
Он не из тех ли ироничных
послевоенных сорванцов?..
Тех, что знамёна не взметали
в атаке «чоновских» бригад…
Тех, что с рожденьем опоздали
и не видали баррикад…
Живут бездумно и беспечно,
плюют на славу и успех…
Он, наш герой Алёша Встречный,
уж не из тех ли?.. Да, из тех.
Из книг про юношество наше
давно вы знаете о нём…
В двенадцать лет он бредил шашкой
и серым в яблоках конём…
И в телескоп на крыше дома
ловил туманные миры…
И шёл на сбор металлолома,
как шли на штурм Сапун-горы.
Гордился папиной медалью,
хоть самого давно забыл…
В пятнадцать лет влюбился в Лялю,
но через месяц разлюбил.
В шестнадцать лет – скажи на милость,
не пожелаешь и врагу:
вся биография вместилась
в одну неполную строку.
Учёба в школе – кошки-мышки,
металлолом – игра игрой.
Алёша все свои мыслишки
перетряхнул ночной порой.
На человечество окрысясь,
впервые выпил за углом…
Пришла беда… Духовный кризис.
Но скоро, скоро перелом!
И перелом явился скоро, –
наш век сюрпризами богат…
И вот газеты дружным хором
запели песню баррикад…
«Всем, что родиться опоздали!
— Даёшь! даёшь! даёшь! даёшь!..»
…Газеты рвали и метали,
газеты звали молодёжь…
«Тоске душевной нет причины,
взвивай знамёна и костры!..
Вас ждут таёжные пучины!
Вас ждут почти антимиры!..»
Поёт в журнале и газете
корреспондентское перо,
как утонул в Байкале Петя,
но спас народное добро…
Через неделю тот же Петя,
неистребимый, как огонь,
нокаутировал медведя
и спас бульдозер и гармонь…
3
…Алёша ночь шагами мерит,
ерошит волосы торчком…
Алёша верит и не верит
и утром двигает в райком.
В прохладе бежевой райкома
снимает медленно пальто…
Вот дверь Туда!.. Ах, как знакома!..
А вдруг не то, опять не то?..
Но секретарь на венском стуле
сыграл отходную тоске…
И прочь сомненья упорхнули,
и вот – путёвка в кулаке!
Он окрылён грядущим делом!
Он обретает сотни прав!
…А секретарь – чернявый демон –
зевнул красиво, как удав.
Ах, тяжко-тяжко человеку
от всех романтиков таких!..
И он анкету в картотеку
метнул, как тысячи других.
Как плоть засушенного гимна,
шуршит бумажная судьба
Серёжи, Пети, Ибрагима…
И даже есть Али-баба…
Им, может, год, а может, вечность
томиться в пыльном сундучке…
И среди них – Алёша Встречный
с чернильным штампом на щеке.
4
Ах, нам расстаться невозможно!
Но расстаёмся и поём…
Шурует поезд молодёжный:
«Даёшь-даём! даёшь-даём!..»
Луна с небес взирает косо
на шалый поезд-хулиган…
Стучат вагонные колёса,
хрустально звякает стакан…
Остались мамы и невесты,
пьют в ресторанах болтуны…
А этим – даль и неизвестность
глухой таёжной стороны.
По рельсам радостным и скользким,
в объятья песен и дубрав,
одновременно с комсомольским
рванул в Сибирь другой состав.
Он мчит разгонисто и жарко,
от перегрузки чуть живой…
Скучает в тамбуре овчарка,
а на подножке – часовой…
И всяк живой невольно вздрогнул,
и кто-то всхлипнул из девчат…
Решётки чёткие на окнах
о нашей бренности молчат.
Он будто вынырнул из глыби,
из той невысвеченной тьмы…
И кто-то вымолвил: «Столыпин!..
Спешит туда, куда и мы…»
…Печально-памятно-известный,
один такой на целый свет…
Куда ты прёшь, дурак железный?
Опять за мной? А может, нет?
Забудь меня, и я забуду
мерцанье узкого штыка…
Неужго мало, что повсюду
лежат суровые снега?..
А снег от люльки и до гроба
навек слезинками прошит…
Но вновь «Столыпин» крутолобый
за дальней рощицей кричит.
Читатель мой! Не плачь напрасно
на шпалах трудного пути…
Надейся вечно и всечасно на то,
что будет впереди.
Хоть вдоль дороги много хлама,
на семафорах чья-то кровь…
Но скоро станция «Светлана»,
за ней «Наташа» и «Любовь»…
Лучи торжественные брызнут
сквозь перекрестия берёз.
И на подходе к коммунизму
«Столыпин» рухнет под откос.
Ну, а пока что, а пока что
по штыковому декабрю
идут два поезда бесстрашно,
идут они ноздря в ноздрю.
Лишь иногда «Столыпин» мыкнет,
на миг запрячется во тьму…
Ребята думают: «Привыкнем!»
И привыкают ко всему.
На полустанках выбегают –
кто в полушубке, кто раздет, –
овчаркам хлеба предлагают,
а конвоирам – сигарет.
Но враз туман закроет небо, –
предвестье холода и вьюг…
И не берут овчарки хлеба
из чистых юношеских рук.
Ах, ёлки-палки, палки-ёлки…
Ах, как блестят в вагонах полки!
Вагон двенадцатый мотает…
Алёша книжечку читает.
О том, как Петя из-под Вятки
и с ним Серёжа-весельчак
в тайге поставили палатки
и долго жили натощак.
Водичкой мылись не горячей,
на ужин, правда, кипяток…
Потом влюбились в сибирячек
И стали строить городок.
Алёше хочется влюбиться,
испить водицы из ковша…
Душа у парня петушится
и кукарекает душа.
В окно видать на повороте:
«Столыпин» тащится в угон…
Алёша вроде и не против:
он с детства знает про закон…
Под озорной гитарный лепет
уральский сдвинулся туман…
Прошли Барабинские степи,
и начинается урман.
Тайга, тайга, да и не просто,
а вековечная тайга…
На стометровые откосы
взирают кедры свысока.
…Однажды утром грянул иней –
свирепый, радостный, шальной!..
«Столыпин» был мертвяще синий,
а стал хрустально-кружевной…
…Однажды шарился по склонам медведь –
не плюшевый, живой!..
И долго-долго вслед вагонам
махал тяжёлой головой…
…Однажды – ночь пленила мысли…
Стоянка – час, а может, век…
И ровно в полночь грохнул выстрел,
и кто-то вымолвил: «Побег!»
Но скоро колокол забрякал,
«Столыпин» тронулся: ту-ту!..
Лишь два солдата да собака
ушли по следу в темноту.
…Вагон двенадцатый мотает.
Снежинки тянутся на свет…
Алёша больше не читает.
Алёша спит. А может, нет…
Он, может, тихо усмехнулся,
припомнив маму над шитьём…
А может, мысленно вернулся
туда, где грохнули ружьём.
Да-да, туда, на лютый холод,
в таёжный сумеречный дым!..
Да-да, туда!.. Ведь он же молод,
нетерпелив, неукротим…
Непобедим в отваге жаркой…
В руке – проверенный наган…
Сквозь ночь за бешеной овчаркой
Алёша мчится по снегам.
Открыта грудь легко и гордо,
свистят снежинки у лица…
Тайга бетховенским аккордом
встречает нового бойца.
А он с корчагинским оскалом
идёт по свеженьким следам…
Они ведут к далёким скалам
и пропадают где-то там…
Но вот заныла сталь нагана,
под сапогами крикнул снег…
И вдруг из снежного кургана
предстал угрюмый человек.
Попался, гад, на тропке узкой! –
Наган взлетел над головой…
Не бей, Алёша, это русский,
он наш, отечественный, свой…
Смотри: он тоже может плакать,
истосковавшись по огню…
И не грызёт его собака:
узнала в нём свою родню…
Ты любишь музыку и женщин?
Закат в лазоревой степи?..
Ты любишь «братьев наших меньших»?
Тогда и этого люби!
Живут экранные герои
в душе у каждого из нас…
Они друг другу ямы роют
и умирают напоказ…
Кого-то шпагой протыкают,
растляют маменькину дочь…
А здесь – всего лишь убегают!
Да так, чтоб знала только ночь…
Вот эти рыцари успеха
уходят в вечность без следа,
хоть им капканы – не помеха
и волчьи ямы – ерунда!
Однажды… (Девочки-девчонки!
морскому кланяйтесь царю…)
пацан на маленькой лодчонке
уплыл из Диксона в зарю.
Однажды… (Мамонька-мамаша!)
винтовка – бух! капкан – ба-бах!..
Но два суворовские марша
он полз с капканом на ногах!
…Вагон двенадцатый мотает,
в вагоне тьма, как в шалаше…
Алёша истины листает
в своей неопытной душе.
Друзья мои! Составы мчатся…
Но пусть домчатся, так и быть.
Ведь долго сказки говорятся, –
боюсь оскому вам набить.
Прощай, уютная пижама!
Да здравствуй, шуба из бобра!..
Открылась станция «Снежана»
как раз к исходу декабря.
Состав вдоль станции разлёгся,
средь синих ёлок да берёз…
Ну, а «Столыпин» поволокся
куда-то влево, за утёс.
Вот так всегда – восток и запад,
звезда и крест, огонь – вода…
Пути расходятся внезапно –
тебе – туда, а мне – туда…
Наш век – палач… На пытку едем!
Напрасно льстим мы палачу…
Нам не сойтись на этом свете,
а уж про тот-то я молчу.
5
…Седой утёс стоит, сутулясь,
над мёрзлым телом Ангары…
Палатки яркие взметнулись,
запели жадные костры.
Но всем в палатках не лежится, –
такой момент! такой народ!..
Душа Алёши петушится!..
К тому же завтра – Новый год!
Идёт весёлая работа,
рука шаманит на струне…
И кто-то банки от компота
уже развесил на сосне…
Другой – серебряную ложку…
А вот богатенький грузин
повесил «трёшку», и матрёшку,
и настоящий апельсин!
Бутылка с надписью «Горилка»,
и в ней горилка так чиста!..
А выше всех висит бутылка
с наклейкой «Спирт». Она пуста.
Под звук гитарного напева
и от восторга не дыша,
стоит языческое древо,
цивилизацию держа.
Какая честь сосне печальной!..
Завидуй, дуб! завидуй, граб!.. –
Сосна интернациональна! –
сказал подвыпивший прораб.
…Гуляют мысли вольным стадом…
За нами Родина-страна!..
Мороз – под сорок! Звёзды рядом!
И под рукой – стакан вина…
Гармонь развёрнута пошире,
уж надо шире, да нельзя…
Уже шаман всея Сибири
к вам набивается в друзья…
Хоть взгляд его всегда холодный,
хоть он и брызгает слюной, –
но вы не бойтесь: он беззлобный,
такой наивный и смешной…
Ему и быть нельзя весёлым:
он – дух! Фантазия! Полёт!..
Но завтра вместе с комсомолом
пойдет долбить ангарский лёд.
Неутомим колдун в работе…
Ему и стыдно уставать…
А заработанную сотню
придёт к тебе же пропивать.
…Налей вина! Включи туманы!
Мы наших судеб пастухи…
Уходим в звёзды и в романы,
и в вознесенские стихи!..
Алёша спирт, как пламя, выпил,
и видит сказку наяву:
звенит луна, прошёл «Столыпин»…
Пустой. Весёлый. На Москву…
Блестит палаточная стенка,
звезда – как будто у плеча…
Наташа – омская студентка –
его целует сгоряча…
И вдруг… (Всегда такое разом.)
И вдруг… (Всегда такое вдруг.)
Шаман повёл нетрезвым глазом
и жарко выдохнул: — Каюк!..
Руками воздух рвёт на клочья,
шагнул вперёд, упал назад…
«У вас покойник будет ночью!
Мне это духи говорят!..»
Шаман дрожит и дышит мелко,
и рот, как вечная дыра…
Ударил в звонкую тарелку
и побежал вокруг костра…
Бежал легко, клыки оскалив,
свистя, как плётка или прут…
«Лесные духи мне сказали!..
Лесные духи не соврут!..
Они следят за обречённым,
предупреждают наперёд,
что будет белый драться с чёрным,
и чёрный белого убьёт!..
Вот дух меня рукой коснулся,
рукой холодной, как топор!..» –
Шаман за призраком метнулся
и рухнул прямо на костёр.
Все загалдели, засмеялись:
«Вот это истинный шаман!..»
Прораб икнул, взглянул на палец:
«Попы! Религия! Дурман!..
Попы сильны в обманной сфере,
чтоб путать мысли пацанам… –
И мы шаману не поверим!
Ведь это козырь колдунам!..
Энтузиазм – вот наша ставка…
А здесь какой-то пьяный поп…
Дурак – шаман! Мы строим Завтра!
И пусть сегодня – хоть потоп…»
Прораб пушил в партийном духе
паскудный рай, церковный звон…
Они болтливы, как старухи, –
прорабы сталинских времён.
«Мы буржуев придавим малость!» –
его любимые слова…
Он говорил, и колыхалась
хмельная глыба-голова.
Колдун увял, смутился, сжался,
уполз в густую темноту.
А праздник дальше продолжался,
не веря в чёрную беду.
А утром – хладные постели,
и чей-то крик, и чей-то плач…
Явилось тяжкое похмелье,
пришли милиция и врач…
И сведены обрывки мыслей
в короткой реплике врача:
«Арсен из города Тбилиси
зарезал Витьку-москвича».
Ах, палки-ёлки, ёлки-палки!
А дни бегут, бегут, бегут…
Мы дети ленинской закалки, –
такие сил не берегут.
Вылазь, Топтыгин, из берлоги
и стань телегой ветчины!
Уже ангарские пороги
на рабский труд обречены.
Прорвём сибирскую блокаду,
загоним в пекло всех чертей…
Глухарь присел на эстакаду
и мудро смотрит на людей.
Он, может, что-то и сказал бы, –
мол, будь здоров, честной народ.
Но три ружья весёлым залпом
судьбы решили поворот.
Алёша в этом неповинный, –
качает птицу на руке, –
но капля крови глухариной
горит на светлом пиджаке.
Мечтал когда-то о двустволке,
но, видно, больше не нужна…
…Ах, ёлки-палки, палки-ёлки,
а по тайге гудит весна!
И в выходной по всем палаткам
едва ли встретится народ…
Алёша бродит по распадкам
и ручейки минует вброд.
Вот среди леса будто площадь, –
но рукотворная она…
Была здесь роща, ну, а проще –
росла сосна, и не одна.
Здесь кто-то битву вёл за метры,
за кубометры, за успех!
Лежат поверженные кедры
и корни выставили вверх.
Клочки рубах висят в завале,
торчит лопата из земли…
Здесь не Гераклы воевали.
Здесь заключённые прошли.
Прошли безликой серой сыпью,
вгрызаясь ломиками в грунт…
Мешает речка – речку выпьют,
скала мешает – уберут…
И не Тунгусским метеором
насквозь пропахана тайга…
Глядит с берёзы сытый ворон
на полудохлого «ЗК».
А «зек» молчит – в тайге и в клетке,
речей горячих не ревёт…
Ударной силой пятилетки
его никто не назовёт.
Здесь будет море! Все покроет!
В Христа, и в бабушку, и в гроб!..
Мы строим Завтра! Мы герои!..
И пусть сегодня – хоть потоп…
Пускай хоть мир на части треснет
и не воскреснет никогда!..
…А из тайги несётся песня,
проста, как вешняя вода:
«Речка, мостик да погостик –
гоп-тирип-тира!
Жили-были Ванька с Фроськой –
братец и сестра…
Ванька шибко хулиганил,
прыгал с крыши вниз…
Ихний тятька в Магадане
строил коммунизм.
Но однажды репродуктор
тут, и там, и здесь –
объявил весёлым утром
траурную весть…
Стал Ванюшка в каждом доме
весело кричать:
«Сталин помер! Вот так номер!
Тятьку буду ждать!»
Стало жить совсем не скушно –
гоп-тирип-тири…
Ждёт-пождёт отца Ванюшка
год, и два, и три…
Ждёт сестрёнка-пистолетка…
Ждут они, а зря:
ихний тятька десять лет как
врезал дубаря!..»
6
…Ура плащам, покрытым солью!
Ура пиле и топору!..
Вчера в бетонную неволю
загнали девку-Ангару!
Танцуй, река, культурный танец!
Вращай турбинистый металл!..
…Однажды утром был туманец
и дождик тихо рокотал.
Какая пища кинолентам!..
Скала, туманец, водопад,
прораб, припудренный цементом,
и с ним четыреста ребят…
Они кирпичик разгружают –
его проблему разрешают…
Кирпич бездельничать не хочет,
он хочет в тюрьмы и дома…
Кирпич летает и хохочет, –
наверняка сошёл с ума!
А на другом унылом бреге
трудились «зеки», «зеки», «зеки»…
Их было много: может, тыща,
а может, меньше на пяток…
Здесь кинолентам нету пищи:
какой-то серенький поток.
И вдруг!.. (Простите за детали,
но здесь нельзя без этих «вдруг», –
чтоб ваши пульсы клокотали
и был упруг сердечный стук…
Хочу, чтоб люди меж делами,
у камелька, у огонька –
душой увидели сквозь пламя,
как «зек» ударился в бега…)
Не Ихтиандр, не мастер спорта,
не чёрт из сказочной страны, –
он падал медленно и гордо
со стометровой крутизны…
Пусть Ангара ему поможет
в такой торжественный момент…
Её, наложницу, корёжит
от слов «романтика» и «плен».
Ребята ждали, леденея:
вдруг грянет выстрел – и хорош…
А «зек», чем ближе, тем сильнее
на человека был похож.
По ненаписанному долгу,
по лютой ненависти к злу –
река несла его к посёлку,
к людскому дыму и теплу.
Дивись, народ в свободном мире:
вот новый стиль – «тюремный брасс».
Но Ангара – душа Сибири –
перестаралась в этот раз…
Мы все доверчивы, как дети,
а вечность бьёт из-за угла…
…Туда, где выйти «зек» наметил,
уже танкетка подошла…
Там офицер – любимец века –
стоит, ссутулившись, как Вий…
К нему река выносит «зека»:
мол, вот, возьми – и не убий.
На нём прилипшая рубашка,
за ним водички борозда…
Идёт Христос, качаясь тяжко,
как будто только что с креста…
Он победил! И по закону –
сломись, бездушия кольцо!..
И лейтенант Ему, Такому –
бесстрашно выстрелил в лицо.
…Ах, ёлки-палки, палки-ёлки…
Не стало вольного пловца…
Ребята строят кривотолки
и ждут прорабского словца.
Стоят, испуганно глазея,
и слышен дождика накрап…
— Такого нет у нас в Расее! –
сказал, нахмурившись, прораб…
Поправил «сталинку» на пузе,
неторопливо закурил…
— Такого нет у нас в Союзе! –
он беспощадно повторил.
И вправду – нет… И кто поверит?..
Танкетка скрылась без следа…
Печальный дождь, пустынный берег,
и тихо катится вода…
7
Алкоголизм – чего основа?
Ты выпил раз, и выпил два…
И вот не может без спиртного
твоя чумная голова.
Алёша водкой красит мысли,
погряз в неслыханных долгах…
Алкоголизм – основа жизни
в таких разбойничьих краях.
К тому ж, не только поллитровка,
и не урманистый пейзаж.
Располагает обстановка
на целый день уйти в мираж.
Вот спит в гостинице приезжий
и видит в мыслях там и тут:
театр, детсадик, Дом Надежды,
больница, клуб да институт…
Но вот проснётся новый житель
и видит в ельнике густом:
райком, пивная, вытрезвитель,
тюрьма, милиция, дурдом…
Да репродуктор – злобно-гулкий
ревёт в непуганом краю…
И раздевалка в переулке:
разденут, двинут – и адью!
8
…Мерцает спирт в железной кружке,
нетрезво лампочка горит…
Алёша в маленькой пивнушке
прорабу гневно говорит:
— Вы, дядя Юра, молодчина!
Вас жизнь чему-то научила!
Вы утверждаете, мой сэр,
что НЕТ ТАКОГО В СССР?..
Я уважал тебя, как папу,
а ты обманываешь нас!.. –
И вот угрюмому прорабу
Алёша вилкой целит в глаз…
Но несгибаем дядя Юра,
он вилку к столику пригнул…
— Не я обманываю, дура!..
Вас век двадцатый обманул!..
И ты не порти мне обедню,
в Христа, и в бабушку, и в гроб!..
Мы строим Завтра нашим детям, –
и пусть сегодня – хоть потоп!
Уже турбина закрутилась…
Спасибо ИМ, тебе и мне…
А ТОТ, что плыл, – тебе помстилось.
Такого нет у нас в стране!
9
Рубашка, плащ, мешок заплечный,
глаза прозрачнее ручья…
Идёт-бредёт Алёша Встречный –
студент прохладного житья.
Где побыстрее, где потише,
где сыт и пьян, где налегке…
До Омска ехал он на крыше,
а до Уфы – в товарняке…
Клеймо на путнике усталом:
он дезертир! Подонок! Гад!..
Идёт по выщербленным шпалам,
идёт, конечно, на закат!..
* * *
А дальше – тьма. Не вижу темы…
И нету пищи для огня…
Каков итог моей поэмы? –
возможно, спросят у меня…
Я показал одну дорогу,
зарифмовал одну молву…
А вы, любители итогов,
вернитесь в первую главу.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи