Сюжеты многих картин омского художника Николая Горбунова связаны с языческой Русью. Его полевые, домовые, дворовые, оборотни смотрят на нас с полотен по-разному.
Сущность персонажа выдают глаза. В глазах горбуновского оборотня видна чудовищно злая, но не звериная, человеческая сила. Проницательны – не добрые и не злые – глаза домового, который обязан быть справедливым. Чуть скучноватый, скорее всего от безделья, взгляд у дворового. Работы художника отражают не реально существовавшую действительность дохристианской Руси, а, пожалуй, мироощущение людей того времени, их представления о степени зависимости от потусторонних сил.
Фотография из архива семьи Н. Г. Горбунова.
— Николай Григорьевич, вы – прекрасный пейзажист, однако основу вашего творчества составляет всё-таки русскость, назовём так вашу тематику. Почему?
— Свой последний цикл работ сам я называю ведическим. Мною постепенно нащупывался временной пласт, который ещё никем не вскрывался, мне, по крайней мере, аналогов видеть не приходилось. Но окончательно на сегодняшний путь меня столкнула перестройка: не стало официальных заказов, обязательных тем и денег, кстати, тоже. Делай что хочешь. Появилась возможность творить без оглядки на всех и вся. Подспудно мысли о загадочном русском характере – то лежит мужик на печи, то горы свернёт – бродили во мне давно. Наложили свой отпечаток и воспоминания детства, наполненные мистическими страхами и разговорами о домовых и ведьмах. Рассказывали, например, как свинья кого-то съела, её избили, а наутро смотрят – своя, деревенская, баба в синяках ходит. Ясное дело – ведьма.
— Вы упомянули о мистических страхах детства…
— Я родился в 1952 году в Исилькуле. Телевидения в пору моего детства в нашем городке, а по сути, большой деревне, не было. Поэтому досуг заполнялся устным творчеством, в котором изумительно переплетались когда-то кем-то слышанные рассказы или прочитанное из книжек и местная действительность.
— Видимо, даже в детских рисунках центральными фигурами являлись лешие и черти?
— Нет. Отец был железнодорожником и мог бесплатно возить семью по железной дороге. Мы часто этой льготой пользовались. В детстве меня поражала природа Урала. Её часто пытался воплотить в рисунках. Бывало, разворошишь у матери пачку старых ведомостей, она работала в «Союзпечати», волосы с собственного чубчика срежешь, привяжешь к спичке и готов приступить к созданию шедевров. Я их потом по всем стенам нашей саманки развешивал. Хожу, любуюсь: красиво.
— Родители не запрещали помещать «шедевры» на самом видном месте?
— Родители были на редкость тактичными людьми. Мне не пришлось испытать боли от шлепка или подзатыльника. Среди исилькульских сверстников рос интеллигентом, их-то лупили как сидоровых коз. Детство наше пришлось на хулиганистое время – брюки-клёш, чёлочки, финочки, драки.
Став взрослым, я тоже не услышал ни одного родительского упрёка, хотя мои одноклассники стали уже степенными людьми, а я всё ещё искал себя, а поиски очень часто осуществлялись на родительские деньги.
— Когда рисование из легкомысленного детского увлечения переросло в серьёзное?
— Трудно сказать. Процесс шёл непрерывно.
Учась в пятом классе общеобразовательной школы, я поступил в первый класс детской художественной. Ходил в неё трижды в неделю. Родители радовались, значит, сын не попадёт в хулиганскую компанию. Это, в общем-то, чудо, что в Исилькуле случилась «художка». Директором школы в то время был Виктор Степанович Гребенников – незауряднейшая личность. Для нас, пацанов, выглядел абсолютной загадкой. Семья из четырёх человек, живут в однокомнатной квартире, тут же шмели летают, муравьи ползают, коллекции бабочек громоздятся. Взрослые исилькульцы в нём видели не талантливого учёного, а лишь чудака, даже тогда, когда появились его книги, открытия и статьи о нём.
— В детской художественной школе проповедовался реализм?
— Нас всему учили понемногу. Осваивали рисование карандашом, акварельными красками, заставляли придумывать всякие сюжеты, использовались в работах пластилин, гипс. Приветствовалось увлечение корешками: найдёшь в лесу извитый корень, подрежешь в нужном месте, вставишь глаз – вот и творение. Фантазия у нас развивалась здорово. А если отличишься, тебе выдадут альбом или беличью кисточку. Тут сразу: «Ух ты, я – мастер».
— Куда после школы судьба повела?
— Уже в 10-м классе с выбором профессии всё стало ясно. Решил, если не поступлю в институт, пойду рисовать афиши. На жизнь смотрел реально. Но на худграф пединститута попал с первой попытки. В институте переболел «медными трубами». Считал, что любое задание могу «одной левой» выполнить. Зазнался, забросил учёбу. Смотрю, а те, кто хуже меня рисовал, но работал, уже ушли вперёд. Прозрел, мне кажется, такой период проходит каждый человек, который не видит достойных соперников или переоценивает себя.
— Потом?
— После института – армия. Затем пару лет блажил в сфере модернизма. Остыл.
Годам к 27 созрел для занятий серьёзной живописью. Подумывал о членстве в Союзе художников. Реализовать планы помогла революционная тематика. К началу 80-х влияние парторгов на живопись ослабло до того, что появилась возможность даже в работах о революции отойти от знакомой системы: «свой (хороший) - чужой (плохой)», и поразмышлять об относительности добра и зла. Хотя в моих картинах того времени элемент конъюнктуры, конечно же, присутствовал. В Союз художников приняли в 37-летнем возрасте. Мои картины, в том числе и пейзажи, неплохо раскупались, появился достаток.
Одновременно возникло и чувство законченности определённого этапа, начались метания в поисках очередного «я».
Здесь я возвращаюсь к вашему вопросу о причинах, побудивших заняться ведическим циклом. Пришлось прочитать столько книг, сколько мною за подобный короткий период больше никогда не прочитывалось.
— В начале беседы вы упоминали о загадочности русского характера. Не из него ли вытекает и «загадочность» души русских художников: учиться они мечтают за границей, там же мечтают получить признание. Ведь ваши «русские» картины тоже уезжают за рубеж.
— Да, уезжают, как и люди, хотя в России они нужнее. А за границей мне бы хотелось выглядеть одним, выражусь громкой фразой, из представителей русской культуры, а не мастеровым, старающимся подороже продать свои поделки.
Феномен же подражательства русских художников западным отмечал ещё Дягилев. Мы действительно стараемся выглядеть французистее французов, американистее американцев. Карл Брюллов, при всём своём мастерстве, – не русский художник. А ведь мировая культура пополняется откровениями человека, но не подражанием и заимствованием.
Наше обезьянничество идёт от вечного желания податься из грязи в князи. Деревенский парень приехал в город, натянул джинсы и уже с презрением смотрит на село, хотя внутри он остался деревенским. Мы всё время рубим собственные корни. Затем ищем своё национальное лицо и собственную национальную культуру. Мне думается, наша национальная культура будет сбережена простонародьем, интеллигенция слишком склонна к подражательству.
— Откуда появляются образы ваших персонажей?
— Трудный вопрос.
Я не могу сказать, что свои персонажи вижу именно такими. Когда подхожу к холсту, то сознание как бы отключается. Иногда я пытаюсь процесс поставить под контроль разума: рисую, допустим, руку, такой, какой она должна быть у человека, я умею это делать, ведь сам учу студентов, и вижу, как правильная рука «выпадает» из картины. Фальшь! Возможно то, что я изображаю, – моя генетическая память или вовсе находится вне меня. Однако то, что возникает на холсте, – для меня запах земли, Сибири, словом, Родины.
Иногда во сне я ощущаю рядом с собой страшную мощь, перед которой я – песчинка, такое же состояние возникает, когда вхожу в работу. Думаю, так сказывается влияние того временного пласта, который пытаюсь приоткрыть.
— Как домашние относятся к вашей работе?
— Жена и дочки, у меня их три, знают, что после возвращения из мастерской меня временно кантовать нельзя – взорвусь. Потом отхожу.
Кстати, интересно получается: я в семье был вторым сыном, вместо меня ждали дочку, зато теперь у меня одни девчонки.
Себя отношу к мужикам, крепко стоящим на ногах. Хотя скрывать не стану: в том мире, что создаю сам, мне лучше, там я нужнее, там я – свой.
— Николай Григорьевич, ваша судьба не относится к числу лёгких. Ваше признание оплачено годами труда, безвестности, безденежья. А ведь есть таланты от Бога, но почему, на ваш взгляд, относительно немногие из их числа прорываются к Олимпу?
— В детстве и юности каждому из нас приходилось встречать отличников, не просто отличников-зубрил, а талантов, гениев. Они действительно неожиданно быстро выпадают из обоймы. Мне кажется, очень опасно в детском или юношеском возрасте почувствовать силу. Отличнику не надо бороться за первое место, достаточно его удерживать – не развиваются бойцовские качества. Вышел он из школы, института в жизнь, а здесь он – не отличник, здесь всё необходимо начинать с нуля, драться за каждую ступеньку.
Троечник же воспитан по-другому. Он всё время мечтает стать отличником, он всё время в напряге, в борьбе. Отличник давно уже успокоился, завёл семью, дом – полную чашу, а троечнику не до мирских благ, он по-прежнему рвётся в отличники, поскольку рядом всегда есть человек на голову выше. Постепенно тщеславие и жажда самоутверждения перевариваются в новое качество – в непреодолимую жажду работы, когда не замечаешь, кто выше тебя, а кто – ниже.
— Сколько дней вы можете обойтись без кисти в руках?
— Дня два-три, но настроение становится мерзопакостным. Поэтому экспериментов над собой стараюсь не производить.
Интервью В..В..Гоношилова с омским художником Николаем Григорьевичем Горбуновым напечатано в газете «Омский вестник» от 8 сентября 1994 года под рубрикой «Мир человека»*.
В газетной статье Виктора Гоношилова (а вернее в его беседе с художником) приведены фоторепродукции двух работ Николая Горбунова: «Оборотень» и «Блудный сын». Обе картины написаны в 1990-е годы и обе имеют варианты (версии): одни из них хранятся в собрании семьи художника, другие – в музейных фондах.
Ниже представлены варианты картин Николая Горбунова «Оборотень»** и «Блудный сын».
В открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН представлен альбом-каталог «Николай Горбунов (1952 - 2012)» (см. релиз / текст).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи