(Интервью с омским писателем А.Э.Лейфером)
— Давайте сравним затраты и результаты… Сколько Вы писали свою первую книгу и каков был тираж и гонорар за неё?
— Тираж был пять тысяч, гонорар около тысячи рублей, а писал я её почти семь лет. Следующая вышла через пять лет. Тогда трудно было издавать книжки чаще чем раз в три года. При самых благоприятных обстоятельствах с момента получения издательством рукописи до момента выхода книжки проходило примерно три года.
— Книгу читали внутренние рецензенты?
— Да. У каждого издательства областного был круг таких «наёмных убийц». Те же самые писатели. Причём издатели могли заказать внутреннюю рецензию не только людям, живущим в Омске, а и из Москвы, из соседнего города. Но желательно, чтобы это был член Союза писателей. Заказывали две рецензии минимум, если обе были положительные, на этом ограничивались, если одна положительная, другая отрицательная – заказывали дополнительную. Если были настоятельные рекомендации в каких-то моментах книгу доработать, отдавались эти рекомендации автору на доработку.
— Внутренний рецензент – это тот рецензент, который работает в этом издательстве?
— Нет. Под внешней предполагается рецензия, которая будет где-то напечатана, а внутренняя рецензия, за которую автору заплатят, конечно, но она исключительно для внутреннего пользования, для того чтобы в издательстве поняли, что за рукопись они получили. То есть они сами не дураки, но нужно подтверждение какое-то авторитетное.
— Сколько времени давалось рецензенту на написание рецензии, учитывая, что книга ещё по почте шла две недели?
— В зависимости от того, какая книжка. Если книжка тоненькая, такая, как у меня первая была, то три недели, месяц. А если романище… то, наверное, месяца три.
— После того как рецензенты прочли, и предположим, что они дали положительные рецензии. Что происходило дальше?
— Дальше, если там не нужно каких-то серьёзных доработок, включают рукопись в план редакционной подготовки. То есть рукопись отобрана, одобрена, но, как правило, там что-то нужно дотянуть, продумать, как будет иллюстрироваться, ещё какие-то моменты уточнить, эта редакционная подготовка может длиться полгода, а может и целый год. Делает это штатный редактор издательства. Он с самого начала закрепляется за этой рукописью и ведёт её до выхода в свет.
— Как это в Вашем случае было?
— В моём случае редакторша, моя самая первая в жизни, Нинель Ильинична Созинова – она в прошлом году умерла, её послали сюда, в Омск, работать с автором, я её встретил, отвёз в гостиницу, поселил, и потом я регулярно приходил к ней. Она привезла мою рукопись, сказала, что в этой главе она предлагает переделать то-то и то-то, в этой главе – то-то и то-то, тут вот расширь… Почему-то все её замечания касались того, чтобы расширить текст. Они были заинтересованы, чтобы эта книжка вышла обязательно в 1979 году, поскольку в этом году отмечался юбилей Драверта столетний. Он во всех сибирских городах очень хорошо отмечался, и в Новосибирске выпустили две книжки: «Избранное» Драверта, сами произведения его, и мою книжку, она вся такая нарядненькая, как пасхальное яичко, была, с множеством иллюстраций.
— Оплачивало всё издательство?
— Да. Это служебная командировка. У нас был такой случай. Был у нас писатель, который жил в глухой деревне Фирстово, – я был у него в гостях – Михаил Игнатьевич Рассказов. Вот прорезался у него талант в зрелые годы уже, и он выпустил несколько книг, художественных, но автобиографического характера, о сибирской деревне. Западно-Сибирское издательство посылало к нему туда, когда выходила первая книжка, она называлась «Всего триста дней», Мосткова Юлия Моисеевича, очень хорошего редактора, сейчас он умер уже. Он там месяц или полтора жил, в деревне у Рассказова, у него большой дом. И они каждый день работали.
— Получается, на внутренних рецензентов три месяца и ещё потом полгода…
— Ты пойми: пришла в издательство рукопись, которая никому не нужна, но я, будучи директором издательства или редактором рядовым, я так прямо сказать об этом человеку не могу, если это не графоманская рукопись дилетанта. Она не нужна, скажем, по каким-то идеологическим соображениям: допустим, герой не тот, автор не тот…
— А как это определяется?
— Например, я с какими-то диссидентами якшаюсь, или сам читаю не то, что положено. Тогда не нужен я местным властям, не надо меня издавать и пропагандировать, лучше бы я вообще отсюда умотал. Тогда редактор заказывает рецензию, официально пишет письмо, а потом звонит рецензенту и говорит: «Слушай, ты понял, что надо сделать с этой рукописью?» – «Нет, пока не понял». – «Мы не будем её издавать. Понял?» – «Понял». Всё, он напишет отрицательную рецензию*15.
— Но каковы были критерии отбора, кто их формировал, откуда приходили сигналы?
— Откуда угодно. Скажем, был такой совсем уже выбивающийся изо всех норм случай. Несколько лет назад умер Х, талантливый очень человек, в своё время он написал повесть «Средство против рака». Она прошла практически весь цикл в Омском книжном издательстве. Но там работала его бывшая жена, Y, фигура в омском литературном мире очень авторитетная. Было это ещё при коммунистах, на излёте уже, в восьмидесятые. X получил аванс хороший, книга была уже набрана, уже было оформление. А Y выход этой книги, как гвоздь в задницу. Как говорил потом Х: «Она лучше три своих книги не выпустит, чем позволит, чтобы одна моя вышла». И как-то раз в отделении Союза писателей на Ленина-21 эта самая Y и другие праздновали чей-то день рождения. Там же тогда находилось обллито – цензура. Лит уже эта книга получила, всё нормально. И с ними выпивала работница этого обллито, я её немного знал. И вот, говорят, на этой пьянке они составили заговор, который блестяще осуществился потом. Возглавлял тогда обллито человек в возрасте, он уже переработал после пенсии, поговаривали, что его уже пора менять… И эта девушка взяла и написала в обком партии письмо, что, несмотря на то что она нарушает субординацию и партийную дисциплину, – а в лито все были члены партии – она не может молчать, потому что выходит вещь, которая не будет работать на нашу идеологию. Там нет ни одного положительного героя, действие происходит в глухом сибирском таёжном посёлке, и исключительно все действующие лица – бомжи, которых ссылают на исправление. И вот у них там отношения возникают с местными жителями, всякие коллизии происходят, и убийство, драки всякие. Естественно, на каждой странице пьют – а что им там ещё делать? Это письмо пришло в обком партии, рукопись выдернули на дополнительное чтение и сказали: да-а… Согласились, естественно, что эта книга не нужна, обманным путём как-то выпросили у автора корректуру – его экземпляр, который он оставил на память.
— Причём это коммунисты, партийные органы выпросили корректуру?
— Нет, это издательство. Тогда уже были вольности, веяния были перестроечные, так чтобы он не нажаловался никуда… И рассыпали этот набор.
— То есть партия оказалась своеобразным заложником внутрисемейных разборок, и советские писатели использовали её в своих интересах*16… И в то же время тогда выпускалось множество литературы производственно-публицистического характера, про разные отрасли и сферы народного хозяйства. Так что здесь, наоборот, партия использовала писателей. Но эти книги плохо продавались. Кто за них платил?
— А как издавали речи Брежнева миллионными тиражами, и потом все эти тиражи отправляли на переработку в макулатуру? Обязаны были издавать книги о передовом опыте в сельском хозяйстве, о передовом опыте в промышленности, по пропаганде, выпускали библиотечку навстречу очередному партсъезду. Обком партии давал указания, издательство включало соответствующие позиции в свой план выпуска печатной продукции. Даже термин такой был, планово-убыточные издания. Но были и другие люди. Вот история публикации в Иркутске пьесы Вампилова «Утиная охота». Там был такой альманах «Ангара», его потом вскорости переименовали в «Сибирь». Под названием «Сибирь» он сейчас и выходит. Руководителем писательской организации в Иркутске был Марк Сергеев. А кто же был тогда редактором «Ангары»-то*17? Они в «Ангаре» часто менялись – редактора. Командовал тогда писателями от обкома партии секретарь по идеологии по фамилии Антипин*18. Они собрались обсуждать пьесу. Талантливая вещь, и понятно, что таких пьес просто нет в советской драматургии, это лучшая пьеса, какая только на нашей памяти всплывает, и это лучшая пьеса Вампилова. Если её напечатают, это уже будет история литературы.
— Это они стали говорить Антипину?
— Да он и сам всё понимал. И все договорились: мы её печатаем в «Ангаре» с какими-то совершенно необходимыми купюрами, с предисловием Марка Сергеева, в котором он помянул Гоголя и Ленина – специально, и всё такое прочее. А потом собираем бюро, осуждаем и тебя снимаем – редактора, оргвыводы делаем.
— Ничего себе…
— И даже место работы ему будущее приискали. Договорились, и всё как по нотам прошло.
— Это требовало большого доверия между членами писательской организации и самим этим редактором, который готов был сгореть, в общем-то, и защитить талант товарища…
— У меня эта «Ангара» есть, с Сашиной дарственной надписью.
— Вампилова?
— Да, он мне сам всё это рассказывал.
— То есть Вампилов был в курсе всего этого?
— Все были в курсе. Ну и сейчас есть научная работа, я читал её, которая посвящена купюрам вот в этой публикации, почему убирали и как теперь восстановлено всё. Целая литература об этой публикации есть*19.
— Вернёмся к планово-убыточным изданиям, они же кем-то писались. Кто брался за эту работу, и как это происходило?
— Журналисты местных газет брались, работники обкома, пропагандистского аппарата, прикрепляли журналистов в помощь.
— А члены Союза писателей не выполняли эту работу?
— Почему, бывало, что и писатели. Был даже такой забавный случай. У нас были такие два друга в Омске, прозаики оба, Пётр Карякин и Владимир Полторакин. Не дураки выпить, оба участники войны, а Карякин ещё и скульптор, зарабатывал на жизнь тем, что ваял скульптуры всяких местных героев. А Полторакин художник был неплохой, преподавал в художественной школе. Этим они зарабатывали себе на жизнь и писали книги. Неплохие, кстати, книги. Вызывают их в обком партии, в отдел пропаганды, и говорят: тут у нас один священник порвал с религией. Помогите ему написать брошюру «Почему я порвал с религией». Возьмётесь? Вы коммунисты оба, вам поручение такое – помочь человеку, сами понимаете – нужна такая брошюра. Знакомят их, они назначают первое свидание всё там же, в правлении Союза писателей на Ленина-21. Приходит этот расстрига, они и говорят: «Знаете, как у нас, у творческих людей, всегда хорошее дело – в России живём – нужно сбрызнуть». Тот попытался было дёргаться, якобы с тех пор как он порвал с религией, у него с деньгами не очень. Но всё равно они его раскололи. Никакой, конечно, работы там не было, а водки они выпили… Правление находится на втором этаже. Пили-то они в рабочее время, а там находились и другие организации, лито, редакция сельхозжурнала, а они не хотели перед Ивановым светиться и закрыли кабинет. Закрылись, заговорились, рабочий день кончился. Уборщица быстренько пол подтёрла в коридоре и всё здание закрыла снаружи на висячий замок. Они из кабинета вышли и обнаружили, что втроём во всём здании запертыми остались. Но можно было со второго этажа, если открыть окно, спрыгнуть, там типа навеса было во внутреннем дворе, спрыгнуть на этот навес, потом на мусорный ящик и уйти через двор. Они все трое поддатые уже крепко. Мусорный ящик какой-то нестандартный был, с фанерной крышкой. Карякин прыгнул – нормально, Полторакин – нормально, а поп, под центнер веса, он провалился, и эта фанера со всех сторон в него впилась, у него ноги в мусоре, голова наверху, а тут ему занозы в брюхо. Он им кричит: помогите, спасите! А Карякин резкий такой был, у него ранение – пуля в щёку вошла и через шею вышла, он хрипло так говорил. «Вот, Володька, смотри: мы с тобой коммунисты, нам ни черта не сделалось, а ты христопродавец, иуда – Бог-то не фраер, всё видит. Так и сиди, выкарабкивайся как хочешь, предатель! Пошли, Володька, домой». Никакая брошюра «Почему я порвал с религией», конечно же, не вышла. Это анекдотический случай, но это правда.
— Как я понимаю, эти писательские хохмы никогда не кончаются. Но ведь была большая братия, которая писала про мозолистые руки хлеборобов, пропечённые лица сталеваров, маслянистые щёки нефтяников? И среди членов Союза писателей были и другие, кто себя позиционировал отдельно от Иванова, в том числе и Карякин с Полторакиным? То есть была линия раздела между теми людьми, которые считали себя настоящими писателями и не продавали перо, а писали пусть и не антисоветские произведения, но то, что они полагали настоящей литературой, и теми людьми, которые обслуживали запросы, писали такие вещи о хлеборобах, или «как я ушёл от Христа», или что-то ещё?
— Наверное, в каких-то случаях был и какой-то оттенок презрения в отношениях, в каждом конкретном случае. Но не больше, чем в любой творческой организации, где при любой власти говорят: гений это я, а ты говно, ты бездарь. Какой-то там идеологической борьбы…
— Я не совсем о борьбе. Я об этих нюансах отношений. Ведь одни люди осваивали бюджет заведомо убыточный, писали, как Вы сказали, планово-убыточные издания, и получали деньги. И были другие, которые пыталась делать что-то и мучились, потому что и бумаги не хватало, и рецензенты были тяжёлые и т..д. Разве не так?
— Не совсем так. Хочешь не хочешь, на омских писателей выделяется каждый год, допустим, 5 позиций. Если уж кто-то что-то такое написал, ну пусть выйдет не 5, а 4. Брошюры о передовом опыте, они в эту бумагу не включались. Нельзя сказать, что из-за того, что две пропагандистские брошюрки выпустили, в этом году не вышел какой-то талантливый роман.
— Нет-нет, я о другом. Ведь гораздо проще и существенно больше можно было заработать написанием агитационно-пропагандистских материалов и браться сразу же за эти планово-убыточные позиции. Правильно?
— Все эти брошюры о передовом опыте ещё и уметь надо написать. Не каждый прозаик возьмётся за это дело, и не каждый сможет, даже если ему заплатят*20.
— Конечно, это труд, кто бы спорил.
— Да. Так что я не знаю, что тебя смущает.
— Меня смущает то, что была достаточно большая часть людей, которые обслуживали те самые запросы идеологические той самой партии, и которые очень большое количество бумаги перевели на это. И то, что я видел тогда в советских магазинах книжных, оно было, как сейчас про секс, убийства и модный стиль жизни, так тогда было про хлеборобов, нефтяников и сталеваров. И как сейчас есть определённое отторжение между теми, кто пытается писать так называемую «проблемную» прозу, и теми, кто пишет, обслуживая запросы издательств, – ведь очень большая часть детективов, фэнтези и книжек типа «как выйти замуж за миллионера» уходит обратно под нож – так было и тогда. Но в советское время это противоречие было острее, ведь могли же и донос написать. Так что и отторжение было, наверное, сильнее.
— Да, трения были.
— И потом, разве Ваша компания, организационным центром которой во многом были такие люди, как Виктор Астафьев, Роман Солнцев в Красноярске или раньше Марк Сергеев в Иркутске, разве они не позиционировали себя отдельно, как в том, что касается чистого слова, так и что касается нравственных идей, которые совершенно несовместимы с обслуживанием писателями запросов КПСС?
— Конечно, позиционировали.
— Мне кажется, что здесь был ещё один источник конфликта, который приводил к отъезду литераторов из Омска. При этом одна книга литературоведческая, или даже если это был хороший детектив, она по тогдашнему производственному циклу могла выйти раз в три года, даже если ты находился со всеми в нормальных отношениях. Но если я, например, брался за планово-убыточное издание, то я мог писать две-три книги о хлеборобах и так далее каждый год. А гонорары за каждую книжку были примерно одинаковые. Разве не так?
— Наверное. Вот наш Иванов, долгое время руководитель писательской организации, он очень много издавался. Он издавал в год несколько книг, но он издавался в разных издательствах. Его охотно печатали многие московские издательства, потому что была нужда в таких книгах о сельском хозяйстве, да когда там остро поставлены вопросы…
— Что-то я не знаю такого сельского прозаика, простите.
— Сейчас его, конечно, все уже забыли, он давно уже умер. Все те проблемы, о которых он писал, они как бы ушли вместе со старым сельским хозяйством.
— Реальные проблемы никуда не ушли.
— Тем не менее всё это забыто. Он знал, что его книги быстро уйдут, мучился от этого всегда, делал попытки писать романы дважды и дважды неудачно. Их, конечно, издавали, эти романы, но они успеха не имели. Такая была сложная фигура. Вот он был богатый человек. Единственный в Омске богатый человек-литератор. У него был и в те советские времена счёт в банке. Мы и знать не знали, что это такое. Он не скрывал этого. Не афишировал, но все знали об этом. Хорошо шёл со своей пьесой «Солдатская вдова» омский драматург Николай Анкилов. Пьеса была поставлена в большинстве театров Союза и переведена на 19 языков. И Тимофей Белозёров много печатался, детский писатель. Тоже в год несколько книг выходило у него в разных хороших издательствах. Но это чисто талантливый человек, и всё.
— Если выходило несколько книг в разных издательствах, то Белозёров был в Вашем понимании богатым человеком?
— Нет, он безбедно жил, но, конечно, был не таким состоятельным, как Иванов. Потому что книжки детские тоненькие.
— А как гонорар зависит от толщины книжки? Разве он не от тиража зависит?
— От нескольких факторов – и от объёма, и от тиража… В детской книжке, особенно для маленьких читателей, там бóльшую роль играет рисунок даже. Там иной раз художник получал больше даже, чем автор текста.
— Сейчас уходит поколение писателей, к которым и Вы принадлежите по возрасту, которое задавало какие-никакие, но стандарты творчества, оно задавало стандарты жизненной позиции и представление о литературе. Все эти советские обстоятельства, о которых мы говорили: производственный процесс – книгу сейчас можно издать за неделю-две, проблем с бумагой нет никаких, проблем с идеологией нет никаких, пожалуйста, пиши что хочешь. Как Вы видите будущее художественной литературы, и что, может быть, для меня ещё важнее: сибирской литературы?
— Я оптимистически всё-таки настроен, я не думаю, что литература гибнет, уступает место телевидению и Интернету. По-моему, книгу всё равно в обозримом будущем вряд ли заменит компьютер, Интернет. И со временем как-то всё это устаканится, уйдёт равнодушие к литературе, появится снова интерес, появится снова у людей тяга к книге.
— Можно, я переформатирую вопрос? Как Вы считаете, сейчас идёт сдвиг в сторону сюжетной литературы, то есть детективов, любовных романов, такой, какой была литература в 18-м веке ещё? А то, что касается самовыражения – исповедальность, когда автор пытается прорваться к правде, к читателю, эксперименты с потоками сознания – их как-то и не видно.
— А кто говорит, что сюжетная литература – это плохо*21? Лев Лунц, теоретик Серапионовых братьев, он вообще ратовал за сюжетную литературу, он говорил, что мы растеклись в 19-м веке мыслью по древу с поисками правды, забыли, что двигатель литературы настоящей – это сюжет, ратовал за это. Такой был прекрасный совершенно критик Лев Лунц. Так что я думаю, что всё будет, ничего не изменится. Будет и сюжетная литература, и самовыражение. Сохранится всё, будут авангардистские пьесы, и будут пьесы, где, опять же, сюжет играет какую-то роль, и какие-то положения играют роль.
— Сейчас по сравнению с советским периодом литературная жизнь ещё более централизовалась, она ещё сдвинулась в сторону Москвы в большей степени, и в меньшей степени – в Петербург. Ни о какой иркутской, красноярской группе сейчас, пожалуй, говорить нельзя. Появится ли что-то в Сибири, или, может быть, сибирские писатели будут проходить, как это было у Астафьева, через Москву, а потом кто-нибудь вернётся?
— А почему бы и нет? Вот, например, в Перми живёт прекрасная писательница Нина Горланова. Всю жизнь она живёт в Перми. Она маленько меня помладше, года на 4, что ли, её широко печатает Москва. Это первое имя, что пришло мне в голову. Тот же Бушков*22, я, правда, его не читаю, он в Красноярске живёт. Я в Красноярск приехал по своим делам, там зашёл где-то в центре в книжный магазин и спрашиваю: «А местные писатели у вас есть?» – «Есть». – «А кто?» – «Астафьев и Бушков».
— Я очень благодарен Вам, спасибо большое, извините, что я так долго Вас пытал.
* * *
В настоящее время в Омске отсутствует как таковой издательский бизнес, при том, что в городе действует не менее десяти различных издательств. Все они предоставляют услуги по изданию продукции, то есть готовы выпускать книги за счёт автора или «спонсора». Но ни одно из этих «издательств» не готово покупать авторские права и платить соответствующие гонорары писателям.
А..Э..Лейфер является редактором омского литературного альманаха «Складчина», который выходит с 1995 года. Альманах является некоммерческим изданием, распространяется через городские библиотеки и практически не поступает в свободную продажу.
Как мне представляется, такое положение является вполне закономерным следствием культурной эволюции Омска, происходившей в советские годы. Особенностью этой эволюции является слабость связей омского литературного, политического и хозяйственного истеблишмента, представление о литературе как некотором «архитектурном излишестве» для промышленного города*23. При этом аппарат пропаганды, рекламы и маркетинга в Омске представлен достаточно – в частности, действуют три местных телевизионных канала. Практическая ценность манипулирования общественным мнением и потребительским спросом омской элитой вполне осознана.
Развитие литературы в современных условиях связано с долгосрочными инвестициями, а с другой стороны, учитывая особенности издательского бизнеса, оно несёт с собой существенные риски. И основной риск в Омске – это не отсутствие потребительского спроса, а сложившаяся структура производственного процесса и предложения. Для устойчивости издательского бизнеса необходим большой выбор различных авторов, их тесная связь с издательствами и журналами. Этих связей, к сожалению, нет, а их формирование потребует одного-двух поколений*24 (и, конечно же, существенных инвестиций). Напротив, при отсутствии горизонтальных коммуникаций на местах литераторы всегда будут группироваться вокруг столичных журналов и издательств. Провинция, таким образом, будет платить столице «литературную ренту». И остаётся только согласиться с А..Э..Лейфером в том, что наличие Интернета здесь ничего не изменит.
Интервью с А..Э..Лейфером опубликовано 6 октября 2008 года на веб-сайте Лаборатории экономического анализа (ЛЭА) при МАСЗ (г. Обнинск).
В книге «Хочу хоть минуты покоя. Всё было – бои и пиры… (Воспоминания об Александре Лейфере)» (Омск, 2018. — С..4-23)* опубликована статья Петра Александровича Ореховского «Лейфер. Омский подвижник», написанная на основе настоящего интервью с Александром Эрахмиэловичем Лейфером.
Сборник «Хочу хоть минуты покоя. Всё было – бои и пиры… (Воспоминания об Александре Лейфере)» представлен в открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН (см. релиз / текст).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
.
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи