(Интервью с омским писателем А.Э.Лейфером)
«Где-то есть город, тихий, как сон // Пылью текучей по грудь занесён // В медленной речке вода, как стекло // Где-то есть город, в котором тепло». Эти строки популярной песни Р..Рождественского посвящены Омску. В этом городе прошла часть жизни поэта, однако, уехав из Омска в Москву, он более туда не возвращался.
На мой субъективный взгляд, вероятность рождения литературного таланта в провинции мало чем отличается от вероятности появления таланта спортивного. Однако советская история сибирской провинции даёт непропорционально мало имён по сравнению с Москвой и Петербургом. Централизация культурного «производства» является существенной предпосылкой централизации политической и финансовой власти, и благие пожелания «передачи части столичных функций» для выравнивания статусов крупных российских мегаполисов здесь мало что меняют. Можно ли как-то «децентрализовать литературу»?
Становление статусов в «культурной иерархии» – процесс длительный, и действующие здесь тренды невозможно изменить единоразовыми финансовыми затратами на строительство соборов и наиболее полное переиздание трудов Ф..М..Достоевского (и то и другое ведётся в Омске с большим размахом и много лет курируется губернатором Л..К..Полежаевым лично). Статус Омска как «культурной провинции» сложился уже давно. Как было устроено «производство литературы», какими были отношения писателей и властей в советское время? Каковы основные факторы, которые влияли на количество литераторов в городе?
Ниже представлено интервью с председателем Омского отделения Союза российских писателей*1 Александром Эрахмиэловичем Лейфером*2, известным писателем и журналистом. Основная часть вопросов интервью – открытая, в сносках приводятся только дополнительные сведения и комментарии.
* * *
—
В нашем разговоре я хочу выделить три темы.
Первая – это как литература была устроена в советское время. Она должна была выполнять ряд важных социальных ролей: эстетическую, идеологическую, через неё партия свою политику проводила, были организации, которые играли свои роли в литературном мире. Второе – это географический срез: были Москва-Петербург, были республики, и были обычные края-области, такие, как Омская. Причём осуществлялась коммуникация литераторов внутри макрорегионов, что и до сих пор осталось: Сибирь отдельно, Урал, Поволжье, Дальний Восток – все сами по себе. Почему? И третье – это Ваши личные обстоятельства и обстоятельства жизни Ваших друзей и коллег, как литературная деятельность в Омске и Омской области сказывалась на их судьбе.
Чтобы структурировать наш разговор, давайте начнём с Вашей биографии. Как Вы стали писателем? Какой вуз и когда Вы закончили?
— Я закончил отделение журналистики историко-филологического факультета Казанского ордена Ленина государственного университета имени Владимира Ильича Ульянова-Ленина в 1967 году.
— Вы же выросли в Омске. А почему поехали в Казань?
— По чисто техническим причинам. С нами учился мальчик в классе, дядя которого был проректором Казанского университета. И когда мы заканчивали последний класс – одиннадцатый, он прислал своему племяннику и всем нам проспект для абитуриентов Казанского университета, скромные такие бумажки на ротапринте, как сейчас помню, напечатанные. Это теперь делают красивые буклеты с цветными фото… И я усёк, что в 1962 году будет в первый раз набор на новое отделение журналистики. А я интересовался всякими литературными, гуманитарными делами, сочинения хорошо писал, рифмовать пробовал. Думаю: а почему не попытаться? Может, не все ещё знают, что открывается это отделение журналистики. И поехал, и в самом деле поступил. Очень серьёзно готовился и набрал 20 баллов из 20-ти.
— В Сибири тогда вообще были отделения журналистики хоть где-нибудь?*3
— В Сибири, по-моему, в Иркутске было и, конечно, было в Свердловске.
— Это уже Урал.
— Урал. Очень многие омичи в Свердловске учились, в Уральском государственном университете. Я не помню, чтобы из омских журналистов кто-то учился в Иркутске. А казанцев-выпускников и уральцев я много журналистов встречал в Омске. По тем временам я поехал исключительно из таких, полудетских соображений, что там впервые набор. Может, не все знают, я приеду – а там конкурс будет поменьше.
— Почему Вы вернулись в Сибирь? Кажется, Казань – рядом Москва, Поволжье. Такие более сытые регионы и вроде более европейские.
— Поволжье сытым регионом никогда не было, там, наоборот, время от времени голодуха.
— То есть не было такой границы, что Родина кончается на Урале, и поехали – Сибирь так Сибирь. Не казалось, что вы себя ущемляете, закрываете для себя какие-то возможности?
— Нет, я об этом тогда и не думал. Я женился на 4-м курсе, жена моя тогдашняя была склонна – когда она была студенткой – к научной работе.
— А она откуда родом?
— Она из Костромы*4. Ей предлагали там, в Казани, остаться на кафедре, поступать в аспирантуру, но в Казани нам оставаться не захотелось. Это получилось вот как: первую практику – на уровне районных газет – я проходил в Татарии, в Альметьевске, посмотрел, что такое нефть. А вторую практику – на уровне областных газет – мы вместе с моей женой проходили здесь в «Омской правде».
— Это же был орган обкома КПСС, выше в области никого не было.
— Да. И мы оба понравились в редакции. Когда мы заканчивали практику, нас пригласил к себе редактор – Иван Дмитриевич Фадеев – и сказал: «Ты же из Омска?», я говорю: «Из Омска». – «Если вы надумаете возвращаться, мы пришлём вызов».
— То есть редактор главной областной газеты пригласил Вас, тогда ещё студента-практиканта, на работу? Тогда сразу два вопроса… Первый: если я правильно понимаю, Вы, работая в газете областного комитета КПСС, автоматически должны были становиться так называемой номенклатурой – членом партии, занимать место в кадровом резерве и так далее?
— Желательно было бы, чтобы я вступил в партию, но никто остро – я пять лет здесь проработал – никто остро мне вопрос этот не ставил. Сам я желания не проявлял, но никто и по этому поводу неудовольствия не высказывал: работаешь и работаешь. Другое дело, что меня не поставили бы на какую-то руководящую работу в газете. Не поставили бы, допустим, работать в отдел партийной жизни – это был бы нонсенс, да?
— По-любому не поставили бы, потому что Вы же тогда считались ещё «мальчишкой после университета».
— Нет, даже если бы я там уже проработал 4-5 лет, меня б не поставили, потому что любой парторг мог придраться к какой-то формальности и не дать мне протокол собрания прочитать, раз я беспартийный.
— И стаж, и партийность. Но личное дело Ваше при поступлении на работу не запрашивали? Не проверяли, кто Ваши родственники, нет ли у Вас или у них каких-то особых грехов?
— Не было никаких придирок абсолютно. Просто Фадееву понравилось, как мы с Галкой пишем, какие мы ребята – компанейские, весёлые, муж и жена, тут у меня родители. Он, наверное, думал, что у меня квартирного вопроса не возникнет, и пригласил. А он был член бюро областного комитета партии, очень уважаемый человек.
— Тогда второй вопрос снимается. Получается, что и каких-то проблем на почве «еврейской национальности» не было.
— Абсолютно никаких. Уж если об этом зашла речь, то я до перестройки никогда не ощущал на себе никаких национальных проблем.
— И в Татарстане их не было?
— Нет! Там были не те проблемы, которые сейчас называют национальными. Это просто были какие-то бытовые неудобства. Как тебе сказать: если бы, допустим, жить в Москве – и там не было бы метро. А тут – жить в Казани, и кругом говорят по-татарски, и мало что понимаешь. У меня много было друзей-татар, мы с Галкой ходили в драматический театр имени Галиаскара Камала, там первые 10 рядов радиофицированы, специально для русских, не понимающих татарского языка. Мы с удовольствием ходили – там прекрасный актёрский состав, особенно старшего поколения, мхатовская школа, старая – полюбоваться, там даже и слов-то не надо: как они двигаются, как играют*5.
— Итак, с 1967 года Вы – в омской журналистской и литературной среде. А когда Вы стали думать о том, чтобы стать писателем?
— Как сказать… Буквально в том же году – я приехал и начал работать в августе, и тогда же Лена Злотина – зав. отделом культуры «Омской правды», она знала, что я пишу рассказы, знала, что я интересуюсь литературой, – взяла меня, так сказать, за руку и отвела на собрание областного литобъединения, которое работало при писательской организации. И я там со всеми познакомился, стал ходить на эти собрания, участвовать посильно в литературной жизни.
— Возможно, это не совсем корректный вопрос… Я правильно или неправильно понимаю, что большинство тогдашних советских журналистов хотели бы писать книжки и постепенно становиться именно членами Союза писателей?
— Да, наверное, журналист, чувствовавший какую-то свою силу, возможность делать что-то большее, чем требует газетная полоса, которая всё-таки «служба», такой журналист мечтал о книжке, это было естественно. Собрать свои лучшие очерки, напечатать, или написать о каком-то человеке целую книгу, или какую-то тему поднять… Что же до членства в Союзе писателей, не знаю, кто-то, наверное, мечтал, а кто-то не мечтал – это дело индивидуальное.
— То есть писательство – это следующая ступень ремесла, более высокая, позволяющая лучше самореализоваться?
— Это для кого как. В Омске есть прекрасные журналисты, которые и думать-то никогда не думали о каком-то писательстве.
— А что в то время зарабатывал журналист, и что зарабатывал писатель? И как жили писатели? Можно ли было быть писателем, не будучи членом Союза писателей?
— В наших провинциальных, областных условиях почти нельзя было. Скажем, в Москве были возможности зарабатывать именно литературным трудом – брать какие-то командировки в журналах хороших, ездить по Союзу…
— Это – будучи журналистом?
— Нет, почему? Вступив в Союз писателей, человек считался принадлежащим к свободной профессии, и ему автоматически – вплоть до 90-х годов – шёл трудовой стаж. Демократы это дело зарубили. А тогда члена Союза писателей уже не привлекли бы за тунеядство*6. Он мог никуда не ходить на службу, но мог зарабатывать литературным трудом, вести какой-нибудь литкружок на каком-нибудь заводе, если завод был в этом кружке заинтересован. При какой-нибудь редакции отвечать на письма, работая литературным консультантом, ездить за какими-то очерковыми материалами от различных органов печати, выступать перед читателями от бюро пропаганды художественной литературы (была такая организация). За выступление там член союза получал 15 рублей. Таких выступлений можно было сделать пару раз в неделю – и пожалуйста, живи, деньги же были тогда другие.
— Предположим, я в 70-м году член Союза писателей. Если я одновременно не являюсь членом редакции какого-то журнала или не веду какой-нибудь кружок, то есть у меня нет никаких занятий – я сижу, пишу стихи или прозу в стол. Получается, что до тех пор, пока я книжку не издам, не продам, у меня доходов нет никаких: ноль. И я не могу прийти куда-то и получить деньги на текущую жизнь, несмотря на то, что я член СП? Или Вы сказали про командировки, работу от журналов. Если я ехал куда-то в Норильск или Магадан на полгода собирать материал, мне оплачивал это путешествие журнал или Литфонд?
— Либо-либо. Литфонд – это нечто вроде писательского профсоюза. Это было и есть. Должно, во всяком случае, так быть. Тогда это была очень богатая организация, очень. Потому что с каждого издания какой-то процент шёл в Литфонд. И там можно было брать командировки творческие. Можно было брать несколько видов ссуд – возвратные и безвозвратные. Причём регулярно, каждый год. Возвратные были беспроцентными.
— На что эти ссуды шли?
— Каждый раз обосновывалось, на что именно.
— Квартиру можно было кооперативную построить?
— Нет. Ссуды не такого, конечно, масштаба. Как бы сейчас сказали, на неотложные нужды – на похороны, подлечиться, на творчество… Допустим, отделение областное Литфонда, оно могло без всяких ограничений давать командировки писателям по области. Вот ты обосновал, что тебе нужно поехать в Тару*7 поработать в местном архиве, месяц. Тебе дают на месяц командировку, и ты там работаешь.
— Командировка – это оплата транспортных расходов, гостиницы…
— И суточных.
— А суточные, они какие примерно были? В государственных организациях в наше время – это сто рублей в день, стоимость одного дешёвого завтрака.
— Я уже не помню, какие суточные были. Я помню, что бюллетень тоже Литфонд оплачивал, – пятёрка или даже десятка в день, очень даже неплохо по тем временам.
— Учитывая, что десятка в день, в месяц это около 300 рублей, а средняя зарплата в 70-е годы была порядка 110-ти…
— Да, у нас редактор Фадеев получал 300 рублей. Я это хорошо знаю, потому что я был сборщиком профсоюзных взносов, и у него была самая большая цифра. Правда, ему, конечно, пакетик давали в обкоме ещё.
— Предположим, я прихожу и говорю, что я хочу поехать в Тару или Москву. Кто конкретно дал бы мне необходимые деньги?
— Был уполномоченный Литфонда по каждой области. Это такая общественная работа. И сейчас есть такой уполномоченный.
— Этот уполномоченный – он кем-то назначался или выбирался?
— Выбирался местными членами Литфонда.
— Члены литфонда – они кто, их список не совпадает со списком членов Союза писателей?
— Не совпадает. Ты мог быть членом Союза писателей, но не вступать в Литфонд. Поэтому тебя могли, как Бориса Пастернака, выгнать из Союза писателей, но не из Литфонда.
— Но всё-таки была правящая партия, которая должна была определять идеологическую политику, и тот же Фадеев, редактор «Омской правды», он был членом бюро обкома. Там всё это обсуждалось, и были какие-то споры относительно того, какую политику проводить, чего защищать, какие идеи куда нести. Писатели, как и другие советские творческие люди, включая учёных, должны были эту политику проводить в жизнь.
— По идее, да.
— Но проведение политики в жизнь требует неких приводных ремней. Ленин, когда преодолевал саботаж буржуазных специалистов в Гражданскую войну, он очень просто сделал: если ты не работаешь в органах власти, в советских банках, вузах, заводах и т..д., то тебе не дают карточку на хлеб – и подыхай с голоду, потому что больше хлеб взять негде. А здесь, какая связь между КПСС, Литфондом, Союзом писателей? Скажем, я не член Союза писателей, а просто пишущий человек. Я могу туда вступить?
— Нет.
— Значит, мне нужно быть, во-первых, членом Союза писателей. Во-вторых, кто меня рекомендует в Литфонд, как я могу туда вступить, будучи членом Союза писателей?
— Я ту старую механику не знаю. Сейчас Литфонд возрождают уже несколько лет, и уже не надо никаких особенных рекомендаций, просто написал заявление… Может, и тогда так было. Это в Союз писателей нужны были рекомендации и тогда, и сейчас.
— Партия контролировала этот процесс распределения средств Литфонда?
— Не особенно. Это всё-таки внутреннее больше финансовое дело. Не думаю, чтобы партия туда лезла.
— То есть Вы хотите сказать, что КПСС не контролировала этот кран с кислородом?
— Не совсем так. Членство в Союзе писателей она контролировала. Практически по каждой кандидатуре ходили в обком «советоваться». Естественно, советовались, и очень сильно, по выбору секретаря местной писательской организации, и даже по выбору членов бюро писательской организации. Но по Литфонду, по-моему, нет.
— С середины семидесятых годов по численности населения один только город Омск был сопоставим с численностью Эстонской Советской Социалистической Республики. И в это время в Эстонии, полагаю, были десятки, если не сотня членов Союза писателей. Были на местах какие-то квоты на то, сколько в Омской области может быть членов Союза писателей?
— Нет.
— То есть хоть тысяча, главное, чтобы писали хорошо, и всё.
— Какая тысяча… Практически в областном центре, таком, как Омск, при советской власти, по-моему, больше 15 человек никогда не было.
— А кто регулировал поголовье?
— Никто не регулировал.
— То есть они сами регулировались?
— Да.
— Интересно. В Омске на миллион жителей было 15 писателей*8, а в Барнауле сколько было?
— Тоже, наверное, примерно столько же.
— Почему? Омск в два раза больше, а писателей столько же, сколько в 500-тысячном Барнауле.
— В Новосибирске было побольше, там, по-моему, человек 30 было. Потому что там издательство было, там был журнал традиционно – «Сибирские огни», да и город всё-таки побольше Омска.
— И где нужно было опубликоваться, для того чтобы иметь право претендовать на членство в Союзе писателей?
— Не в журналах. Журналы, конечно, не мешали, особенно для критиков, но, вообще-то, в уставе было записано, что необходимо выпустить две книги.
— Их можно было издать в омском издательстве? Было же такое издательство в Омске?
— Его вместе с совнархозами под горячую руку прихлопнули. 19 лет его не было, до 1981 года.
— Оно только в 1981 году открылось?
— Да, только правильно – не открылось, а возобновилось. С издательством получился парадокс. В 1962 году в Омске образовалась профессиональная писательская организация, и, по-моему, в том же 62-м году, или в 61-м, прихлопнули Омское книжное издательство. И всё это время омские писатели были пристёгнуты, вместе с Томском, к Новосибирску, в котором располагалось Западно-Сибирское книжное издательство, обслуживавшее три области: Томскую, Омскую и собственно Новосибирскую. Здесь, в Омске, было отделение, которое исполняло исключительно техническую роль. Тут была хорошая полиграфическая база, сюда присылали вёрстку, готовые к изданию рукописи, причём необязательно омичей. Здесь их печатали в нашем Доме печати и отправляли обратно в Новосибирск*9.
— По сути, отправляли в Новосибирск уже книжки.
— Да-да.
— А Алтай?
— Алтай всегда сохранял своё книжное издательство. Во-первых, это край, особая статья. Во-вторых, национальный момент – там был Горно-Алтайск, Горно-Алтайская область, там нужно было пропагандировать алтайских писателей, переводить их на русский язык*10.
— В сущности, мощность издательства регулировала численность писателей.
— Автоматически так и получалось, потому что писатель – он печататься должен, он тянется к издательству, к журналу, а в Омске этого не было в те времена.
— Предположим, что какой-нибудь омский писатель или томский наплевали бы на Новосибирск и поехали либо в Москву, либо в Питер, либо поближе – в Алма-Ату и предложили бы там свою рукопись. Её бы там автоматически отвергли, сказали, что ты из другого региона, ты должен пойти в Западно-Сибирское, или как?
— Москва – это отдельный случай, там центральные издательства, там стремился и имел право издаваться любой писатель Союза. Но и в провинции автоматически бы не отвергли, если хорошая рукопись.
— Тогда чем это определялось?
— Какого-то регулирующего начала не было. Если бы эта рукопись была так себе, ни шатко ни валко, сказали бы: знаешь, давай-ка предложи-ка её там, где ты живёшь. Он сказал бы, например: «А я там поругался с главным редактором». – «Ну, налаживай отношения, то-сё, ты знаешь, у нас тут своих хватает. На каком основании мы тебя издадим, а наши будут спрашивать: а чего вы чужих издаёте, а я не могу издаться пять лет?» Могли просто вот так откровенно сказать. А если бы рукопись понравилась, то могли бы и издать.
— Стали бы с ним вообще разговаривать, если автор не член Союза писателей, в этом издательстве?
— Члену Союза было, конечно же, издаться проще, на это тогда обращали внимание. Но уже тогда, если была очень талантливая рукопись, на это закрывали глаза.
— Вы можете кого-нибудь назвать, кто вот так прошёл?
— Я, наверное, мог бы назвать, но навскидку не помню. Это были скорее исключения из правил, чем правила.
— Когда Вы издали свою первую книжку?
— В 1979-м году.
— То есть получается, что прошло 12 лет работы журналистом, прежде чем эта книжка вышла. Как это было? Немножко расскажите.
— Я, во-первых, долго очень её писал. Я ещё в 69-м году заинтересовался Дравертом*11, начал собирать материал. Довольно тяжело у меня шла книга, года три она болталась в издательстве. Книга отчасти популяризирует его стихи, творчество. Однако Драверт был сам очень интересной личностью, и, скорее, я писал о его биографии. Он путешествовал, с Ферсманом был на дружеской ноге, с Вернадским, с Циолковским переписывался, в молодости на Казанском университете красный флаг вывесил, революцией увлекался, такого анархистского толка революционер, в Якутию его сослали за это.
— Тогда пытались какие-то серии выстраивать типа «Жизнь замечательных людей», были «Пламенные революционеры». Так что такая книга просится в серию. Она вышла в Западно-Сибирском издательстве отдельно, сама по себе?
— Да.
— Тогда была какая-то редакционная политика? В смысле, что руководители издательства заранее объявляли, про что надо писать, чтобы опубликоваться.
— Были серии, и даже в Западно-Сибирском книжном издательстве. Допустим, была поэтическая серия.
— Поэтическая – просто поэты Сибири?
— Да, сибирские поэты, они в одинаковом оформлении выходили, как поэты прошлого, так и настоящего – «Библиотека сибирской поэзии». Были ещё какие-то серии, но меня это никак не коснулось.
— Редакционная политика издательств – она как-то доводилась до писательских организаций?
— Каждый год приезжал представитель из Новосибирска, иногда это даже был сам директор издательства или главный редактор, иногда они вдвоём приезжали и докладывали на общем собрании писательской организации о планах издательства будущего года. Самая главная фишка во всём этом деле была бумага. И бумагу делили по едокам: вот, в Омске – 12 членов Союза, в Томске – 10, а в Новосибирске – 30. Общий тоннаж бумаги соответственно – примерно – делился. И говорили: ребята, вот вам полагается на этот год примерно столько-то. А там ещё от тиража ведь зависит. Какая-то литературоведческая книжка, её и в те времена больше одной-двух тысяч не выпускали – кому она нужна, по их мнению. А какой-то популярный роман – на нём можно и заработать.
— Например, про гражданскую войну в Сибири?
— Что-нибудь такое. В те времена советские начинал писать один знаменитый новосибирский детективщик Черненок. Он любой тираж выдержал бы, тогда детективов было мало. Всё это в издательстве обсчитывали, и конъюнктура даже была какая-то тогда, и они докладывали на общем собрании, что на будущий год мы включаем рукопись вашего писателя такого-то, а вашего такого-то, а в целом вот такой-то план. Ну и тут каждый раз были трения: а почему меня не включили, а почему то, а почему сё…
— В конечном счёте оказывается, что количество писателей определялось даже не самими писателями, а издательством. А объём деятельности издательства, в свою очередь, регулировался количеством бумаги. То есть получается, что количество писателей определялось количеством бумаги. Даже не партией.
— Не впрямую, но получается, да, была какая-то зависимость*12.
— Но ведь кто-то же писал «Малую землю», «Целину» для Брежнева. И были же информационные потребности у Манякина*13, других партийных лидеров. Наверняка надо было освещать какие-то трудовые подвиги. Омск был закрытым городом, поэтому танками, наверное, нельзя было гордиться. Но что-нибудь другое должно было быть?
— Конечно. Руководил нашей писательской организацией Леонид Иванович Иванов. Он был очеркист, сельскохозяйственный очеркист. А возглавлял долгие-долгие годы область Сергей Иосифович Манякин, по образованию агроном, который прежде всего обращал внимание на сельское хозяйство. Иванов не был членом партии, это очень большое исключение: руководитель писательской организации – не член партии, и тем не менее, как говорится, открывал пинком двери в кабинет Манякина, личные отношения были такие, исключительные. Иванов ему писал, говорят, доклады. И уже в конце 80-х он вроде бы написал для Манякина книжку «Сибирь далёкая и близкая», составленную в значительной части из собственных очерков. У нас в организации потом нашлись люди – писатель NN сравнивал: вот очерк Иванова, который был напечатан в таком-то журнале, потом вошёл в такую-то его книгу, а потом – в книжку Манякина. В соответствующей главе текст тик-в-тик с очерком идёт. И что получается: Иванов подставил его, – получается, что Манякин у него списал, – плагиатором его выставили. Хода, конечно, этой жалобе NN не дали. У них плохие были отношения, и он хотел Иванова на этом деле поймать*14. А книга Манякина недавно вторым изданием вышла.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
.
начало статьи