Пять с лишним лет назад Сергей Поварцов, коренной омич, преподаватель университета, литератор, уехал из нашего города. Его хорошо знали, очень любили и ценили многие из тех, кто имел отношение к профессиональной журналистике, литературе, культуре. Благодаря литературно-краеведческим поискам, многочисленным публикациям, постоянному сотрудничеству с сибирскими и московскими «толстыми» журналами, его деятельность занимала особое место в культурной жизни Омска. Литературных и театральных критиков, а тем более систематически и плодотворно пишущих филологов в провинции всегда было мало. А с отъездом в иные края Виктора Калиша и Евсея Цейтлина и особенно с уходом Е..И..Беленького и Э..Г..Шика стало совсем худо. К тому же Бог наградил Поварцова многими талантами: поэтическим даром и искренним интересом к театральному искусству, лёгким пером и тонким вкусом к слову, чтобы не лезть за ним всякий раз в карман и не мучиться с интонацией, слогом, жанром высказывания. А ещё – превосходной способностью найти душевно-человеческий или деловой контакт с собеседником: помогали истинная толерантность, эрудиция, врождённая интеллигентность. Но в чём он всегда был и остаётся настоящим мастером, единственным среди нас, так это в неутомимой, неустанной страсти – пока не поздно! – собирать всё, что можно, о литературе края. Кто, если не мы?! Дотошным образом изучать архивы, старую периодику, искать тех, кто что-то или кого-то знал, завести переписку, расспросить и записать услышанное. Спасать редкие издания, письма, артефакты, фото, документы, успеть зафиксировать ещё «живыми» старинные дома, улицы и т..д., и т..д.
Всем этим он с давних лет – ещё смолоду – владел совершенно и не уставал поражаться нашей лености и безответственности. Результатом многодесятилетнего и разнообразного труда автора стали скрупулёзно собранная книжка о молодости Леонида Мартынова «Над рекой Тишиной», и блистательная монография на его главную научную тему – о жизни и смерти Исаака Бабеля, и пилотные собрания стихов талантливых поэтесс Серебряного века, литературно-критических работ Д..С..Мережковского, «Пушкин в сердцах омичей», документов и откликов о посещении нашего края А..И..Солженицыным во время его исторического возвращения в Россию…
И вот Поварцов уехал жить в Краснодар – так сложилась судьба. И все годы вдали от родного города очень о нём тоскует. О друзьях, о дружелюбной для себя среде, о родных могилах на Старо-Северном кладбище… Не раз и не два он возвращается к своей сердечной смуте в литературном дневнике: «Жить вдали от родной почвы и не врастать в новую – штука тяжёлая». Сказано вроде о Вильяме Озолине – тот вынужден был покинуть Омск, но, судя по письмам, «в последние годы возвращение на родину было главной его мечтой». И разве не слышим мы здесь голос самого автора?
Все пять с половиной лет он, как всегда, много работает для литературы. Написаны книжка-конспект о любимом Бабеле, мемуары о встречах с сибиряками, рецензии на монографии историков литературы ХХ века, статьи и отзывы об омских изданиях.
* * *
Жанр новой книги С..Н..Поварцова «Тёплое течение», выходящей десять лет спустя после тоже юбилейной «Омской стрелки» (2003), содержательно продолжает её традиции и отчасти найденную там форму сочетания глав – дружеских откликов с рецензиями и статьями. Но жанр обозначен скорее метафорически: страницы литературного дневника. Однако, соединяясь с другой метафорой – заглавия, дневниковая задушевность и искренность настраивают на благожелательную внимательность. Тем более, что практически в каждом коротком сюжете нас ждёт открытие. Так, впервые публикуется большой очерк жизни и творчества Петра Николаевича Ребрина, которому автор уверенно возвращает статус самобытного писателя-художника. Я не оговорился: для широкого читателя это прозвучало впервые – статьи о нашем земляке в научных изданиях университетов, а тем более кандидатские диссертации о нём (И..Б..Гладковой, М..А..Зайцевой), к сожалению, малодоступны.
Писательская судьба Ребрина была трудной. Молодые сотоварищирадиожурналисты скептически посмеивались над его пристрастием к беллетристике. Сам Пётр Николаевич мучительно сомневался в художественных возможностях своего слова. Партийная критика хрущёвских времён беспощадно ударила по лучшим сборникам его очерков, в первую очередь – по книге «Головырино, Головырино», напечатанной в московском альманахе «Наш современник» (1963). Лишь после смерти П..Н..Ребрина, в канун социальной перестройки в стране, известные писатели и публицисты в некрологе «Литературной газеты» по достоинству оценили повесть сибиряка как «вещь высокопоэтическую и беспримерно правдивую»… Сергей Поварцов подробно рассказывает, как непросто, но неуклонно развивался и креп в Петре Ребрине писатель-художник. Автор видит его талант «типичного шестидесятника сибирской глубинки» масштабно, в широком контексте жизни общества и отечественной литературы, в частности – эволюции лучших образцов жанра деревенского очерка. Говоря о главных проблемах, которые не давали покоя Ребрину, о его боли сердечной за сибирскую деревню (а он «умел понимать язык земли»), Поварцов не скрывает своей любви к слову писателя: «мне радостно читать Ребрина…»; «я любовался умением автора живописать портреты сажинцев…». И наконец – обобщение: «То была совестливая публицистика высочайшего класса».
Особое место в памяти сердца автора занимает мемуар о нашем земляке, известном не только в Сибири прекрасном поэте Вильяме Озолине. Десять лет назад в «Омской стрелке» Поварцов писал о нём ещё живом, «юбилейном», неутомимом. Теперь – уже прощание. Озолин – это дружба, рождённая в годы студенческой юности, это влюблённость в мир поэзии, а значит, и единая «группа крови». Это и романтическая свобода молодости, «бурная и задиристая». И разве удивительно, что в повествовании об Озолине мы то и дело находим черты прозы поэта: «Он оставлял политику на другой территории, избегал её, ревниво оберегая чистоту лирического родника. Благодаря Вильяму я достаточно рано понял, может быть, самое главное: мало уметь сочинять стихи, пусть и хорошие. Надо жить, как поэт. Вильям сознательно делал себе биографию…» И, конечно, автор, как всегда, делится с нами литературно-краеведческими разысканиями, сообщая труднодоступные сведения генеалогии рода Озолиных, о матери Вильяма и его отце, погибшем по ложному обвинению в годы Большого террора. Это одна из главных тем, что многие годы, как пепел Клааса, живёт в памяти исследователя и гражданина и во многом определяет выбор его героев: Бабель, братья Васильевы, семья Озолиных, уничтоженные омские интеллигенты, Леонид Шевчук, Э. Г. Шик…
Не прибегая к тонкостям филологического анализа, Сергей Поварцов создаёт яркий и точный портрет Вильяма Озолина, выделяя в нём наиболее глубокие и характерные черты: открытость для общения, лёгкость дыхания, неотразимость мужского обаяния. Духовная близость с героем очерка помогает автору найти оригинальные акценты в комментариях к поэтике и художественному методу стихов друга: «Тема дальних северных странствий хотя и несла в себе специфическую экзотику, но по большому счёту выражала сыновнее чувство любви к рано погибшему отцу. Вильям как бы продолжал жизнь отца, подстреленного на взлёте». Лиризм очерка об Озолине определяется также скрещеньем общего мотива автора и его героя – драмы «чужого пространства», тоски по малой родине. «На склоне лет, – признаётся Сергей Поварцов, – у многих отъехавших в дальние края отчий дом обретает черты невыразимо прекрасной сказки, куда хочется вернуться во что бы то ни стало».
Этот родной голос, донёсшийся с далёкого благодатного юга в суровую заснеженную Сибирь, дорог нам как воплощённое в живом слове плодоносное чувство родины.
* * *
Противоречивое впечатление вызывает чтение мемуарно-аналитической главы о Леониде Васильевиче Шевчуке, старшем друге автора и «ярчайшей фигуре в среде творческой интеллигенции» Омска второй половины прошлого века, литераторе ещё более сложной, чем Ребрин или Озолин, судьбы. Он всегда стремился к внутренней свободе, и не может не вызвать сочувствия мечта по-настоящему даровитого Л..Шевчука о профессиональном писательстве и невозможность реализовать свои способности. Но что помешало? И каков тип личности этого действительно незаурядного человека? Диссидент, как были убеждены «начальствующие персоны в погонах и без погон» да и некоторые историки, писавшие о нём, или «озорник, законопослушный гражданин», как оценивает его Сергей Поварцов; смельчак, решившийся в одиночку бороться самиздатовским острословием с удушьем социально-безнравственной системы советского Левиафана? А может быть, постоянная нацеленность на борьбу с разнообразным злом, погружённость в скептицизм и сатиру истощили талант Леонида Шевчука? Сложная нравственная проблема возникает едва ли не впервые на новом материале.
Я обрадовался, найдя в энциклопедии Омска (2011) большую статью о Л..В..Шевчуке, написанную С..Г..Сизовым. Он давно занимается историей политических репрессий, инакомыслия в Западной Сибири, опубликовал монографию «“Двадцатый век – не для камина”. Историческая реконструкция судьбы репрессированного литератора Бориса Леонова» (2008), многочисленные статьи, в том числе и о Л..Шевчуке. К сожалению, в энциклопедии не обошлось без досадной ошибки.
Из опубликованных мемуарных свидетельств мы знаем о мужественном выступлении Леонида Шевчука на собрании литфака Омского педагогического института, когда студент-второкурсник один посмел публично выступить против шельмования Зощенко и Ахматовой в погромном докладе А..Жданова и печально знаменитом постановлении ЦК партии 1946 года. Почему студента-филолога по тем временам «пощадили» и дали закончить вуз, неизвестно, но понятно, по каким причинам его литературному творчеству, тем более в иронико-сатирической форме, на долгие годы «позволено» было существовать, за редким исключением, о чём пишет Сергей Поварцов, только в так называемом самиздате.
Узнав из омской энциклопедии, что в «Сибирских огнях» (1959, №5) была напечатана статья литературного критика и преподавателя педагогического вуза Е..И..Беленького о стихах Леонида Шевчука, я, конечно, разыскал журнал, в надежде найти раритетные произведения омского литератора, их критический анализ. Однако на указанных страницах рецензии ни единого слова о Шевчуке не оказалось. А так хотелось бы понять, например, из работы профессионального литератора, действительно ли столь необходима и органична была в поэзии омского озорника ненормативная лексика, что в ней можно видеть не только эпатаж, но и продолжение национальной традиции, начатой ещё «Русскими заветными сказками», собранными в народе А. Н. Афанасьевым.
* * *
Короткий рассказ о дружбе с В..Г..Утковым напоминает нам о выдающемся поэте ХХ века, нашем земляке Л..Н..Мартынове и полузабытой традиции проведения в его честь большого литературного праздника в Омске, сбережения всего, что связано с памятью о нём на сибирской родине. Думаю, стоит напомнить, что С..Н..Поварцов был инициатором и главным генератором идей «Мартыновских чтений». Он уехал, и в который раз задумываешься о роли отдельной личности в жизненном процессе.
История братьев Васильевых не могла не попасть в эту книгу по многим причинам. Павел Васильев, один из самых крупных поэтов советской эпохи, биографически и творчески очень близок омичам. И не случайно его яркая, как метеор, трагическая и прекрасная судьба стала сюжетом документального телефильма «Плуг воспоминаний» по сценарию Поварцова. Младший брат Павла Виктор Николаевич прошёл через ГУЛАГ. Даже после реабилитации, оставаясь изгоем и начав писать стихи и прозу, долго «жил как бы в тени известного брата». Здесь, в очерковом мемуаре, автор знакомит нас «из первых рук» с документальной правдой о покалеченной, но не убитой репрессиями жизни талантливого Васильева-младшего, а его проза получает первый опыт профессионального анализа.
Почему сегодня было так важно написать очерк об Александре Степановиче Санине, воине из брестской легенды? И потому, что автор – «сын войны» из послевоенного поколения. И потому, что правда о Великой Отечественной с годами тускнеет, постепенно стирается из памяти даже нашего, победившего, народа. И потому, что волею судьбы Сергей Поварцов был знаком с Саниным, директором омской школы № 12, где учительствовала его мама. Он помнит его рассказы о первых неделях войны, о Брестской крепости. Из драгоценных крупиц пережитого в детстве родился глубокий интерес на всю взрослую жизнь. Жаль, конечно, что так и не состоялся замысел телевизионного фильма о Санине, подобного тому, что был в своё время сделан о Павле Васильеве. Но в памяти остались долгие беседы с Александром Степановичем о старом Омске, подробный рассказ о героическом сопротивлении Брестской цитадели, о трагизме и мужестве плена, о драме послевоенной участи бывших военнопленных, когда даже так называемые порядочные люди осторожничали или – увы! – вели себя предательски. Воспоминания А..С..Санина, бережно сохранённые С..Поварцовым и теперь ставшие нашим общим достоянием, раскрывают и ещё одну тайну той воистину Великой нашей войны (миф о Потапове), восстанавливая историческую справедливость, добавляя существенный штрих в правду о войне.
В очерке о художнике Николае Третьякове, как и во всём первом разделе книги, особенное значение имеет мемуарная составляющая. О встрече студентов шестидесятых годов с талантливыми омскими живописцами, которые в годы юности автора официально аттестовались властью как формалисты и авангардисты, но которыми давно и по праву Омск гордится. Глава о личности и своеобразии таланта Николая Яковлевича Третьякова написана легко, изящно. Творческий портрет мастера представлен в контексте времени глубокими, сжатыми формулами: «Третьяков никогда не шёл “в ногу”, но неизменно боролся с обстоятельствами, не терял лица. Он жил и творил в состоянии постоянного напряжения…» «Когда внимательно всматриваешься в композиции Николая Яковлевича, появляется догадка, что ему было тесно в нормах станковой живописи, рамки холста или картона словно сдерживали полёт его фантазии. Отсюда утрирование пропорций, интенсивность условных элементов в урбанистических пейзажах». Описание произведений (экфрасис) в очерке Поварцова, наверное, могло быть и более обширным и впечатляющим. Впрочем, это компенсируется тем, что талант художника увиден сквозь призму действия эстетического закона, универсального для любой эпохи, – «расширения художественной впечатлительности».
Мемуар о встречах с профессором В..В..Берниковым, помимо любопытных подробностей литературной жизни Омска 1920-х годов, а также – о Горьком и русской эмиграции в Париже, великолепно демонстрирует метод и приёмы работы литературного краеведа, внимание к изучению родословной «героя», необходимость пояснений комментатора. Записи бесед Поварцова открывают перспективу для будущих увлекательных разысканий.
* * *
Второй раздел книги содержит историко-литературные работы С..Н..Поварцова последних лет, большей частью тоже связанные с Омском и опубликованные, как и рецензии, составившие третий раздел, в авторитетном литературоведческом журнале «Вопросы литературы» (Москва). Так, несомненный интерес представляет авторская версия сибирского периода биографии классика советской литературы Всеволода Иванова, который в молодые свои годы в колчаковском Омске служил рабочим-наборщиком и между иными занятиями нелегально набрал первую книжку своих рассказов «Рогульки», издав её под псевдонимом В..Тараканов. Сергей Поварцов вводит обширный корпус историко-литературных и архивных материалов, попутно восстанавливая правду о загадочной и уникальной судьбе редактора издававшейся в нашем городе фронтовой газеты «Вперёд» полковника Янчевецкого, впоследствии знаменитого исторического романиста В..Г..Яна, что позволяет автору вполне доказательно и корректно разобраться в сложных переплетениях политических пристрастий молодого Всеволода Иванова, сняв с него клевету и наветы, в том числе и содержащиеся в «литературных» доносах Антона Сорокина. Безусловно плодотворной является также постановка автором проблемы творческого метода Вс..Иванова, которому были узки рамки социалистического реализма, а метания молодости как своего рода зарубки памяти сдерживали внутреннюю свободу многогранного дарования писателя.
Тонкое чутьё поэтического слова известно в Сергее Поварцове с юности. Он не только писал и пишет стихи. Его, кажется, единственного из омичей, не считая, разумеется, Роберта Рождественского, в студенческие годы печатала московская «Юность». Через «поэтические врата» он пришёл в критику и литературоведение. Статьи, представленные в юбилейном сборнике, демонстрируют зрелое мастерство различных способов изучения стихотворного текста. Так, анализ знаменитого стихотворения Леонида Мартынова «Эрцинский лес» через историю его создания и публикации на широком историко-литературном фоне даёт возможность Поварцову справедливо видеть в произведении гражданский поступок поэта. Нельзя не оценить по достоинству и открытие многослойности системы художественной образности «Эрцинского леса» в историко-литературной работе автора. Оно стало возможным на основе его архивно-краеведческих находок и укрепило аргументированность оригинального прочтения произведения.
Оставаясь в теперешней южной дали нашим земляком-омичом не только по рождению, но и по направленности профессиональных и душевных интересов, Сергей Поварцов не мог не откликнуться рецензией на радиокнигу своего давнего друга, умершего после долгой тяжёлой болезни, талантливого омского журналиста Леонида Яковлевича Кудрявского «Прощание с веком», бережно подготовленную к печати Галиной Кудрявской и коллегами-радийцами. Двенадцать часов радиоэфира, запечатлённые теперь и на бумажном листе, – это попытка авторитетных профессионалов науки, деятелей искусства понять и осмыслить наиболее характерные черты уходящего века на пороге нового тысячелетия. Прав автор рецензии: этот волнующий документ эпохи ценен как «одна из форм проявления национального сознания». Соглашаясь с трагическим диагнозом ХХ века в России, хочется вместе с автором ответить на сложнейший и пока не решённый вопрос – за что нам этот крест? Скороговоркой решить его не получается. И уже очевидно, что причин для оптимизма и веры в скорые перемены жизни россиян в лучшую сторону пока маловато.
* * *
Читателю большей части статей последнего раздела книги Сергея Поварцова потребуется, пожалуй, специальная филологическая подготовленность, особенно для текстов, опубликованных ранее в одном из лучших отечественных журналов «Вопросы литературы». Что ж, каждый выберет для чтения то, что ему ближе, интереснее, а автору в книге избранных произведений последнего пятилетия как было не обозначить результатов плодотворного сотрудничества с маститым столичным изданием. Тем более, что длится оно почти сорок лет. Книгочея, полагаю, может особенно привлечь в завершающем разделе рецензия на капитальное исследование архивиста и филолога Б..Фрезинского «Писатели и советские вожди», а специалиста, несомненно, заинтересуют компетентные и взвешенные отклики (хотя мода на чрезмерное употребление иностранной терминологии иногда мешает) на недавние монографии таких знатоков отечественной литературы и критики ХХ века, как Мариэтта Чудакова и Наталья Корниенко, тем более, что обе, естественно, по-своему решают актуальный вопрос: что же произошло с русской литературой в минувшем веке – «война за души всех деятелей культуры продолжалась вплоть до 1991 года».
Резюмируя всё сказанное, можно с полной уверенностью заключить: отрадно видеть, как успешно сочетаются в литературном творчестве Сергея Поварцова высокий академический уровень с нелицеприятной критикой и ответственным литературным краеведением, а также как необходимы для автора живые связи с его малой родиной – холодноватым, но по-прежнему плодоносящим Омским Прииртышьем.
Вступительная статья Вадима Михайловича Физикова к книге – сборнику очерков, мемуаров, рецензий – Сергея Николаевича Поварцова «Тёплое течение. Страницы литературного дневника» (Омск, 2014. — С. 3-10)*.
Книга С. Н. Поварцова «Тёплое течение. Страницы литературного дневника» (Омск, 2014) представлена в открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН (см. релиз / текст).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи