«Мы знаем, что эта задача не имеет решения, – говорил незабвенный Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом Смысла Жизни в НИИЧАВО из повести-сказки братьев Стругацких “Понедельник начинается в субботу”. – Мы хотим знать, как её решать».
Одной из неразрешённых до сих пор задач человечества является так называемое творчество – умение отдельных индивидуумов складывать из обычных слов нечто берущее за душу, из обычных красок получать радующее глаз изображение, из обычных звуков создавать утоляющую печаль музыку. Ещё более загадочным является то, почему самые обычные с виду люди вдруг принимаются творить. Понятное дело – убить саблезубого тигра, чтобы его съесть. Снять с него шкуру и согреться под ней. Прельстить привлекательную самку, чтобы продолжить род свой. Казалось бы, всё это определено природой, занимайся этими и подобными делами, так нет, вдруг отдельным индивидуумам взбредает в голову нечто совсем никчемушное, и они начинают создавать произведения искусства.
Заметим в скобках, что уважаемыми членами общества, чуть ли не глашатаями истин в последних инстанциях эти творцы стали совсем недавно по историческим меркам, лет двести максимум. А до того считались шутами, скоморохами, бахарями, менестрелями, в общем, развлекающим и обслуживающим персоналом.
И мало того, что эти отдельные желающие странного сами сочиняют, так некоторые из них ещё жадно допытываются: а зачем это? а как это делается? а почему это именно я?
Мне посчастливилось общаться с несколькими такими любопытствующими: например, с Михаилом Анчаровым, все книги которого именно о тайнах творчества, с Генрихом Альтовым и Павлом Амнуэлем, разработчиками курса развития творческого воображения и алгоритмов создания новых фантастических идей, наконец, со Станиславом Лемом, замахнувшимся на создание теории литературы.
И ещё повезло мне в самом начале 1980-х годов встретиться и подружиться с Геннадием Мартовичем Прашкевичем. С тех пор я внимательно слежу за тем, что он делает. И должен сказать, что он тоже довольно часто обращается к вышеупомянутым темам (вопросам).
Вот лишь несколько ярких случаев такого обращения.
В романе «Царь-Ужас» (роман выходил также под названием «Дэдо») автор решился на отчаянный и рискованный эксперимент: описал мир, в котором после всепланетной катастрофы исчезло искусство как явление. Риск заключался в том, чтобы суметь показать этот мир без искусства убедительно и достоверно, а значит, нужно было лишить его ярких красок, метафор, лёгкости бытия. Это автору вполне удалось, но далеко не все читатели восприняли это как должное. Чаще они прочитывали вторую часть романа, в которой происходят события будущего мира, как неудавшуюся автору.
Вот типичный отклик некоего Максима на сайте «Лаборатория фантастики»:
«Тут-то получается и неубедительно, и герои какие-то надуманные, и заняты они непонятно чем – какие-то Тайные Советы, Старые Базы, бог знает, что ещё. Лишь намеченные, но совершенно нераскрытые элементы будущего, элементы общественного устройства. Спрашивается – зачем было делать так скупо? [Выделено мной. — В..Б.] Но вернусь к первой части романа. Вот тут – браво! Главный герой – русский моряк Семён – живой, смачно выписанный, с характером, со своими страхами, с желаниями, с любовью и друзьями. И написано интересно, читаешь, не отрываясь».
То есть поставленную перед собой задачу автор выполнил. Мир будущего без красоты, без лирики, без музыки – отталкивает. Даже несмотря на то, что жизнь Семёна Юшина и раньше вовсе не была усеяна розами: и топили его, и убивали, и гноили в лагерях; эта реальная жизнь, конечно, выглядит ярче и убедительнее, чем жизнь, подчинённая жёстким правилам и условиям выживания без искусства. Особое недоумение у людей будущего вызывает татуировка на спине Семёна – изображение обнажённой женщины нечеловеческой (по мнению будетлян, жителей будущего) красоты, сделанное по эскизу Дэдо (так когда-то близкие называли великого французского художника и скульптура Амедео Модильяни).
Зачем – это?
Вопрос об искусстве.
Другой пример – повесть Геннадия Прашкевича «Белый мамонт», обозначенная как перевод с неандертальского языка. Нет, эта повесть – не окончательный ответ на вопрос о том, как и когда появилось искусство, не окончательная разгадка древней, как человечество, тайны, но всего лишь попытка представить, зачем и почему зарождались первые, неумелые, совершенно бесполезные в реальной жизни, полной опасностей и тягот, специфические умения и способности, которые, конечно, не приносят что-то вещное, но всё-таки оказались нужны и необходимы. Ведь поди ж ты, «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать», а душу рвёт и терзает…
При ближайшем и внимательном рассмотрении мы увидим, что век 20-й несущественно изменил отношение обывателей к поэтам и художникам. Как и сто лет назад, и двести, как и во времена мамонтов, всерьёз их никто не воспринимает. Ну, могут на всякий случай убить на дуэли, сослать в глухомань на край света, перестать печатать и выставлять их творения. Ну, разве что молодёжь по наивности своей вспомнит какого-либо опального творца, как сделал это в 60-х годах прошлого века Прашкевич с сотоварищами по литературному объединению в новосибирском Академгородке, решившие, что именно в их самостийном литературном альманахе должны появиться стихи тогда ещё опальной Анны Андреевны Ахматовой.
Для таких случаев во все времена имелись шаманы, цензоры, секретари обкомов, министры культуры, всяческие другие чиновники, которые, конечно же, лучше знают, кого печатать, о чём писать, да и вообще, не отправить ли зарвавшегося молодого сочинителя на охоту, в армию, в деревню…
Удивительно то, что пагубная страсть к сочинительству у некоторых не пропадает даже после того, как им внятно объяснили, что они не правы. Институт геологии и геофизики Прашкевичу после истории с письмом Анне Ахматовой пришлось покинуть, почти на семь лет он уехал с женой и маленькой дочкой на Дальний Восток, работал там в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного научно-исследовательского института. «Оказалось, что мир, в который мы попали, великолепен, в нём есть просторы, горы, сопки. Каждое лето я пропадал в экспедициях, часто на островах практически необитаемых…»
И писал стихи.
Это уж совсем непонятно.
Зачем? Как говорил старый мистер Уэллер в романе Чарлза Диккенса: «Стихи ненатуральны, никто не говорит стихами, кроме бидля, когда он приходит за святочным подарком, или объявления о ваксе, или какого-нибудь там простачка. Никогда не опускайтесь до поэзии, мой мальчик».
Зато в 1968 году вышла в свет книга корейского поэта Ким.Цын.Сона, которую перевёл Геннадий Прашкевич в тандеме со своим другом Владимиром Горбенко. Тогда же должен был выйти поэтический сборник самого Прашкевича. Но вот незадача! Разве мог советский князь Святослав Игоревич в братской стране Болгарии жечь города и сёла, насиловать болгарок, отнимать чужое добро, как об этом писал поэт? Нет, никогда! Книга Прашкевича была запрещена цензурой. Автора перестали печатать. А он продолжал писать, несмотря ни на что…
Наверное, нужно быть немножечко наглым, чтобы назвать своё новое творение «Божественной комедией». Или быть фантастом. Или поэтом. Или тем и другим.
В общем, надо быть Прашкевичем.
Времена изменились, несмотря на то, что основной инстинкт любого живого существа (и Homo sapiens в частности и в особенности) остался прежним. Поэтому первую часть своей повести, «Ад», автор пропускает. Впрочем, это ничего не меняет, ведь ад никуда не исчезает, он в нас, где бы мы ни находились. Текст повести «Божественная комедия» рваный, как реальная жизнь, на каждой странице встречаются приметы сегодняшнего дня – «Файл оборван», «Перезагрузить», «Нет доступа».
Три темы переплелись, изгибаясь в некоем сладострастном экстазе, три темы, издавна волнующие Прашкевича: наука, любовь, искусство. Задним фоном неизбежно наплывают большие деньги и власть, которую они дают, но автора волнует не это. Наше время беременно ожиданием стремительных перемен, которые принесёт бурное развитие биологических и информационных технологий. Мало кто решает всерьёз попытаться представить, какими будут эти перемены.
Прашкевич не боится рисковать, он идёт напролом.
Ментальная матрица физика Маленкова, волшебный смычок художника Родецкого, невероятная красота мадам Катрин. Что между ними общего? Это нескончаемая лента Мёбиуса, одно плавно перетекает в другое, одно неизбежно вызывает возникновение другого. Как и в жизни, всё на грани фола: любовь соседствует с похотью, наука – со смертью, возвышенное искусство – с низменными страстями.
Мы вступили в двадцать первый век с неимоверно расшатанными устоями морали. Истые христиане (не говоря уж о фанатичных мусульманах) могут спокойно призывать к убийству, десять заповедей Моисея не назовёт полностью ни один ревностный верующий. Круги ада и их обитатели (которых тоже никто не помнит) давно пролистаны. В порыве сладострастия мы жадно цепляемся за любой фантом (или суррогат) счастья, который хоть на мгновение позволит нам ощутить себя в раю. Я вовсе не ханжа. И так было, наверное, всегда. Но не всегда индустрия развлечений так открыто, так бессовестно подталкивает людей к грехопадению.
Душа, да. В повести Прашкевича её заменяют сенсоры подключения к ментальной матрице. В раю не может быть угрызений совести. Там не может быть морали. «Однажды ты проснёшься и вдруг поймёшь, что тоска ушла. И печаль кончилась. И нет эпох, нет границ. Нет зависти и сословий…» Но остаются вопросы. Ведь человеку, скотине этой божественной, мало только совокупляться. Ему ещё хочется познавать. Хочется творить. Как быть с этим? Возможно ли творческое состояние без боли, унижения, тоски? Можно ли творить в раю? А если нельзя, останемся ли мы людьми? Или превратимся в счастливых бездумных тварей, которым уже ничего не нужно. Не слишком ли велика плата за вход в давно обещанные райские кущи? Такие вот, понимаешь, пролегомены к райскому бытию. «Там, где возможно всё, там уже ничто не имеет значения».
А вы готовы подключиться к ментальной матрице?
«Конечно, все герои умрут, и злодеи умрут. Но пока по экрану не бегут титры, шанс есть у каждого…»
Предлагаемая вниманию читателей новая книга Геннадия Прашкевича с её развёрнутым и многозначащим подзаголовком, несмотря на кажущееся отличие от тех вещей, о которых мы говорили выше, несомненно помогает понять место писателя в мироздании. Геннадий Прашкевич снова и снова обращается к загадочной своей натуре, пытаясь разобраться, что из чего складывалось в его судьбе.
«И ещё, даже во сне, я часто мучился тяжким непониманием: кто я? зачем? человек я уже или ещё растение?»
Есть мнение, что эпистолярный жанр вымирает. Как и искусство каллиграфии, умение писать письма переходит в класс необязательной причуды. Судите сами, сначала исчезли письма рукописные. Напечатанные на пишущей машинке, они потеряли признак оригинальности, узнаваемости почерка, стали однообразными по оформлению. Дальше – больше. Возможность электронной переписки удалила из процесса личность почтальона, теперь не нужно ждать его прихода, и быстрота ответа зависит лишь от оперативности вашего корреспондента.
Но забавно! Электронная переписка потихоньку возвращает некоторые элементы внесения особенности в процесс: можно развлекаться, выбирая шрифты, цвет отдельных слов и букв. То есть, может быть, не всё потеряно?..
Прашкевич предлагает нашему вниманию письма тех, с кем он общался за свою долгую жизнь. Это, конечно, в большинстве своём люди пишущие, писатели и поэты, но не только. Есть среди них и учёные, и философы, и историки. В какой-то степени переписка за пятьдесят с лишним лет – это срез нашей истории, нашей жизни, нашей страны. Пришла пора, как писал об этом в повести «Чёрные альпинисты» сам Прашкевич, пришла пора рассказать о себе и о прожитом без всяких прикрас, без всяких умолчаний, другими глазами – со стороны.
«Ещё у меня сохранилась послевоенная фотография.
На фотографии изображён весь мой класс. Скорее всего, второй.
Тридцать восемь заморышей, тридцать восемь затравленных ушастых пройдох.
Я выглядываю из-за оттопыренного уха Паюзы. Во втором классе он, кажется, сидел целых три года, на этом его академическое образование завершилось. На фотографии нам всем вместе примерно около трёхсот лет, считая Паюзу. Настоящие чёрные альпинисты. По глазам видно, как всем страшно хочется в будущее – в тёплую зелёную долину, к людям. Вот Витька Карлик Нос. Он сам не знал, что так уж природой устроен: не мог не воровать, воровал всё и везде. В тёплой зелёной долине (в будущем) ласково помаргивали огоньки больших сроков и казённых домов, приглашая Витьку в исправительный лагерь. А вот Куж-Кувап. Грубиян, наглец, он вечно таскался за девчонками, его тянуло к ним против воли. Может, он и предпочёл бы остаться один на пустом ледниковом щите, но его уже (с первого часа рождения) несла лавина. А вот Томка Тпру, по фамилии Тпрунина. Прямо на уроке она могла завизжать, забиться в истерике. Её посещали видения: пьяный отец, бросающийся с ножом на мать…»
Да, именно оттуда, из этого этого обычного, странного, даже неказистого мира вырос один из самых интересных наших поэтов и писателей, хотя, казалось бы, никак не мог он из всего этого вырасти. Нелогично как-то. Ну, плотничал бы в своей провинции, пил бы в отчаянии, забыл о книжках, как часто бывает. Но не случилось. К счастью, не случилось. И когда ищет он в истории своей жизни те моменты, те явления, которые заставили его всё же заняться стихами и рассказами, мы невольно обращаем внимание не только на описываемые им процессы, но и на самого искателя. Ведь он – не щепка в водовороте событий эпохи, он – активный участник этих событий, он сам, самостоятельно выбирает путь.
Как странно ощущать себя живущим,
по тёмным волнам времени плывущим,
как странно понимать: ещё не вечер,
ещё над нами звёзды, а не свечи,
как странно видеть голубой конверт,
в котором запечатана бумажка
с любым из вариантов –
да и нет.
«Не помню, чтобы я много сочинял в десять-одиннадцать лет, но на обложках самодельных тетрадей, сшитых из листков разносортной бумаги, я уже тогда выводил печатными буквами: “Собрание сочинений”. Самих сочинений, конечно, не было. Было предчувствие. Но ведь и это уже не мало».
Да, совсем не мало. По крайней мере достаточно, чтобы осознанно выбирать нужные варианты, чтобы активно впитывать чужие мнения, чужие строки, чужие впечатления. Впитывать не для того, чтобы тупо заимствовать, подражать, а для того, чтобы синтезировать свои собственные чувства, чтобы, отталкиваясь от прожитого, опять и опять устремляться в неведанное и непознанное. Как сам Прашкевич сказал в одной из своих книг: «Чудеса чудесами, но каждый знает, что истинных чудес только два – Вселенная и Человек».
Статья Владимира Ивановича Борисова – предисловие к книге Геннадия Мартовича Прашкевича «Портрет писателя в молодости» (Москва, 2021. — С. 3-11)*, дополняющей троекнижие Г. М. Прашкевича «Красный сфинкс».
Книга Г..М..Прашкевича «Портрет писателя в молодости» (Москва,.2021) представлена в открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН (текст в библиофонде NB).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи