Вступительная статья И. М. Снегирёва (Введение к книге
«Лубочныя картинки русскаго народа въ Московскомъ мірѣ», с. 1-17)
приведена в современной русской орфографии.
В то самое время, как проявления русской народности в жизни, художестве и письменности составляют предметы разносторонних наблюдений и учёных исследований – не будет излишним и несовременным обозрение русских, или вернее сказать, московских лубочных картинок, соединяющих в себе письменность с лицевыми изображениями. Для нашего простолюдья сии политипажи заменяют картинную галерею, иллюстрации и кипсеки.
О таких простовиках в гравировании [1] едва ли мы не первые говорили, тому лет за тридцать; [2] теперь возобновляем наше обозрение, чтобы не оставить в забвении и без употребления в дело вновь собранных нами материалов, чтобы одно в нашем сочинении дополнить, другое исправить; таким образом прежде изданное обозрение наше теперь представляем в большем объёме и в новом виде отдельною книжкой. Когда оно было читано в 1824 году на заседании Московского Общества Любителей Российской Словесности, то некоторые из членов его даже сомневались, можно ли и должно ли допустить рассуждение в их обществе о таком пошлом, площадном предмете, какой предоставлен в удел черни? Впрочем, решено было принять эту статью только с изменением заглавия в ней – вместо лубочных картин сказать простонародные изображения. Так и напечатана она в Трудах Общества.
Глубже вникая в смысл и дух проявлений русской народности, в близкой их связи с историей и жизнью народною, теперь уже не называют народные песни, как некогда называли их Третьяковский и Сумароков, подлыми, а лубочные картинки и сказки, как князь Кантемир и издатель его сатир Барков, негодными и гнусными. [3] До того чуждалась своей народности литература наша, увлечённая подражанием французской! И многие писатели и художники конца ХVIII, даже начала ХIХ века, смотря только на одну грубую внешность таких произведений простонародного художества и письменности, не иначе отзывались о них, как с насмешкою и презрением. Между тем в западной Европе подобные произведения (litterature de colportage, les livres populaires, Völksbucher, einfache billige Bilderbogen, common pictures), становились предметом учёных исследований, и в России смышлёный иностранец, издатель анекдотов о Петре I, профессор аллегории Штелин обратил своё внимание на Московские лубочные картинки (по-видимому, как на курьёзности, без дальнейших соображений). В 1760 году он составил довольно полное их собрание, которое, как увидим далее, поступило в Императорскую Публичную Библиотеку. Из русских также появились собиратели таких народных курьёзностей.
В курьёзностях природы и художества тогда любителям их представлялась одна только внешность без отношения к внутреннему значению и цели, следственно воззрение их ограничивалось одними внешними, случайными признаками, не касаясь внутренних, существенных. В таких предметах для подобных любителей казалось занимательным и любопытным одно только странное и нелепое, забавное и карикатурное, особливо если оно ещё было и редким в своём роде.
С такой стороны смотрели и на лубочные картинки, в коих художество остановилось на той самой степени, на какой стояло в младенчестве своём. В них видели только неправильный до уродливости рисунок, совершенное отсутствие перспективы, раскраску, похожую на малеванье, или мазанье, пошлость и грубость в выражениях, высокое и величественное, перешедшее в преувеличенное и чудовищное, забавное и смешное в низко-комическое и балагурное, но не замечали смысла и духа в самом содержании, идей в образах. Нелепость и причудливость вкуса в произведениях простонародного художества, или лучше сказать, ремесла, могли ли нравиться любителям изящной живописи – воспитанникам Французской школы? Но что для ума предрассудки, то для чувствования испорченный вкус. Вкус века и нации имеет свои причуды и странности, уполномоченные незапамятною давностью. Разве индийцы и китайцы доныне не держатся своего народного пошиба в живописи, какой у них существует тысячелетия? Да где же чернь не имеет своих особенностей в проявлении своих мыслей и чувствований? У неё обычаем, если не оправдывается, по крайней мере, терпится гротеск – нелепость в формах, и бурлеск – странность во мнениях и вкусе, полагающая неизгладимые отпечатки на произведения простонародного искусства.
Не думайте, впрочем, чтобы простонародные картинки в Германии и Франции были лучше наших в художественном и умственном отношении. По замечанию одного учёного из русских, путешественника: виденная им на ярмарке в Сен-Клу французские лубочные картинки ничто пред нашими московского изделия. «И те и другие, – говорит он, – решительно в одном стиле, но во французских нет той замысловатости, какую находим в наших не потому, что они наши, но потому, что они действительно лучше французских.» [4] Прибавим, что в нашей народной иллюстрации нет таких развратных книжек и картинок, какие у французов находятся в их litterature de colportage, напр.: Картина супружеской любви (Tableau de lʼamour conjugal), коей вышло безчисленное множество изданий и т. д. [5] В Германии и Англии, у тамошней черни есть свои лубочные картинки. Сравните с русскими немецкие издания простонародных тетрадок и книжек с политипажами вроде лубочных Iobsiade, Rübezahl, Geschichte de sieben Schwaben и пр. – вы найдёте в них разительное сходство со старинным пошибом первых. Заглавия немецких Азбук и Катихизисов и теперь ещё украшаются изображением петуха (символа бдительности и Петрова раскаяния), какое появилось в Германии при первом издании сих учебников для простого народа. Недавно в Англии Текерей (Thackeray) выдал прекрасный опыт изображения жизни народной в пошибе простонародных картинок под заглавием Pepy’s Diary by Titmarsh.
Как в западной Европе, так и у нас в России, простонародные картинки, по своему характеру и пошибу, составляют нечто отдельное и своеобразное в мире художественном, а соединённая с ними письменность приняла особенный тип, усвоенный себе простолюдьем. Вызванные естественною потребностью выражать себя, олицетворять свои чувствования и мысли, они проявляют народность в форме и предмете. Несмотря на свою разобщённость с движением мысли и художественности, они входят в соприкосновение с историей словесности и отечественных художеств.
Хотя пути науки и народной мысли и расходятся, но есть в их ходе такие перекрёстки, где они сходятся. Сближение жизни народной с наукою, общечеловеческого с национальным встречается не только в пословице, песне и сказке, но и в лубочных картинах простолюдина, кои олицетворяют его верования, знания и мнения. С наукою лубочная словесность может иметь черезполосное владение, не отделённое полюбовным размежеванием. Из жизни семейной и общественной вошли в неё те основные начала, кои выработаны природным характером русского человека, его собственным сознанием, его историческим развитием, самобытным воспитанием и деятельностью: случайные же уклонения от таких начал и разные обстоятельства положили оттенки на жизнь и художество, какие найдём и у других народов. Из области наук заимствованы лубочною литературой истины, доступные уму и близкие сердцу и приспособительные к жизни, потому что русский человек усваивает себе только то, что находит сродным своему духу, характеру и быту. Чужое ж, несродное, ему не по душе и не по сердцу, ибо народ не бездушный камень, на коем природа растит мох, а рука человеческая может начертать по произволу всякое изображение. Между тем как мысль и художественность приняли с XVIII века ускоренное движение, в простовиках гравирования они остались неподвижными, вместе с тем остаются неподвижными и коренные начала веры и жизни, господствующие в народе. Отставши от такого движения, заветная мысль и наследственная художественность составили особенность, какую поддерживала любовь к старине, укореняла привычка и благоговение к памяти предков. В какой сорочке родилась у народа мысль, в такой она и обжилась у него. Сколь ни груб и даже безобразен пошиб лубочной картинки, но простолюдин так свыкся с ним, как с обычным покроем своего серого кафтана и с нагольной шубой из домашней овчины. Такой покрой, сколько бы, с первого взгляда, ни казался грубым, не отчуждает ни ума, ни человечности по собственному сознанию русского крестьянина в его пословицах: Кафтан хоть сер, а ум не волк съел; Шуба овечья, а душа человечья.
Теперь лубочные картинки достались в удел так называемой черни, т. е. многочисленнейшей и деятельнейшей части народа. Но было время на Руси, когда сословия ещё мало разъединялись нравами и обычаями, когда заветные игры и потехи были едва ли не одни и те же у крестьянина, купца и боярина. В это время, как увидим далее, такие картинки питали свободный доступ и в царские палаты я в боярские хоромы и в крестьянские избы, ибо они составляли, выключая разве немногих, не одну праздную забаву и бессмысленную потеху, но наглядное вразумление, деятельное руководство и поучительные образцы для жизни семейной и общественной, для настоящей и будущей.
Обращаясь к внешности простонародных эстампов, заметим, что вообще под названием лубочных разумеются не только отдельные листы или гравюры, но и лицевые тетрадки; текст в них дополняется и объясняется представлением в лицах самого содержания, тем самым сильнее впечатлевая его в уме, памяти и воображении.
При первом взгляде на такие произведения доморощенного художества, пробуждается вопрос: почему они слывут лубочными, когда вырезывались сперва на деревянных (ксилография), потом на металлических досках (металлография) и теперь рисуются на камнях (литография), а отпечатываются на бумажных листах? Поищем на это ответ в истории, предании и жизни народной.
В глубокой древности луб дерева, т. е. исподняя его кора, снятая с липы, вяза и других удобных для резьбы и письма деревьев, заменяла недостаток бумаги, само название книги у греков βύβλος, у римлян liber собственно значило луб, [6] потому что в частном употреблении, для письма более служили дощечки из белых деревьев. Так и в древности на Руси, по редкости и дороговизне пергамента, бомбицины и бумаги, писывали на бересте и лубе. Св. Иосиф Волоколамский свидетельствует нам, что в обители Препод. Сергия, по скудости средств, писывали служебные книги не на хартиях, т. е. не на пергамене, но на бересте [7]. Миллер из Сибири вывез писанные на бересте документы.
Из Псковской правой грамоты 1483 года обнаруживается, что на лубе чертили планы землям: «И Княжiй бояринъ Михайло, да Климента соцкой тое воды досмотрѣли, да на лубъ выписали и передъ осподою положили, да и велись бы по лубу», т. е. межевались бы по лубочному плану. [8] Другой пример встречаем в летописи: «въ 1577 году Государскiе лубы из покореннаго Новгорода отвезены были къ Царю въ Москву». [9] Даже в конце XVII столетия, как значится в указе 1697 года, луб заменял бумагу, ибо пасквильные письма, прибитые к городским воротам в Москве, тогда писаны были на лубках.
Скажут: на лубке можно писать, а нельзя вырезывать эстампов. Но слово это принято употреблением не в собственном смысле, а в сопряжённом, переносном. Липовые доски, употребляемые для резьбы, по удобству самого дерева, по природе своей мягкого, белого и неструистого, называются также лубами, как и сама липа в Рязанской губернии доныне слывёт лубом. На таких-то досках в Москве вырезывались обронно разные картинки сначала духовного и исторического, потом уже и разного содержания, и отпечатывались на бумажных листах. Древний образчик этой ксилографии, хранившийся у Президента СПб. Академии художеств А. Н. Оленина, сообщён нам в точном снимке Академиком Ф. Г. Солнцевым: это отломок от луба толщиною 1/4 аршина, на нём обронно вырезано изображение какого-то князя, вероятно, (святого), которого видна только одежда с длинными спущенными рукавами. Несколько липовых досок, по-видимому, XVII и XVIII веков, с вырезанными на них обронными изображениями, находилось в Московском древлехранилище г. Погодина. Обрáзное письмо предшествовало буквенному.
До изобретения печатания подвижными буквами оттиснута резанными на деревянных досках в Западной Европе Библия для бедных (Biblia pauperum, Bible des pauvres) с эстампами грубой работы. [10] Подражали этому и у нас в России, как увидим далее. Хотя впоследствии ксилография уступила место металлографии и литографии, деревянные доски заменились металлическими и камнями, но название лубочных усвоилось и гравированным на меди картинкам того же пошиба, между тем, как оно собственно принадлежит только эстампам, резанным у нас на дереве. Этому соответствовало между прочим и то, что простонародные картинки развешивались на лубках для продажи и выставлялись при лубочных комедиях. Местное предание на Москве говорит, будто лубочные картинки, или так называемые листы одолжены своим прозвищем улице Лубянке. Там будто они вырезывались на лубках и печатались в станках печатниками, т. е. типографщиками в Печатной слободе, бывшей у Сретенских ворот Белого города, а выставлялись на деревянной ограде церкви св. Троицы у Сретенских ворот Земляного города (Сухаревой башни), на том самом месте, где ныне у ограды щепетильные лавочки. Доподлинно неизвестно, когда именно началась здесь такая выставка листов, но уже в 1782 году урочище церкви слыло на Листахъ, как видно из подписи священника этой церкви Михаила Кубарева на сохранившейся её летописи. [11] Прихожане сего храма старожилы [12] помнят ещё такую выставку до построения каменной ограды: по их свидетельству, первая прекратилась не ранее 1805 или 1806 г. Как бы то ни было, но подобные обстоятельства, взятые в совокупности, легко могли дать повод к названию простонародных картинок лубочными, так что и другие эстампы плохой работы обыкновенно слывут лубочными. Листы сии также известны под именем суздальских, не по производству их в Суздале, но по разносчикам их суздалями и по самому пошибу, близкому к суздальскому иконному. В Сибири они известны под названием панков, а в Осташкове богатырей, без сомнения, потому, что представляют государей, военачальников, героев и знаменитых особ.
По своему происхождению лубочные картинки или отечественные, или заимствованные у чужестранцев. Древнейшие из первых, как увидим, были преимущественно духовно-религиозного содержания, какое и доныне, по большей части, усвоивают себе лубочные картинки. Иностранцы пользовались и этим средством для распространения своих религиозных мнений и верований в русском мире, они доставляли в Москву немецкие печатные листы, изображавшие Спасителя И. Христа, Богородицу, небесные силы и святых угодников Божиих. Такие изображения, по свидетельству Патриарха Московского Иоакима‚ «никакого подобiя первообразныхъ лицъ не являли своимъ неискусствомъ, но представлялись неистово и неправо, на подобiе лицъ своестранныхъ и в своестранныхъ одеждахъ немецкихъ». [13] Патриарх этот в 1674 г. запретил и покупать такие листы, кои печатали немцы еретики, лютеры и кальвины, по своему проклятому мнению. Несмотря на это, иностранные образчики не остались у нас без подражания, как видно из синодального указа 1721 года, марта 20: появились тогда в Москве изображения Святых, несогласные с преданием Церкви и с подлинниками или персональниками иконописцев, предосудительные уже и по тому, что достойно поклоняемые и чествуемые лики Святых установлено православною церковью писать на досках, а не печатать на бумажных листах. [14] Печатные же допускались духовным начальством не иначе, как только для пригожства, а не для почитания, ими, замечает Патриарх Иоаким, «украшались храмины, избы, клѣти и сѣни». Из описи имущества духовных особ в делах Синодального приказа в половине XVIII века значится, что в крестовых и сенях у духовных властей па стенах наклеены были лубочные картинки: История в лицах Блудного сына, Страшный суд и другие назидательные изображения. Указ 1721 г. марта 20 запрещает выставлять «на продажу на Спасскомъ мосту и въ другихъ мѣстахъ Москвы сочиненныя разныхъ чиновъ людьми службы и каноны, равно и естампы (листы), печатанныя своевольно кромѣ тмпографiи». Подражания западным картинкам религиозного содержания находим в изданиях XVII и XVIII веков Священной Исторiи, Апокалипсiса, Притчи о Блудномъ сынѣ, Избiенiя младенцевъ Иродомъ, Истиннаго начертанiя беззаконнаго суда на Хрiста отъ Iудей произнесеннаго, наконец в известном в Европе с XIV века памятник ксилографии Speculum, в нашем отечественном издании Зерцало грѣшнаго и пр.
Появившиеся на Москве около половины XVII века Нѣмецкiе потѣшные печатные листы – картинки забавного содержания продавались вместе с печатными книгами, рукописями, писчею бумагой, молотковыми и простыми картами в Овощном ряду, потом на Спасском мосту – этом старинном приюте в Москве певцов Лазаря и Алексия Божия человека, также бахарей, т. е. сказочников, имевших доступ в царские палаты, наконец книжников, или книгопродавцев, торговавших там на хорах лавок. [15] Из приходно-расходных книг Оружейной Палаты 1634 года видим, что июня 16 «дано торговымь людямъ Овощнаго ряду за Нѣмецкiя за печатные листы 20 алтынъ, а взяли тѣ листы изъ Государевы мастерскiя палаты въ хоромы Государю Царевичу, князю Олексѣю Михайловичу, да Государынямъ Царевнамъ бояринъ Борисъ Ивановичь Морозовъ, да околничiй Василiй Ивановичь Стрѣшневъ». Потом в 1637 году, марта 8, «дано Овощнаго ряду торговому человѣку Ондрюшкѣ Петрову за 9 листовъ потѣшныхъ 8 алтынъ и двѣ денги; а листы принимала крайчея Соломонида Мезецкая». Такие же листы покупались там и для Царевича Петра Алексеевича. Нѣмецкими они назывались по их происхождению, а потѣшными по забавному и занимательному их содержанию. Способ учить картинами входил в область старинного воспитания. Наставник Царя Алексея Михайловича Морозов учил его посредством гравированных в Германии картинок, изображающих разные достопамятные предметы в мире, как доказывает собрание таких гравюр, принадлежавшее Морозову и хранящееся у П. А. Муханова. Учитель Петра Великого Зотов, названный им в шутку Княземъ Папою, Патрiархомъ Пресбурскимъ, Залузья и всего Кукуя, т. е. Немецкой слободы, [16] для впечатления в памяти своего питомца важнейших предметов из географии и истории, велел наклеить на стенах учебной его комнаты виды знатнейших городов Европы и изображения разных достопамятностей в свете. [17] Той же методы держались при обучении Царевича Алексея Петровича: ему представлены были в аллегорических фигурах разные науки под заглавием Градъ царства небеснаго.
Бывший в Москве, при Царе Алексее Михайловиче англичанин Самуил Коллинс видел там голландские простонародные карикатуры на англичан, кои очевидно принадлежали к немецким потешным листам. Они, говорит английский турист, «изображали Англию в виде безхвостого льва с тремя опрокинутыми коронами и множество больших собак с обрезанными ушами и хвостами». «Таких неприличных картин, – замечает Коллинс, – было много, они производили большое действие в народе варварском». [18] Немецкие потешные листы содержали в себе не одни карикатуры, но и предметы вообще занимательные. Если б сличить русские балагурные и сатирические картинки со старинными голландскими, немецкими [19] и польскими в этом же роде, то, вероятно, некоторые из первых, почитаемые за отечественные, оказались бы иноземными, по своему происхождению, и наоборот. В Нюремберге Граф А. С. Уваров нашёл у одного доктора значительное собрание старинных простонародных картинок, между коими попались ему и сходные с русскими лубочными. Там, равно как в Кёльне, Нейрупине и Мюнхене, находятся особые фабрики для таких картинок. Из Труа простонародные эстампы расходятся по всей Франции. В XVIII веке, из Франции и Голландии нередко проходили в Россию картинки соблазительные и безнравственные.
Немецкие потешные листы, без сомнения, перерабатывались у нас в особенных исключительных формах; их переделывали на русский лад или, находя в русской жизни подобные предметы для воспроизведения их в художестве, олицетворяли и в лубочных картинках; нередко черты отечественных поверий и обычаев вставлялись в иностранные рамы, а иногда сцены из немецкой жизни облекаемы были в русские формы и наоборот. Возмите, например, изображение на эстампе в лицах Семика: он является вам не в виде разгульного русского мужика, или фабричного, с берёзкою в руке, но в виде степенного голландца с трубкою во рту, сидящего у открытого окошка. На другой картинке Масляница и Семик, в иностранных костюмах, подчивают один другого не блинами, яичницей и драченой, а заморскими фруктами. Картинка Голландскiй лѣкарь и добрый аптекарь, очевидно иностранного происхождения. Самому Погребенiю кота мышами находим ровень (pendant) в Нюрембергской простонародной картинке: «Погребение охотника разными зверями», коих он, при жизни своей, преследовал и убивал. Чёрный гроб его несут олени; на гробовой крыше сидит сова, держащая в лапах трубу и видна надпись: Ihm ist wohl und uns ist besser, т. е. ему хорошо, а нам лучше. Впереди идут на задних лапах две лисицы, одна с раскрытою книгой, а другая с крестом; у самого гроба вепрь с заступом, как гробокопатель, далее следуют разные зверьки и птицы, позади осёдланная охотничья лошадь и две собаки. Над гробом парят птицы. – Между тем в русском эстампе более единства: процессия состоит из одних только мышей, идущих так же на задних лапках, но смысл один, как в немецкой, так и русской карикатуре, только в первой не столько ограничен, сколько в последней; от сего одна может быть применена к разным лицам и временам, а другая к одному предмету. Та же мысль олицетворена в литографированной картинке, изданной в половине текущего столетия: Погребенiе медвѣдя косолапа теми зверями, которых он угнетал. Г. Стасов находит между отечественными и иностранными картинками внешнее различие ещё и в том, что первые форматом своим больше последних.
Не останавливаясь далее на сличении и сравнении русских лубочных картин с иностранными, которое могло бы завлечь нас далее пределов нашего обозрения, перейдём ко времени издания первых. Начало их в Москве относится к XVII веку.
На лубочных картинках весьма редко обозначались год и место печатания; на то и другое могли бы указать фабричные знаки бумаги, но они выставлены на весьма немногих, сколько нам удалось видеть, экземплярах таких изданий. Остаётся только определить самое время издания по содержанию и пошибу, по языку текста и почерку букв.
Предоставляя себе говорить в особом отделе о содержании лубочных эстампов, мы должны бы здесь упомянуть о сочинителях и самих издателях, но они, к сожалению, весьма мало известны, так как и сочинители песен, сказок и пословиц, потому что очень редко выставляли свои имена на лубочных картинах и тетрадках. Это было выморочное имение, поступившее в общее достояние народа. Вероятно, некоторые из знаменщиков т. е. рисовальщиков и гравёров были вместе и составителями таких картинок. Кроме того, могли выдавать или сообщать первым материалы для лубочных листов и тетрадок, странники к св. Местам – те «калики перехожiе, которые на торгахъ пѣвали немалыя сказаньица про стару старину, про Божiихъ людей, про Великъ Новгородъ и каменну Москву», бахари, или сказочники верховые, т. е. придворные, [20] потом так называемые, кажется, Третьяковсим, «стихотворцы Спасскаго моста», справщики, т. е. типографские корректоры и переводчики Посольского приказа, из которых известен в XVII веке, как писатель, Богдан Лыков. Наконец, предание приписывает замысловатому шуту Петра Великого Балакиреву сочинение некоторых балагурных и сатирических картинок; издателем некоторых лубочных тетрадок был Матв. Комаров.
Первоначальной основой для лубочных эстампов служили, по большей части, кроме изустных преданий, рукописные сказания и повести. Представление в лицах упрощённого рассказа делало его наглядным. Сверх того, издатели лубочных листов и тетрадок духовно-религиозного, нравственного и исторического содержания почерпали предметы из св. Истории, из притчей Соломоновых, Сираховых и Евангельских, из Апокалипсиса, из Четий-Миней, из рукописных и печатных Прологов, Патериков (Палестинского, Египетского или Лимонаря, Александрийского, Святогорского‚ Синайского, Скитского, Печерского и Соловецкого), из рукописных житейников Святых православной Церкви, из Мирозрительного Зерцала, из Лествичника, из летописей, хронографов и сборников. Рядом с такими источниками попадались сочинения писателей, которых никогда не признавали учителями Церкви, статьи, несогласные со Св. Писанием и учением Отцов Церкви. В понятиях старинного книжника не было строгого различия между текстом Св. Писания и писанием отеческим, между мыслями, согласными с тем и другим. Вследствие сего стали называть Св. Писанием и отеческим всякое сочинение, в заглавии коего выставлен текст Св. Писания или изречение отеческое. Сначала это происходило от необразованности, а впоследствии от недобросовестности. Древние и старинные книжники, из желания возбудить внимание читателей к своему и чужому произведению, прямо называли его сказанiемъ отъ Св. Писанiя, или отъ Св. Отецъ. [21] Так распространилось в старину множество ложных сочинений, наполненных суевериями и заблуждениями. Посему иногда издатели и составители неправильно приписывали статьи, заимствованные из разных рукописных сборников, то Соломону, то Златоусту, одному как представителю ветхозаветной практической мудрости, другому как образцу красноречия христианского, напр.: первому присвоены нижеприведённая нами притча о судѣ его и другие суды [22], а последнему слово его о злыхъ женахъ и о немилостивомъ богачѣ, где Златоуст, живший в IV веке, ссылается на Св. Григория исповедника-писателя VII века. Первому приписывается невежеством также подложное сказание о старомъ мужѣ и молодой женѣ с подписью на картинке, изображающей корову с крестьянкой, её доящею, овцу с крестьянином, её стригущим и старика с молодою женой: «Златоустъ сице рече: Корова носитъ млеко не для себя, а для прочихъ, овца носитъ руно не для себя, а для прочихъ, старикъ женится на молодой не для себя, а для прочихъ». У раскольников печатанные в слободах лубочные картинки служили средством к распространению раскола, с такою целью они раздавали их и привозили иногда на ярмарки. [23]
Как в Германии и Англии, так и в России, простой народ из картинок, коих содержание заимствовано у газет, узнавал великих людей своего времени и отечества, замечательные явления в мире умственном, нравственном, физическом, и политическом. [24] С появлением, в начале XVII века, на Москве иностранных газет под общим названием Курантов, переводившихся на русский язык в Посольском приказе для Двора, [25] равно и с изданием в Москве Ведомостей, с 1703 года некоторые из них курьёзные статьи переходили на лубочные листы в лицах, и таким образом расходились в народе. На этих листах изображаемы были полководцы, прославившиеся победами на суше и на море, взятия крепостей и сражения с кратким описанием. Так увековечивались в памяти народной Пётр Великий, Шереметев, Меньшиков, Румянцев, Потёмкин, Суворов, Кутузов; Полтавская победа, войны Турецкая, Семилетняя, Польская, незабвенный 1812 год. В область отечественных воспоминаний входили иностранные герои: Карлъ XII, Фридрих Великий, Костюшко, Георг Чёрный, Наполеон Бонапарт и другие.
Между лубочными картинками в XVIII веке нам не попадалось портретов Российских Государей, вероятно, от того, что лубочное гравирование не могло удовлетворить строгим требованиям указа Петра Великого 1723 г. января 21, коим повелевалось «Императорскiя персоны искусно писать свидѣтельствованнымъ въ добромъ мастерствѣ живописцамъ со всякою опасностiю и съ прилежнымъ тщанiемъ, а продаваемыя въ Москвѣ по разнымъ мѣстамъ и находящiяся по домамъ отобрать въ Синодъ». Подобные указы и после повторялись.
В Западной Европе, после Библии, были, по всему вероятно, древнейшими книгами Альманахи и Календари; в числе их были астрологические, магические и дьявольские. [26] С XVI века появляются у нас в переводах извлечения из оных, а миниатюрные изображения в рукописях; многие из них перешли на лубочные картинки. Оттуда же к нам пришли Оракулы и толкования снов.
В начале текущего столетия стали заимствовать содержание для народных картинок из источников, чуждых духу, характеру и понятию русского человека, из романов и повестей Гёте, Радклифа, Коттена, Шатобриана; перегравировывались иностранные эстампы без перемены.
Несмотря на такое вторжение иностранных стихий в нашу лубочную литературу, освоившиеся с русским простолюдьем старинные картинки повторялись во многих переводах (изданиях), кроме тех, кои совершенно утратились в 1812 году. Одни с другими составляли совершенную противоположность, как явления из двух различных миров. Заменение старых картинок новыми улучшенными едва ли произведёт такое же впечатление на ум и сердце простолюдина, какое производили и даже теперь производят старые; потому что русский, как мы заметили выше, уже свыкся с их содержанием и пошибом‚ не охотно меняет старое на новое, особливо на несродное с его бытом, духом, вкусом и понятием, неуполномоченное незапамятною давностью.
В заключение нашего введения укажем на сочинения, посвящённые рассмотрению лубочных картинок.
1. О простонародныхъ изображенiяхъ, соч. И. Снегирева, въ Трудахъ Общества Любителей Россiйской Словесности. М. 1824 г. часть IV, стр. 119 и 149. [27] Спустя после того 10 лет, статья эта с дополнениями перепечатана была в Москвитянине и в Симбирском Сборнике.
2. В Dorpater Iahrbücher 1835, № 1: Ueber die Schriftstellerei des Russifchen Volks, von Dr. W. F. Dahl.
3. Взглядъ на старинную Русскую жизнь по народнымъ лубочнымъ изображенiямъ. С-та. Въ Москов. Вѣдомостяхъ 1856 г. № 132; № 133, ст. 1, 2 и З; № 137.
4. Нѣсколько данныхъ изъ лубочныхъ картинокъ. Москов. Вѣдом. 1856 г. № 156.
Первоначальные издания и даже старые переводы лубочных картин‚ время от времени, становятся более редкими, так что их весьма трудно отыскивать. До 1822 года картинки сии печатались без Цензуры, потом их подвергнули рассмотрению Полиции. Тогда запрещены были некоторые из них‚ а другие даже сами доски уничтожены. Наконец всякого рода эстампы подчинены были рассмотрению Цензуры и в Уставе её‚ изд. 1826 года, § 183 узаконено: «При разсматриванiи всякаго рода изображенiй, представляемыхъ къ одобренiю для гравированiя, или лiтографированiя, наблюдать: 1) чтобы оныя имѣли нравственную, полезную, или, по крайней мѣрѣ, безвредную цѣль; 2) чтобы не были оскорбительными правительству, народной чести, какому либо сословiю вообще, или лицу въ особенности; 3) чтобы портреты лицъ Августѣйшей Фамилiи имѣли художественное достоинство, приличествующее изображенiю Особъ Высочайшаго Дома и желательное въ сихъ случаяхъ сходство». Пожар и другие обстоятельства были тоже причиною истребления многих из этих любопытных памятников русской народности, притом картинки сии не вставляются в рамки за стеклом‚ но чаще наклеиваются на стенах домов или, попадаясь в руки детей, испытывали ту же участь, как их игрушки.
Но в царствование Екатерины II были охотники до курьёзностей (так назывались тогда редкие произведения природы и искусства), которые собирали их более для любопытства и хвастовства, чем для изучения; таковы основатель Московского Воспитательного дома Прокопий Акинф. Демидов, государственный сановник и литератор А. П. Олсуфьев, [28] который в прошлом столетии владел весьма редким собранием лубочных картинок, стоившим ему в то время 5000 р. Также основатель Ярославского Лицея П. Г. Демидов имел у себя коллекцию оных. Нам неизвестна участь таких коллекций, равно как и собрания разных исторических и забавных листов, отпечатанных в доме заводосодержателя, московского 2-ой гильдии купца Ильи Яковлевича Ахметьева.
Полнейшее собрание лубочных картин находится в Императорской Публичной Библиотеке, в состав коего вошли коллекции господ Штелина, Погодина и Снегирева.
Императорская Санкт-Петербургская Академия Художеств также владеет значительным собранием таких эстампов. Замечательные их коллекции находятся в Москве у Д. А. Равинского, а в С.-Петербурге у И. П. Каратаева, перешедшая к Шишкину, у И. Т. Яковлева, у которого находилось Демидовское собрание лубочных картинок. В драгоценной библиотеке А. Д. Черткова хранились и произведения московской лубочной иллюстрации.
По тесной связи этой лубочной иллюстрации с историей гравирования и письменности отечественной, мы сперва коснёмся: 1) истории простонародного гравирования в московском мире, этой сердцевины русской народности, где оно получило своё начало и распространение, потом перейдём 2) к самому содержанию, которое откроет нам подлинный смысл простонародных произведений сего искусства или, вернее, ремесла. Упомянув вкратце о картинках, более известных и самим заглавием своим уже объясняющих нам своё содержание, мы будет говорить с некоторою подробностью о редких и менее гласных, особливо если их предмет почему либо достоин внимания или исследования; где только можно и сколько нам доступно, укажем на источники, из коих заимствовано их содержание. Как вновь составленные и вышедшие из литографий простонародные картинки своим предметом, характером и пошибом отступают от прежних, то мы здесь более ограничимся вышедшими в конце XVII, в течение XVIII и в начале XIX века, резанными на дереве и металлах.
_________________
Примечания:
1. Так называются у ремесленников и торговцев плохой и грубой работы гравюры.
2. см. Труды Общества Любит. Росс. Словесности, 1824 г., часть IV.
3. Кантемир, сатира: «Гнусно не будут лежать в одном свёртке с Бовою или Ершом»
(в оригинале: «Гнусно не будутъ лежать въ одномъ сверткѣ съ Бовою или Ершомъ».)
4. См. С.-Петербур. Вѣдомости 1859 г. № 177.
5. О ней говорит Низар: Un détestable livre dont les villes et les campagnes ont été inondées.
(подстроч. пер. c фр.: Одна отвратительная/мерзкая/гнусная книга, которой города и деревни были затоплены.)
6. Cicero de N. D. 11, 47; Obducebantur libro, aut cortice, trunci, quo sint a frigoribus et a caloribus tutiores. cf. Virgil. eccl. Х, 67. Antiqq. Romanae, enaratae a D. D. Fuss, ed. 3. Lipsiae. 1837, in 8. О неизвестной рукописи в Университете Св. Владимира, П. И. Кёппена в Журнале Мин. нар. пр. 1839 г. Октябрь.
7. Преп. Iосифа Санина духовное правило, гл. 19.
8. Юридическiе акты, стр. 3.
9. Въ Собранiи Росс. лѣтописей 1 Новгородская лѣтопись, 174.
10. Histoire des livres populaires, ou de la litterature de colportage, par M. C. Nisard. Paris. 1844, t. III, p. 29.
11. В обоюдном названии этого урочища совмещаются разныя значения слова листы, кои дают повод к более или менее вероятному объяснению урочища, по отношению к самой церкви, именно: 1) листы значат древесные листы, постилаемые в храм на праздник Пятидесятницы. В уставе соборном и приходных книгах XVII века читаем, что за вечерней в Троицын день постилали в соборе лист – «Царь лежалъ на листу»; 2) Стрельцы, строившие эту церковь, за кирпич, взятый из казны, дали Царю платёжную память, а Царь пожаловал им за их подвиги. А как всякого рода актовые бумаги в старину вообще назывались листами, то из этого не без основания выводится, что и церковь сооружена как бы на листах и 3) наконец к этому присоединяется продажа здесь у ограды в конце XVIII столетия листов, т. е. лубочных картин. см. «Церковь Св. Троицы на листахъ въ Москвѣ, описан. И. Снегиревымъ, М. 1832 г. въ 12.»
12. Между прочим по свидетельству причетника, служащаго при этой церкви более 50 лет И. Петрова.
13. Акты Археографiи Експедицiи. IV, № 200.
14. Histoire des livres populaires, par Nisard.
15. Государевы мастерскiя полаты книги приходно-расходныя. 7142 и 3 г. № 761; 7145 г. № 959.
16. Исторiя царствованiя Петра Великаго, Н. Устрялова. Спб. 1858 г. т. II. пр. 24.
17. Записки Русскихъ людей. Спб. 1838, в 8.
18. The present state of Russia, in a letter to a friend at London, by Sam. Collins. London. 1671, in 8, ch.XXIV.
19. Недавно вышла в Германии книга: Bibliothek der altern deutschen Bücher Wunder Curioᵹitaten n. vorᵹugsweise komischen Literatur ᵹur Kultur u. Sittengeschichte in Wort u Bild, 14 B.
20. При Императрице Елизавете Петровне, любительнице русских сказок, был старик придворный камер-лакей, знавший множество сказок; он нередко рассказывал их Императрице в досужные часы её отдыха. Сообщено В. И. Панаевым.
21. О почитанiи книжномъ въ Православномъ Собесѣдникѣ, Казань. Iюль, 1857 г.
22. Очеркъ старинной Русской Литературы, Г. Пыпина къ От. Зап. 1858 г.
23. Русскiй Расколъ старообрядства, соч. А. Щапова. Казань. 1859 г.
24. Holᵹschneidekunst въ Conversationslexicon der Gegenwart, XVII h. Leipz. 1839, in 8.
25. Реестръ газетъ (извлеченiй изъ нихъ) на Россiйскомъ, Латинскомъ, Нѣмецкомъ, Голландскомъ, Англiйскомъ, Французскомъ и Польскомъ языкахъ, печатанныхъ и писменныхъ, съ 1631 по 1794 годъ, № 62, въ Главн. Моск. Архивѣ М. И. Д.
26. LʼHistoire des livres populaires, par Nisard.
27. До того сообщено было мною краткое известие об этом предмете в Отеч. Записки, изд. Г. Свиньиным.
28. По свидетельству профессора И. Ф. Тимковского, сообщённому мне бывшим ректором Киевского Университета М. А. Максимовичем.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи