Альманах рукописей: от публицистики до версэ  •  Сетевое издание Эссе-клуба ОМ

Вячеслав Киктенко

 

АНТОЛОГИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ Батюшков Давно уже тому, в ранней юности, перелистывая томик стихов Константина Батюшкова, позёвывая над «скучными» элегиями (такими они представлялись), вяло почитывая их – как-никак экзамены на носу! – более из обязанности, нежели из внутренней потребности, я вдруг поймал себя на странном ощущении. Сонливость моя стала улетучиваться, – словно тает, казалось, туманная дымка, коей так нежно повиты строфы элегического поэта. Что случилось, в чём дело? Такой «скучный» поэт, и вот тебе на – затянуло, схватило, и никак не отпускает! Я дочитал элегию до конца, – первую из элегий, узнанных не по обязанности, а по внутреннему побуждению (или – пробуждению?), – и перевернул страницу обратно. И снова перечитал – на одном дыхании! И лишь в третий раз разглядел название её и дату: «Таврида», 1815 год. После этого стал перечитывать другие стихи, и случилось, выражаясь высокопарно, Чудо – они уже не клонили в сон, не казались скучными, их хотелось читать и перечитывать вновь и вновь. Такая медленная, тихая сила двигала ими, такой потаённый огонь крылся в этих, казалось бы отстранённых и не имеющих к нашей жизни никакого отношения стихах, что я поневоле, дочитав стихи, обратился к вступительной статье и примечаниям. И тут меня ожидала «нечаянная радость» – в примечаниях к стихотворению «Таврида» были приведены слова А. С. Пушкина: «По чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и небрежности воображения – лучшая элегия Батюшкова». Это была радость со-чувствования, со-переживания – с кем? – с самим Пушкиным! Чуть позже я узнал, что самым сильным стихотворением у Батюшкова он считал «Переход через Рейн», и это действительно могучая вещь. Но это вещь иного плана – героического, воинского. Батюшков совсем не однороден, у него есть и сатиры, и мадригалы, и послания. Он всю жизнь (до скорбного своего помрачения), словно бы метался между полюсами: сладостное, тихое счастье, уединение с любимой в пенатах, и – бранный огонь, воинская доблесть, ратоборство. Из стихов военного цикла самое известное у нас «Тень друга» («Я берег покидал туманный Альбиона…»). Батюшков и был таковым – воином, солдатом, участником боевых действий с одной стороны, и певцом нег, ланит и персей, соловьёв и роз – с другой. После ухода с военной службы, он перешёл в дипломатический корпус и, пока позволяло здоровье, осуществлял дипломатические миссии в разных странах, особенно в Италии, давно и нежно любимой им. Жизнь Константина Николаевича Батюшкова можно назвать одновременно счастливой, наполненной радостью общения с величайшими писателями его эпохи, среди которых были Пушкин и Жуковский (не говоря уже о том, что и лаской женской он был отнюдь не обделён), но и глубоко несчастной, трагической. Дело в том, что мать его была душевнобольной и болезнь её по наследству передалась сыну. Его мучили страшные головные боли, угнетали кошмары и приступы чёрной меланхолии, от которых он пытался убежать то в Европу на воды, то к берегам желанной Тавриды. И начальство шло ему навстречу, и он убегал – но тщетно. Болезнь прогресировала, и с середины 20-х годов он уже был практически невменяем, что, впрочем, в минуты просветления отчётливо сознавал, говоря друзьям: «Для жизни я конченый человек». В течение тридцати с лишним лет он твердил лишь одну жутковатую фразу: «Сказка о сказке, рассказанной в сказке». Пушкин, после одного из посещений скорбного поэта, написал свои знаменитые, и тоже страшные стихи: Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и тюрьма… Но ведь были, были в жизни Батюшкова счастливые – да ещё какие! – часы, даже годы, когда он создавал свои пленительные элегии, свои воинские стихи, полные горделивого звучания, огня и грома. Была любовь, были мечты, и было счастье в жизни этого нежнейшего из русских поэтов. Именно образ такого, почти неземного мечтателя запечатлел О. Э. Мандельштам в своих стихах: Словно гуляка с волшебною тростью, Батюшков нежный со мною живёт. Он тополями шагает в замостье, Нюхает розу и Дафну поёт. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — Ни у кого – этих звуков изгибы… — И никогда – этот говор валов… Наше мученье и наше богатство, Косноязычный, с собой он принёс – Шум стихотворства и колокол братства И гармонический проливень слёз. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . («Батюшков», 18 июня 1932) А «Таврида»… эта элегия так и осталась для меня с юношеских лет любимейшим, совершеннейшим творением Батюшкова. И не только потому, что, как говорится, «первая любовь не ржавеет». Но и потому, что всякий раз, перечитывая её, я словно бы воспаряю над собой, над жизнью, над серым и скудным, порою прискорбным нашим бытием, и вместе с поэтом уношусь туда, куда так рвался он, рвался всю свою жизнь, и побывал там по-настоящему только в стихах. Вот в этих, бессмертных и необъяснимо притягательных стихах:   Таврида Друг милый, ангел мой! сокроемся туда, Где волны кроткие Тавриду омывают, И Фебовы лучи с любовью озаряют Им древней Греции священные места. Мы там, отверженные роком, Равны несчастием, любовию равны, Под небом сладостным полуденной страны Забудем слёзы лить о жребии жестоком; Забудем имена Фортуны и честей. В прохладе ясеней, шумящих над лугами, Где кони дикие стремятся табунами На шум студёных струй, кипящих под землёй, Где путник с радостью от зноя отдыхает Под говором древес, пустынных птиц и вод; Там, там нас хижина простая ожидает, Домашний ключ, цветы и сельский огород. Последние дары Фортуны благосклонной, Вас пламенны сердца приветствуют стократ! Вы краше для любви и мраморных палат Пальмиры Севера огромной! Весна ли красная блистает средь полей, Иль лето знойное палит иссохши злаки, Иль, урну хладную вращая, Водолей Валит шумящий дождь, седой туман и мраки, – О радость! ты со мной встречаешь солнца свет, И, ложе счастия с денницей покидая, Румяна и свежа, как роза полевая, Со мною делишь труд, заботы и обед. Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи Со мной, всегда со мной; твои прелестны очи Я вижу, голос твой я слышу, и рука В твоей покоится всечасно. Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно Румяных уст, и если хоть слегка Летающий Зефир власы твои развеет И взору обнажит снегам подобну грудь, Твой друг не смеет и вздохнуть: Потупя взор стоит, дивится и немеет. [1815]   —————— • —————— Вячеслав Киктенко   _______________________ 1. Илл. (заставка): Константин Николаевич Батюшков. (Карандашный рисунок О. А. Кипренского. 1815 г.) При увеличении: Портрет К. Н. Батюшкова. (С гравюры И. П. Пожалостина по рисунку О. А. Кипренского. 1883 г.) 2. Таврида — (Таврика, Таврия) – древнее название Крыма. Таврикой древние греки называли южный берег Крыма. Элегия «Таврида» написана К. Н. Батюшковым во второй половине 1815 года, когда он планировал поездку в Крым, куда он стремился и в последующие годы: «…а на осень в Тавриду; конец сентября, октябрь и ноябрь весь пробыть на берегах Чёрного моря, в счастливейшей стране…» (Из записной книжки 1817 г.). 3. Пальмира Севера — Санкт-Петербург.     Впервые опубликовано в единственном прижизненном сборнике К. Н. Батюшкова «Опыты в стихах и прозе» (Часть 2. Стихи, стр. 68-70)*. Издателем был его ближайший друг, поэт и переводчик Н. И. Гнедич. _______________________ * Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе К. Батюшкова : [в 2 ч.]. — С.-Петербург : Тип. Н. Греча, 1817. — Ч. 1 : Проза. – [6], 335, [1] с., 1 грав. тит. л.; 21.0×13.0 см; Ч. 2 : Стихи. — [10], 256, [8] c., 1 грав. тит. л.; 20.0×13.0 см. — 2000 экз. — (Заглавные титульные листы с аллегорическими рисунками И. А. Иванова по замыслу А. Н. Оленина гравировал резцом И. В. Ческий).     → см. — «Опыты в стихах и прозе». Ч.2 (1817) — PDF : 211 Мб

авторская страница

■

Опубликовано:
2 декабря 2014 года
Текст предоставлен автором. Дата поступления текста в редакцию альманаха Эссе-клуба ОМ: 10.11.2014

 

верх страницыначало статьи