Что же мы увидели на Сибтяжмаше
в конце февраля 2000 года?
Минут двадцать пути через весь город от гостиницы до СЗТМ прошло в созерцании заснеженных городских улиц. Когда до завода было минут пять езды, это как-то почувствовалось само собой. Заводоуправление находилось в доме под номером один на улице, носящей почему-то имя академика Павлова. В проходной продавали горячие с утра пирожки и семечки.
Признаться, я никогда не был уверен, что театр начинается с вешалки. Во всяком случае очень часто публика (и не только мужчины, у которых, как известно, все пути идут через желудок) в перерыв бежит в буфет с большим азартом, нежели возвращается в зал. А вот производство, на котором человек проводит свою единственную жизнь, начинается точно с заводской столовой.
Почему? Да потому что в той же столовой он его, как правило, и приканчивает. Столовка столовке рознь, и кто побывал, например, в годы застоя на пищевых комбинатах некоторых предприятий МСМ, тот потом брезговал заходить даже в лучшие московские кафе. Столовка же СЗТМ поразила меня сальным налётом на всём, куда его можно было только нанести. Казалось, воздух перегонялся из сала, как на ридной Украйне: сальными были тарелки, ложки (вилок почему-то не полагалось), пол, столы, стулья, сальным был даже на днях заваренный чай.
Народу было немного, что впрочем, естественно, так как при уровне той зарплаты сюда можно было заглянуть разве что в день получки, которой не было уже несколько месяцев. Пища была соответствующей, и приём её напоминал заправку автомобиля, которому потом лишь бы двигаться. Удивлял суп, полным отсутствием сала, прозрачный, как слеза. Завершить пищеварительный цикл было не просто, так как многие туалеты были закрыты и даже заколочены, а в действующие не тянуло заглянуть ещё раз.
Впрочем, не хлебом единым жив человек. А что же производство?
Взяв в провожатые Т. И. Латыпова, помощника директора по качеству, начальника ОТК, прошлись и по производству. Картина была удручающей. Хуже, чем в картине «Не ждали». Цеха громадные, пустые, продуваемые всеми ветрами земли. Казалось, температуре в них уже не подняться никогда. Как тут было не то что заниматься сварочными работами, а элементарно не околеть за смену – вопрос скорее схоластический. Тем не менее, люди, укутанные по-блокадному, что-то делали там и сям, жгли костры, перекладывали ящики и детали с места на место. Когда производственный процесс напоминает игру на щипковых инструментах, начинает чесаться даже голова.
Как же тут не потерять технологию? – читал я в глазах В. Н. Медникова. Прогуливались, и достаточно смело, собаки. Одна хрипло облаяла, показывая мелкие острые зубы. Сопровождающий отогнал её, успокоив: «Если отогнать, не укусит». И потом добавил совершенно фантастическую фразу: «Как люди стали уходить, эти стали появляться. Хотя непонятно почему – жрать-то тут нечего».
О чистоте на рабочих местах, так называемой, культуре производства, говорить было бы издевательством над чувствами людей и самим словом «культура». Работало от силы 10-20% прежнего персонала, задействовано оборудования было и того меньше. На приборах не было ни клейм, ни печатей, ни росписей метрологической службы, как, впрочем, не было и самой службы, независимой от руководства производственных цехов, поэтому любой вопрос о достоверности приборного контроля на тех же сварочных постах таил в себе недостоверный ответ метрологов или тех же сварщиков.
Когда на одном из участков редукторного цеха мы попросили показать чертежи, нам протянули рассыпающиеся, в масле и ещё непонятно в чём, листы не иначе папируса, в которое последнее изменение было внесено ещё в СССР.
Я подумал, как же охарактеризовать в отчёте состояние конструкторской и технологической документации? Вертелось одно слово: «безнадёжное». Это при том, что на заводе знали, что их будут проверять, в том числе, и наличие и состояние документации на рабочих местах, на производственных участках и в ОТК.
Не лучше обстояло дело и в инженерном корпусе, в некогда огромном, из 350 конструкторов состоящем, конструкторском отделе. Начальник отдела В. И. Гостяев лишь удручённо вздохнул, когда спросили его о штатах и зарплате. «Какие там штаты, когда зарплата – тысяча». Завод, всегда славившийся коллективом высококвалифицированных специалистов с многолетним опытом работы по проектированию и изготовлению подъёмно-транспортных машин, практически растерял их за несколько лет передела собственности.
Начальник одного их бюро показал альбомы былых заслуг, фотографии мостовых кранов, эстакадных тележек, и на их фоне группы молодых конструкторов, папки с чертежами и ПСИ, жаловался, что осталась едва ли пятая часть конструкторов, и та, не лучшая часть, а в основном те, кому деваться некуда да пенсионеры или работники предпенсионного возраста. Оно, конечно, опыт, но надо ведь и листы выпускать. А тут нужна ко всему прочему ещё и молодая спина и молодые глаза, и какие никакие, а соображения о карьере. «А тут!.. – махнул он рукой, словно скомандовал “пли!” по этим своим последним соображениям. — Хорошо, персонал закалённый за годы перемен. Да и температура здесь всё-таки повыше, чем в цехах, во всяком случае, пальцы удерживают карандаш». Да, в инженерном корпусе было потеплее, но после нескольких душу леденящих часов хотелось согреться даже непьющему.
«Летом-то ничего: у всех почти дачи, посадки, в лесу грибы-ягоды. Рыбёшку ловим неплохо, есть даже чемпионы по рыбной ловле, – Чирков, например. А кто и растительной природой промышляет, ездит за шишками да за клюквой – в рестораны потом сдаёт. Ничего, не померли пока. А меж делом и работу делаем, глядишь, и за неё когда-нибудь заплатят, как положено».
Я смотрел на него – передо мной был интеллигент чеховской закваски, слушал его, а сам думал, что ничем, видно, не изменился русский мужик за последние двести лет, если верить нашим классикам, мимо которых мы дружным строем «прошли» в средней школе.
Слово мужик мне всегда нравилось больше, чем расплывчатые слова гражданин, сударь, товарищ, не говоря уж господин, будто специально созданное для России, чтобы получше поиздеваться друг над другом. Похоже, остались на заводе те конструкторы и работяги, которые при отступлении во время войны тоже оставались в окопах и на высотках, ни на что более не надеясь, кроме как на самих себя, да ещё, быть может, на то, что их удерживает на этой земле и чему слова в обычном языке нет.
Связаться с Новосибирском или Москвой было проблематично. Телефонная связь заблокирована АТС из-за долгов по междугородним переговорам. Факс, понятно, переслать тоже не могли. Электронная почта и не снилась. Из гостиницы вечером предупредили дирекцию, чтобы звонили к нам сами (хорошо, хоть пропускали входящие звонки). Вечером же обсудили план на завтрашний день.
После предварительных «экскурсий» и встреч с руководством завода и главными специалистами, нам предстояло уяснить главное, ради чего мы приехали на завод. Это – готово ли производство к выпуску продукции, есть ли на нём соответствующая Система качества, отвечающая требованиям международных стандартов и контракта, разработана ли Программа обеспечения качества (ПОК) СЗТМ. Не менее важным делом было подобрать специалиста из заводских работников в КПИ.
На следующий день мы разошлись: Владимир Николаевич направился к сварщикам и технологам, а я в службу качества. По предварительным прикидкам, там ещё конь не валялся, и работы было не на один месяц. Мы обсудили ситуацию с руководителем бюро Р. Н. Чирковым. Он показал мне всё, что у него было и кое-какие намётки. Выход был один, приспособить разработанные в 80-е годы стандарты КСУКП к новым условиям, наполнить их требованиями современных международных стандартов и контракта, тем более, что завод не менее десяти лет весьма успешно проработал по ним. Обсудили также структуру и отдельные положения Программы обеспечения качества СЗТМ.
Поскольку зарплата представителя КПИ намного превышала уровень заводских зарплат, не говоря уж о статусе кэпэишника, желающих поступить в КПИ, разумеется, было достаточно, но пришлось отвергнуть несколько кандидатур, не способных занимать эту должность ни по человеческим, ни по деловым качествам. К тому же мы весьма придирчиво подходили к наличию базового образования и опыта инженерной и руководящей работы именно на СЗТМ. В тот раз подобрать специалиста так и не удалось. Подходящие специалисты нашлись во время следующих командировок и были рекомендованы дирекции – С. Д. Хазиков, заместитель директора завода, а затем Ю. Г. Леута, заместитель начальника ОТК. Уже через полгода у них была отдельная комната с компьютером, множительным аппаратом, факсом, полный комплект необходимой документации.
Осенью 2000 года завод стал изготавливать первые изделия для полярного крана, а кэпэишники организовали надзор за изготовлением и приёмку узлов. К тому времени на заводе были созданы ПОК и все необходимые стандарты СК СЗТМ, разработаны планы качества, на основе которых, а также по ПОК, КД и ПСИ я подготовил необходимые планы надзора, в которых отразил все контрольные точки КПИ, согласовал и утвердил их во всех инстанциях.
Не всё гладко шло у кэпэишников, не хватало опыта, закалки, приходилось постоянно наведываться к ним. Не забывали их и дирекция, бывали с проверками главный специалист дирекции КПИ Л. И. Вихорнов и представители Управления по качеству АСЭ, не забывала и китайская сторона. Во время внутренней проверки, которую мы осуществили с В. Н. Медниковым в 2001 году, нами были высказаны существенные замечания по организации работы, ведению документации, отчётности, проведению самой приёмки оборудования и его узлов. Но всё было учтёно, выправлено, налажено, и за два года кэпэишники приняли два полярных крана грузоподъёмностью 320 тонн, два мостовых грузоподъёмностью 180 тонн, две эстакадные тележки грузоподъёмностью 320 тонн, монтажное оборудование, и все они благополучно укатили на железнодорожных платформах в Китай, в котором, как известно, все жители китайцы, вот только АЭС строят русские.
Спец – он и в Африке спец
В КПИ всегда было много неординарных личностей. Не только директор, любой специалист КПИ в дирекции или на местах мог стать героем нашего очерка.
Всё ж таки надо рассказать ещё об одном кэпэишнике. Грех не рассказать, потому что он сам рассказчик, божьей милостью, – Анатолий Тимофеевич Чекановский, руководитель Московского представительства КПИ.
О каждом человеке можно сказать много, но не каждый может много сказать о себе. Для этого надо иметь талант. Есть немало придумщиков, хвастунов, фантастов, мастеров рассказывать анекдоты, асов розыгрышей и приколов, а есть прирождённые рассказчики, которые не только прожили богатую, насыщенную событиями жизнь, а и с удовольствием вспоминают о ней, каждый раз, будто заново возрождая её в словесном очертании, которые даже о самых скучных вещах говорят так, что заслушаешься. Обычно они рассказывают только то, в чём сами приняли участие, и от этого рассказы приобретают особую теплоту, какую редко найдёшь в сочинённом. Кому довелось хоть раз послушать Анатолия Тимофеевича о самых разных историях, случившихся в Московском представительстве КПИ, тому, считай, повезло. Это, если угодно, «Миргород». При всём его многоречии, он афористичен и точен в деталях. Недаром любимые его книги – исторические романы, а также мысли и высказывания великих людей.
— Крюков Валерий Викторович, директор МЗП, подарил двухтомник афоризмов. Их там собрано за несколько тысячелетий. После работы на диван приляжешь, почитаешь, что там говорили по какому поводу Наполеон или Конфуций, и сам вроде как Наполеон. Лежишь и думаешь, что ничего-то в мире не изменилось, разве только число великих заметно поубавилось. А и то, они же копились на протяжении тысячелетий, а сейчас, за десять лет, дай бог, одну умную мысль услышать.
— На работе?
— А где же ещё? – смеётся А. Т. Чекановский — Проверял как-то одного своего, новенького, а он «литера» не знает, что такое.
— Ему, может, поллитера хватает, – шутит собеседник, но Анатолий Тимофеевич не поддаётся на этот раз на шутку.
— Это же как инженером работать – литеры не знать! Влепил ему замечание. Это ж азбука, дважды два. Дважды два не знать?! Помню, – начинает он без перехода очередную историю, – помню курьёзный случай один. Давно, ещё при Звереве было. О, это целая эпоха в Средмаше была. Все считали, что сначала он родился, а потом ему фамилию подыскали, а я с ним достаточно часто сталкивался – нормальный мужик был, строгий, но справедливый. Строг к другим, справедлив к себе. Шутка. Без курьёзов не проживёшь. Уверен, они со всеми случаются, не все просто любят рассказывать о них, а кто-то, может, и не умеет. Действительно, смешно, особенно когда уже прошло довольно времени.
После этого успевайте слушать. Каждая история – прежде всего об интуиции кэпэишника. Любая из них – не дитя случая, ничего нет случайного в работе КПИ. Только имея богатейший опыт, обширные знания в нескольких смежных областях, можно интуитивно угадывать слабое, тонкое место, и с точностью до миллиметра указывать, где дефект, или где порвётся. Всего важнее, оказывается, интуиция, да ещё талант, сродни таланту Левши.
— Руководить представительством я научился у Д. А. Игнатьева, который в 1948 году был назначен первым начальником КПИ, а затем возглавил Московское представительство. Строгий был, жёсткий порой, у меня так не всегда получается, для этого внутри должна быть сталь ещё той закалки. Но всё ж таки я многое перенял у него и не жалею о том. Особенно важно расставить акценты в начальный период сосуществования двух систем: заводской и нашей, кэпэишной.
Как часто бывает: пригласят на совещание, а оно не готово, ни темы цельной, ни вопросов серьёзных, ни самого обсуждения, так, посиделки, разве что без пива, но в последнее время и те умудряются совмещать с чаепитием и пирожными. Времени жалко. Помню, пригласили и нас на такое совещание, в повестке был наш вопрос. И пошли лить воду.
Игнатьев послушал-послушал, потом встал и рубанул: «Вы нас пригласили на совещание, а совещание не готово», – развернулся и ушёл. Я за ним. Может, и не совсем дипломатично, но главный инженер тут же сделал выводы, извинился перед Игнатьевым, назначил новое время, и уже на этот раз совещание прошло как по маслу. Хотя, с другой стороны, дипломатией тоже приходилось заниматься. И этому я тоже научился у Игнатьева. В Грузии приёмку вёл, напортачили русские, сделай возврат – тут же выгонят их с работы, а далеко не всякий дефект от человека зависит и от его даже самой безукоризненной работы. Не стал делать возврат, выдал замечание, которое тут же исправили, на работников наложили взыскание, но не выгнали.
— Принимали мы трубопроводы для реактора БН-350 на Подольском заводе ЗИО в 75 году и нам не понравились снимки сварного шва (были затемнения некоторых участков). Начальник рентгенлаборатории, производственники, понятно, ОТК – нас чуть ли не на смех подняли, не открыто, конечно, у нас отношения всегда были очень, как это говорят сейчас, политкорректны. Нет, говорят в один голос, шов замечательный. А у меня свербит что-то, не может быть, чую, чую каким-то непонятным, сугубо кэпэишным органом, не знаю уж, где он и прячется, – брак, причём, брак серьёзный. А раз чую, то и говорю: «Брак там». Хорошо, говорят, проверяй – вот только, как ты проверишь трубу изнутри, туда же и на козе подъедешь.
Ничего, сообразил, и без козы обошёлся, там и соображать-то было нечего. Как спелеолога в пещере тянут за верёвку, знаете? Вот так же и я предложил обвязать меня и затянуть в трубу. А там уж я разберусь, качественный шов или не качественный. Привязали верёвку к моим ногам, подтянули меня за ноги к сварному шву, так чтобы я мог по всему периметру снять с помощью пластилина отпечатки. Непросто это было, тесно и неудобно, да и не по себе – чем чёрт не шутит, застрянешь ещё в трубе? Труба будет. Приятного, словом, мало. А куда деваться, сам настоял. Назвался груздём – полезай… в трубу. Но всё обошлось.
Осмотрелся, постучал, указал, где необходимо выбрать сварной шов до корня шва. Интуиция не подвела. Когда шов разрезали, в корне обнаружили кусок сварочного электрода. Совсем как после операции – больного зашьют, а в нём или скальпель забудут, или зажим. Шов забраковали, а начальника рентгенлаборатории освободили от должности. И остальным сёстрам раздали по серьгам. Знай наших!
Или вот другой случай. Там посерьёзней. Работал я тогда на ВИЛС'е (Всесоюзный институт лёгких сплавов) – организация ещё та, одни академики, её вернее «тяжёлых сплавов» было назвать – принимал штамповки из сплава В96з. Проверял документацию по макроструктуре штамповок с помощью дополнительного контроля в лаборатории. Обнаружил дефект, недопустимый, больше 2 мм. Забраковал сто тысяч штамповок трёх типов. Скандал! Сто тысяч, не шутка. Остановились все три завода, изготавливающие штамповки, в Горьком, Коврове, Владимире. Шуму на весь Союз. Понятно, совещание за совещанием, да не только в Главке, а там, – Анатолий Тимофеевич махнул рукой вверх, – вплоть до ЦК.
Одна из штамповок, по сию пору помню, К0132Б, давала повышенный брак по трещинам, по расположению волокон. Было решено отработать новый тип штамповок, Н241. Когда были изготовлены пять партий, 4000 штук, третья лаборатория под руководством начальника лаборатории Гулянкина и зам директора института Михайлова, предъявили мне эти штамповки. Я их просмотрел, отобрал от каждой партии по 3 штуки и попросил начальника цеха проточить их согласно чертежу до размеров готовой детали.
Не успели проточить, звонок – Г. И. Коровин (успели доложить), тогдашний начальник КПИ, спрашивает: «Что ты там натворил со штамповкой Н241?». «Ничего», – ответил я. «Как ничего? Тут такое!.. Бросай всё, срочно приезжай – едем к Звереву. Требует. Объясняться». А помимо этого приглашения, ещё столько высказал эпитетов, что можно было третий том к моим высказываниям великих людей издать. Всё, думаю, Анатолий, каюк, из кабинета не выкинут, так вынесут. А, была не была, где наша не пропадала! Уверенность чувствую в себе непоколебимую. Прямо, Фирсов, хоккеист который, тоже, кстати, Анатолий. Как и должен её постоянно чувствовать настоящий кэпэишник. А у нас все кэпэишники настоящие, не пальцем деланные. А тогда «ехать к Звереву», всё равно что в клетку со львом. Зверев, словом. Все боялись его. Голоса, взгляда, фигуры, кабинета, от фамилии уже дрожь брала. Чего делать, едем к начальнику Главка.
Взял в карман все три штамповки, благо, они небольшого диаметра, приехал в Главк, ответил на все вопросы. Зверев, надо отдать ему должное, хоть и накрученный, чувствуется, общей атмосферой, шутка ли, три завода стоят, из ЦК грозят, а сдерживает себя. Но – красный, как рак! Когда красный – это всё, туши свет, будет жесточайший разнос. Так и должно было произойти, но… не произошло. Спросил, ждёт объяснения. Перед ним на столе телеграмма Михайлова, в которой тот требует освободить меня от занимаемой должности, поскольку я бракую годную продукцию, останавливаю заводы, и вообще, тормоз и распоследний вредитель. Тогда это было прерогативой начальника Главка: назначать и освобождать от должности кэпэишников. Вынул я штамповки, объяснил: вот, мол, искомое – на ободке штамповки обнаружил волосовины. Выслушал, после перерыва говорит: «Надо проточить в размер». «Отдал, – отвечаю. — Через полтора часа будут результаты». «Сразу звони ко мне».
А в перерыве начальник лаборатории Гулянкин во всеуслышание заявил, что и не таких мол снимали, генералы вон вылетали с треском, их убрали, и вас уберём, так как вы всего лишь полковник (хотя я отродясь не был полковником) – тогда считали, и справедливо, что все кэпэишники занимают не меньше полковничьей должности. Справедливости ради, надо отметить, что я и по сей день работаю, Гулянкин умер, а вот куда делся зам директора Михайлов… тогда не знал, и сейчас не знаю.
Через пару часов ЦЗЛ выдал арбитражный результат-заключение: трещины на всех трёх деталях. Тут же позвонил Звереву. Спасибо, сказал. Вот так, письмо Михайлова уничтожили, а мне за хорошую работу выписали приличную премию. Кстати, оформил мне её тогда наш будущий директор В. И. Никитенко.
За время работы в ВИЛС'е я не только «шкодил», с их точки зрения. Мною были впервые в истории института разработаны журналы качества продукции. В них отмечались необходимые параметры плавок, а также данные с заводов-субпоставщиков по браку штамповок, металлургическим дефектам, что помогало всякий раз при анализе качества продукции. Во всяком случае, ими постоянно пользовался в своих изысканиях заместитель директора института по металлургии д.т.н. Добайкин Владимир Иванович. Потом этот журнал проделал длинный путь по Москве, с завода в Министерство, потом из Москвы в Ленинград, данные его легли не в одну кандидатскую и докторскую диссертацию. Так что можно с полным основанием заявить, что деятельность в КПИ носит не только сугубо практический, но и исследовательский, аналитический характер.
Параллельно велась большая работа по повышению качества штамповок из сплава В96з с ВИАМ'ом, непосредственно с академиками И. К. Кикоиным, И. Н. Фридляндером и их сотрудниками.
— Ну, и как-нибудь вознаграждалась такая работа, помимо зарплаты и премий?
— От Министерства получил двухкомнатную квартиру в Москве в 65-м году. Каждый год выделяли льготную путёвку, а отдыхать люблю всё равно на даче, на садовом участке. Поработаешь на свежем воздухе, почитаешь, если старый фильм по телеку, фильм посмотришь, телесериалы не могу смотреть, там ничего нет, что в жизни, так, нелюди одни или отбросы общества.
— Машина есть?
— Тоже на заводе дали. А потом уже с зятем «Шкоду» купили. «Фелиция».
— Вдвоём живёте?
— Зачем вдвоём? Впятером. Я, жена, дочь, зять, внучка. Внучка умница – 19 лет, а уже три языка знает: персидский, английский и французский. На 3-м курсе ФСБ*** на переводчика учится. Кстати, работа в КПИ, по моему мнению, в принципе может создавать и создаёт крепкую семью: когда хорошая зарплата, когда сам организован и деловит, когда от тебя зависит очень многое, невольно таким же становишься и в общении с близкими и родными.
Анатолий Тимофеевич и по сей день полон сил и энтузиазма. И хотя перенёс три операции, а в последнее время беспокоит сердце, работу оставлять не думает. Да и работа так не думает – всё ж таки есть на свете незаменимые люди.
— Приезжает за пенсией в Москву бывший наш работник Маклаков Иосиф Кузьмич, – продолжает вспоминать Анатолий Тимофеевич. — Он всякий раз звонит, заходит. Помогаем, чем можем. То коляску исправить, то деталюшку какую выточить…
Радужные перспективы
Пока человек жив – у него есть надежда. Пока живёт организация – у неё есть перспективы. И только перспективные организации отмечают свои юбилеи, потому что всякий юбилей – всего лишь аванс следующему.
18 августа 1998 года в Москве в Министерстве по атомной энергии прошло торжественное заседание, посвящённое 50-летию со дня образования и начала деятельности КПИ. Поздравления, подарки, рукоплескания, блеск глаз, блеск юпитеров. Не будет преувеличением сказать, что всех кэпэишников, людей, в общем-то, далёких от сантиментов, распирало от гордости и огромного чувства удовлетворения от пользы, которую они приносят не только конкретному производству, конкретной атомной станции, но и всей атомной отрасли, и всей стране.
Всем работникам КПИ запомнился этот праздник. Он чем-то напоминал День победы, пусть небольшой в рамках страны, но Победы. После чествования многие работники Министерства расходились в глубокой задумчивости. Пять лет прошло, а это событие ни у кого не стёрлось из памяти. Нет-нет, да в каком-нибудь кабинете или коридоре прозвучит: «А помнишь?!.»
Управлять качеством – значит, управлять производственными процессами, а следовательно, и всей системой. Качество – это не какое-то конкретное задание. Оно должно укорениться и официально закрепиться в каждом процессе, войти в плоть и кровь каждого его участника, стать обязанностью каждого. Познакомившись с КПИ, можно смело утверждать, в этой организации всё именно так. Гегель, не побоявшись тавтологии, точно сказал бы: «Качество – это имманентно присущее КПИ качество».
И ясно одно: какие бы изменения не произошли в мире и нашей стране в области управления качеством, какие бы новые системы не зародились, какие бы новые названия не дали им, КПИ уже мало что изменит. В главном она останется неизменной, поскольку главное у неё то, что она, как подводная лодка, может автономно бороздить океаны любых технических проблем, и своевременно приходить на помощь туда, где в ней нуждаются.
Что смущает меня
Одно смущает меня, и не в связи с деятельностью КПИ, а так, «в общем», имеющее отношение к «проклятым» вопросам бытия, которые ни разрешить, ни «продавить» я не в силах. Ну, да хоть задать их.
Представление о том, что в жизни всем управляет вероятность, величина, как правило, очень малая, десять в минус пятой-десятой степени, и того меньше, вносит в человека некую обречённость, равную, по законам той же теории вероятности, единице минус десять в минус какой-то степени. То есть, чем меньше вероятность события, тем больше ты обречён на него. Таково субъективное чувство индивида, и никуда от него не деться. Оно в нас не от Бога, а от другой стороны. Чувства вообще не поддаются матстатистике. Скорее, они исключения из неё.
Действительно, перемещаясь в автомобиле или самолёте, на корабле или в поезде, везде рискуешь, и этот риск в основном зависит от состояния транспортного средства, а также здоровья и квалификации водителя. Пожалуй, меньше риска, когда летишь на собственных крыльях или на метле. Но это так, к слову. Та же самая вероятность (к тому же, ежедневная) поджидает и в продуктах питания, и в лекарствах, и во всей сфере услуг. Что там творится и сколько всего – не успевают показывать в телешоу, от «Времён» Познера до двух Елен в «Домино». Даже природные и техногенные катастрофы сегодня меркнут на фоне всё увеличивающихся несчастий в самых «мирных» профессиях и самых тихих уголках России. В них нет МЧС, да и что оно сделает там?
За несколько лет мы незаметно для самих себя превратились в заложников страха, который породили сами, джинна, которого, не думая, выпустили из бутылки. Мы все «обречены» на страх. И теперь гораздо ужаснее для нас падающие на мировых рынках цены на нефть, чем мистическое число из трёх шестёрок. Впрочем, в «шестёрок» пытаются превратить тех, кто когда-то тащил шестериком основной груз всей страны.
Неужели этот процесс неуправляем и его нельзя остановить? За прошедшие 10-15 лет почти все отрасли промышленности оказались в катастрофическом положении, смешались все приоритеты: Минсредмаш (Минатом), космос и военных загнали в угол, а во главу угла поставили дезодоранты и лекарства, сырьё и услуги.
И тут же повалил жуткий вал брака и подделок. Ничего удивительного в этом нет, так как во всём этом отродясь не было ни жёсткой системы надзора и контроля, ни кадров, обученных не выпускать и не пропускать брак, не было, одним словом, Системы, которая складывалась десятилетиями, и у которой помимо Совмина был ещё один руководитель – инстинкт выживания. Утверждали апологеты сферы услуг, что рынок и конкуренция сами, мол, решат эту задачу. Однако решения эти проходят через наш карман и наше здоровье, поскольку решают задачу самым прибыльным образом: взвинчивая цены и уходя от налогов.
Откуда, спрашивается, в последнее десятилетие все эти катастрофы, от авиационных до техногенных? Да, началось с Чернобыля, с того самого Чернобыля, который вышел из-под юрисдикции Минсредмаша, и которым стало заправлять Минэнерго, чьи люди обучались и специализировались совершенно в иной системе координат, где допускается гораздо большая вероятность отказа и цена ему на много порядков меньше. Да и компетенция в вопросах ядерной физики, ядерных технологий и ядерной энергетики у них далеко не дотягивала до средмашовского уровня.
Кто его знает, останься ЧАЭС в МСМ, может, она и по сей день для всего мира оставалась бы тайной за семью печатями, и никто не цитировал бы Библию, утверждая, что чернобыль – это полынь.
Смущает меня то, что в «новых» отраслях и новых фирмах, которым несть числа, нет Системы, подобной средмашевской, нет органа, наподобие КПИ, который стал бы на страже жизни и здоровья граждан, нет чиновников, которых без натяжки можно было бы назвать «рыцарями без страха и упрёка».
Смущает меня то, что вместо того, чтобы дать всем отраслям наконец-то равные возможности развития, в стране в очередной раз перевернули всё вверх дном, как песочные часы, заявив этим: ваше время ушло, а Ваше теперь настало. Если следовать дальше этой логике, и «Ваше время» рано или поздно тоже закончится, и «Ваши отрасли» надо будет вытеснить новыми (или старыми?), – а что потом?..
Очерк о контрольно-приёмочной инспекции Минатома России представляет собой отрывок из книги «КПИ – вчера, сегодня, завтра» (Москва : ГУП Издатцентр «Старая Басманная», 2003); был опубликован в журнале «Сибирские огни» (№ 7 за 2003 год).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи