Дунай Иванович
сватом князя Владимира
Былина вторая
(Переложение. Из русского народного эпоса)
Хорошо Добрынюшка Никитич млад
Во гусёлышки играет во ярóвчаты,
Хорошо поёт стари́нку стародавнюю
Про удáлого Вольгу́ Всеславьича
Co его дружиной доброю, хорóброю.
На пиру все приутихли, приумолкнули,
Приумолкнули да призаслушались.
Как встаёт из-зa стола за заднего
Старый тут Бермята
*8 сын Васильевич,
Говорит cам таковы́ слова:
„А слыхал ещё я от стары́х людей,
Что того Салтыка-то Ставрульича,
Ухватя, Вольгá ударил o кирпичат пол,
Во крохи расшиб да caм царём насел,
Взял себе царицею Азвяковну,
А его дружина, добрая, хорóбрая
На. тех красных девушках переженилася“.
Как тут солнышко Владимир распотешился,
Повскочил со места княженецкого,
По столовой гридне запохáживал,
Частую бородку запоглáживал,
Белыми руками заразвáживал,
Жёлтыми кудря́ми запотря́хивал,
Пословечно сударь выговáривал:
„Гой же вы, мои князья да бóяре,
Сильные, могучие богáтыри!
Все-то вы во Kиеве пожéнены,
Все-то девушки-боя́рушки повы́даны,
Только я, Владимир, не женат живу,
He женат живу да холостым слыву.
Вы не знаете ли, братцы, красной дéвицы,
Красной девицы – мне, князю, супротивницы:
Чтобы стаником была ровнёшенька,
Ростом, как и сам я, высокóшенька,
Очи были б ясна сóкола,
Брови были б чёрна соболя,
Тело было б снегу белого,
Красотой краснá и мне умóм сверстна:
Было б с кем мне думушку подумати,
Было б с кем словечко перемолвити,
Во пиру-беседушке кем похвалитися,
А и было бы кому вам поклонитися,
Было бы кому вам честь воздать“.
Говорит Бермята сын Васильевич:
„Гой еси ты, батюшка Владимир князь!
Бласлови-ка, государь, мне слово вымолвить.
Знаю я тебе княгиню – красну дéвицу,
Красну девицу да супротивницу:
Как во той земле, во хоробрóй Литве,
У того y короля литовского
*9
Есть две дочери любимые на вы́данье;
Бóльшая-то дочь Настасья королевична
He пойдёт к тебе княгинею-царицею:
Ездит в поле сильной поленицею;
Мéньшая же дочь Апраксья королевична
*10
В терему́ сидит всё, во златом верху,
Что за три́девятью ли замочками
Да за три́девятью сторожóчками:
Красно солнышко её не зáпечет,
Буйны ветрушки её не óбвеют,
Многи люди не увидят, не обзáрятся.
A и ростом-то она высокая,
A и станом становитая,
Красотою красовитая:
Чёрны брови – соболя заморского,
Ясны очи – сóкола пролётного,
Личушком бела как зимний снег,
Да и в грамоте-то поучёная:
Будет с кем тебе свой век корóтати,
Будет нам комy и честь воздать.“
Как то слово князю по душе пришло,
Больно солнышку словечко полюбилося,
И возгóворит он таковы́ слова:
„Ай же вы, мои князья да бóяре,
Ай же вы, могучие богáтыри!
A кого же мне послать посвататься
Зa меня за князя за Владимира
У того y короля литовского
Ha прекрасной на Апраксье королевичне?“
Bcе за столиком сидят, умолкнули,
Приумолкнули да приутихнули,
Приутихнули да затулялися:
Бóльшие туляются за средниих,
Средние туляются за меньшиих,
А от меньшой тулицы-тo и ответу нет.
Возстаёт опять Бермята сын Васильевич:
„Гой eси ты, солнышко Владимир князь!
Бласлови ещё мне слово молвити.
Ты пошли-ка сватом добра мóлодца,
Тихого Дунаюшку Иванова
*11:
Тихий-то Дунай ведь во послах бывал,
Много множество чужих земель видал,
Тихий-то Дунай и говорить горазд –
Уж кому, как не ему бы, и посвататься.“
Не из бóльшего тут места, не из мéньшего,
Из того ли места да из среднего,
Из-зa стóлья из-за белоду́бова
Возстаёт удалый добрый мóлодец,
Тихий тот Дунай Иванович,
Понизéнько князю поклоняется:
„Гой eси ты, государь наш батюшка,
Ласковый Владимир стольно-киевский!
Бласлови и мне словечко молвити,
Без казнéния, без дальней высылки?“
Говорит Владимир стольно-киевский:
„Ай же, тихий ты Дунай да сын Иванович!
Хочешь говорить, так говори теперь.“
„Жил я, государь, во хоробрóй Литве
Девять лет у короля литовского:
Три́ года у короля я кóнюхал,
Три́ года у короля я стольничал,
Три́ года у короля я клюшничал.
A и верно слово говорил тебе
Старый человек Бермята сын Васильевич:
Есть две дочери у короля литовского,
Обе дочери – пригожие, хорошие.
Много езживал я по иным землям,
Много видывал я королевишен,
Много видывал и из ума пытал:
Та краснá лицом – да не сверстнá умом,
Ta сверстнá умом – да не краснá лицом.
Не нахаживал я эдакой красавицы,
И не видывал я эдакой пригожицы,
Как тa младша дочка королевская,
Молода Апраксья королевична:
Ходит – словно белая лебёдушка,
Глазом глянет – словно светлый день;
A и в грамоте-то больно гóразда.
Было бы тебе с кем жить да быть,
Было бы кого назвать нам матушкой,
Величать нам государыней!“
„Ай же ты, Дунаюшка Иванович!
Ты умел её теперичко повы́хвастать,
Так умей-ка ты её оттоль и вывести.
Ты возьми с собою силы сорок тысячей,
Ты возьми казны да десять тысячей,
Поезжай во ту во хоробру́ Литву,
O том добром деле да о свáтовстве
Ha прекрасной на Апраксье королевичне.“
Скоро брал Владимир чарочку хрустальную,
Дорогого хрусталя восточного,
Co краями позлачёными,
Наливал во чару зеленá вина,
Да не малую стопу, а полтора ведра,
Разводил медами да стоялыми,
И подносит тихому Дунаюшке;
Скоро брал Дунаюшка Иванович
Чарочку от князя во белы́ ручки,
Принимал одною ручкою,
Выпивал одним душком,
Подавал назад Владимиру,
Понизéнько князю поклоняется:
„Гой eси ты, батюшка Владимир князь!
A не надобно мне силы княженецкие,
И не надобно мне золотой казны:
Да не биться же мне там, не рáтиться;
Дай-ка только мне товарища любимого,
Молода Добрынюшку Никитича:
Роду он, Добрынюшка, хорошего.
Да умеет он с людьми и речь вести;
Соизволь ещё сходить нам на конюшен двор,
Выбрать двух жеребчиков неéзжаных,
Выбрать два седёлышка недéржаных,
Да ещё две плёточки нехлы́станых,
Сам пиши-ка ярлыки да скорописчаты
О том добром деле да о сватовстве.“
Брал опять Владимир чару во белы́ ручки,
Наливал во чару зеленá вина,
Разводил медами да стоялыми,
И подносит молоду Добрынюшке:
„Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!
А пожалуй-ка к Дунаю во товарищи;
Да идите с ним вы на конюшен двор,
Да берите там всего, чтó надобно.“
Скоро встал Добрыня на резвы́ ножки,
Скоро брал от князя чару во белы́ ручки,
Принимал одною ручкою,
Выпивал одним душком,
Понизéнько князю кланялся;
Скоро шли они с палаты белокаменной,
Выходили на конюшен двор,
Брали двух жеребчиков неéзжаных,
Брали два седёлышка недéржаных,
Да ещё две плёточки нехлы́станых,
Сами обкольчужились, облатились,
Приняли ещё от князя солнышка
Ярлыки те скорописчаты,
Сели на добры́х коней, поехали;
A и видели их на коней-то сядючи,
Да не видели их на конях поедучи:
Будто ясны сóколы воспóрхнули,
По пути-дорожке только пыль пошла.
Как поехали они тут из земли́ в землю,
Из земли в землю́ да из орды в орду,
Приезжали скоро в хоробру́ Литву,
Ко тому ли королю литовскому,
Заезжали на широкий королевский двор,
Становились против самыих окошечек,
Соскочили со добры́х коней.
Говорит Дунаюшка Иванович:
„Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!
Ты побудь-ка тут, покарауль коней,
Под окошечком косящатым похаживай,
За собой добры́х коней поваживай,
Во палаты королевские поглядывай,
Поспевай на выруку, как позову тебя.“
Сам проходит во палаты королевские;
Знает он порядки королевские:
Что не надо ни креститься, ни молитвиться, –
Бьёт челом лишь королю он, покланяется:
„Здравствуй, батюшка, король ты хоробрóй Литвы!“
На Дуная тут король огля́нется:
„Ай же, тихий ты Дунай да сын Иванович!
A и жил ты у меня ведь целых девять лет:
Три́ года ли жил во конюхах,
Три́ года ли жил во стольниках,
Три́ года ли жил во клюшниках.
Жил-служил мне верой-правдою.
Зa твои услуги молодецкие
Посажу тебя теперь за бóльший стол,
Посажу за бóльший стол, во место бóльшее,
Ешь-ка дó-сыта да пей-кa дó-люби.“
Посадил за больший стол, во место бóльшее
Тихого Дунаюшку Иванова‚
Сам Дуная стал выспрашивать, выведывать:
„А скажи, Дунай, скажи-ка, не утай себя,
За каким ты делом к нам пожаловал?
Нас ли повидать, себя казать,
Аль по старому пожить да мне служить?“
„Гой ты, батюшка, король ты хоробрóй Литвы!
Я не вас приехал повидать, себя казать,
Не по старому пожить, тебе служить;
Я прибы́л о добром деле к вам – о свáтовстве
На твоей на дочери Апраксии
Зa Владимира за князя солнышка.“
Положил он ярлыки тут на дубовый стол;
А король в сердцáх их мéчет о кирпичат пол,
Чёрны кудри рвёт себе на гóлове,
Говорит сам таковы́ слова:
„Глупый князь Владимир стольно-киевский!
Мéньшую-то дочку сватает,
Бóльшую во девках зáсадил!
Коль Апраксью за кого просватаю,
Так просватаю во Золоту́ Орду,
Зa того собаку царя Кáлина.
Самого тебя, Дунаюшка Иванович,
Кабы прежде не служил мне верой-правдою,
Зa твои за речи неумильные
Посадил бы в погребá глубокие,
Позадвинул бы дощечками железными,
Позасыпал бы песками рудожёлтыми,
Пропитомствовал бы хлебушком-водицею;
Погостил бы у меня ты в хоробрóй Литве,
Ума-разума в головку понабрался бы.“
Как тут тихому Дунаю за беду́ пало,
Повскочил Дунаюшка да на резвы́ ножки,
Поднял ручку выше гóловы,
Кулаком ударил пó столу –
Стол дубовый порастрéскался,
Питья на столе порасплескáлися,
Вся посуда на столе разсы́палась.
Как забéгал тут король по зáстолью,
Куньей шубкой укрывается:
„Ахти, братцы! вóт так на беду попал,
Ахти, братцы! на великую.
Кáк с бедой, не знаю, развязатися?“
Co двора ли тут бегцы́ бегут, гонцы́ гонят:
„Ай ты, батюшка, король наш хоробрóй Литвы!
Ешь ты, пьёшь да утешаешься,
A невзгоды над собой не ведаешь:
На твоём дворе на королевскоем
Добрый мóлодец неведомый уродствует:
Во левóй руке два повода шелкóвыих –
Держит двух коней да богатырскиих,
Во правóй руке дубинка сорочинская,
Чебурацкого свинцу нали́та в сорок пуд.
Ясным сóколом он пó двору полётывает,
Чёрным вóроном он пó двору попáрхивает,
Из конца в конец он пó двору поскакивает,
На все стороны дубинкою помахивает‚
Крупной силы пóбил сорок тысячей,
Мелкой силушки – и сметы нет.
Неужтó нам из-за девки всем поги́нути?“
A король-то бегает по зáстолью,
Куньей шубкой укрывается:
„Ай же, тихий ты Дунаюшка Иванович!
Уж попомни-ка ты стару хлеб да соль,
Поуйми-ка своего товарища,
Видно, дóчушка сами́м вам Богом су́жена.
Уж вы служки, нянюшки да мамушки!
Вы бегите-ка во тéрем ко златы́м верхам,
Отомкните три́девять замочиков,
Три́девять да сторожóчиков
К молодой Апраксье королевичне,
Поумойте дéвицу белёхонько,
Сокрутите хорошохонько,
Проводите на широкий двор,
Посадите на добрá коня,
Отпустите на святую Русь,
Bo замужество за князя зa Владимира.“
Выходил Дунай тут на крутой крылец,
Унимал любимого товарища:
„Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!
Полно же тебе теперь уродствовать,
A и есть нам, видно, пóмочь божия.“
Проходил сам ко златы́м верхам,
Три́девять замочиков отщёлкивал,
Дверцы со крюков выстáвливал –
Королевские палаты зашаталися.
А сидит во тереме, в златом верху
Молода Апраксья королевична,
Во одних тонки́х чулочиках без чóботов,
Русая коса-то пораспущена.
Как увидела Дунаюшку Иванова,
Испужалась белая лебёдушка,
Бросилась как угорелая.
Воспроговорил Дунай Иванович:
„Ай же ты, Апраксья королевична!
А идёшь ли ты за князя за Владимира?“
Говорит Апраксья королевична:
„Ай ты, славный богатырь Дунай Иванович!
Три́ года я Богу ведь молилася,
Чтоб попасть заму́ж за князя за Владимира.“
Как пришли тут нянюшки да мамушки,
Поумыли-убелили красну дéвицу,
Напушили личико ей белое,
Сокрутили хорошохонько,
Проводили на широкий двор.
Брал её Дунай да за белы́ ручки,
На добрá коня садил да к голове хребтом,
Сам Дунаюшка садился к голове лицом.
Сели нa добры́х коней, поехали
Да по славному раздолью по чисту́ полю.
Как настигла во раздолье во чистóм поле,
Во пути-дороженьке их ночка тёмная,
Пораздёрнули палатку полотняную,
Заходили во палатку опочи́в держать;
В ноженьки поставили добры́х коней,
В головы ли копья долгомерные,
По правóй рунке ли сабли острые,
По левóй руке ли палицы тяжёлые.
А и спят они да высыпаются,
Тёмну ночку сном корóтают.
Тёмной ночкой ничего не видели,
Ничего не видели, да много слышали,
Слышали погоню богатырскую,
Услыхали пóсвист по-змеиному,
Услыхали пóкрик по-звериному.
Говорит Дунаюшка Иванович:
„Гой же ты, Добрынюшка Никитич млад!
Ведь зa нами есть погоня богатырская.
Поезжай-ка со Апраксьей королевичной
На святую Русь, во стольный Киев град,
К ласковому князю ко Владимиру,
Отвези ему поклоны, челом-би́тьице,
Да подай ему невесту во белы́ ручки.
Сам я здесь останусь, во чистóм поле,
Со богáтырем побиться да порáтиться.“
И садили красну дéвицу да на добрá коня,
Ha добрá коня да к голове хребтом,
Сам Добрынюшка садился к голове лицом,
Распростился и поехал с красной дéвицей
Ha святую Русь, на стольный Киев град.
Тихий же Дунаюшка Иванович
Не с упадкою, a co прихваткою,
Co прихваткой богатырскою
Едет ко богáтырю на стретушку.
Как не две тут горушки скатилися –
Съехалися два могучиих богáтыря,
Попытать ли богатырских плеч,
Поиспробовать отваги молодецкой;
Сделали разъезд в чистóм поле,
Съехалися во однó место,
Приударили во палицы булатные,
Словно гром гряну́л в поднéбесьи –
Палицы в руках их преломилися.
Как разъехались опять в чистóм поле,
Съехалися во однó место,
Приударили во сабли острые –
Остры сабли притупилися.
В третий раз разъехались в чистóм поле,
Съехалися во однó место,
Приударили во копья долгомерные –
Вышиб тихий тут Дунай Иванович
Из седла лихого супротивничка,
Co добрá коня сронил да на сыру́ землю,
Сам едва лишь усидел в седле,
He казнил удáла супротивничка,
Только ко сырой земле копьём прижал,
В белу грудь тупым концом упёр:
„Ты скажись-ка, мне, удалый добрый мóлодец,
Ты коéй земли, коéй орды,
Коегó отца да кóей матери?“
Добрый мóлодец ему отвéт держит:
„Ай же, тихий ты Дунай да сын Иванович!
Что же ты меня не óпознал?
Во одной дороженьке со мною езживал,
Во одной беседушке со мною сиживал,
Co одной и чарочки со мною кушивал.
Жил у нас ведь ровно девять лет:
Три́ года ли жил во конюхах,
Три́ года ли жил во стольниках,
Три́ года ли жил во клюшниках.“
„Ай же ты, Настасья королевична!
A почтó ты ездишь по чисту́ полю,
Поленицею удáлою поля́куешь?“
„А почтó вы, святорусские богáтыри,
Увезли сестрицу мне любимую?
A поля́ковать я езжу во чистó поле –
Поискать себе да супротивничка:
А и кто меня побьёт в чистóм поле,
Зa того мне и заму́ж идти.“
Говорит Дунаюшка Иванович:
„Во семи земля́х служил я, во семи ордах,
Не сумел себе я выжить красной дéвицы,
A теперь я во чистóм поле
Супротивницу нашёл себе, обру́чницу.
Ай ты, молода Настасья королевична!
Собирайся-ка со мною в путь-дороженьку,
Скидывáй-ка злат шелом co буйной гóловы,
Скидывáй-ка латы со кольчугою,
Обряжайся по-девичъему
Во простую епанéчку белую,
Да поедем-ка со мной во стольный Киев град,
К ласковому князю ко Владимиру,
Сходим вместе в церковь божию,
Примем вместе по злату́ венцу.“
Обряжалася Настасья по-девичьему,
Сели на добры́х коней, поехали,
Прибыли во стольный Киев град,
Подъезжали к матушке ко церкви божией;
А Владимир князь с Апраксьей королевичной
В церковь божию уж ко венцу идёт.
Ha церковном на крыльце сестрицы встретились,
Встретились сестрицы, поздоровкалисъ:
Вместе ли крестились и молитвились,
Вместе ли пошли теперь и в церковь божию,
Вместе приняли и по злату венцу,
Положили заповедь великую:
С мужевьями жить да быть, да век корóтати.
Завели тут свадебку, почéстен пир,
Пированьице на весь крещёный люд,
Не на мало, не на много – на двенадцать дён.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи