Разложили костёр на корнях и выжгли у живой сосны сердцевину.
Кто? не знаю.
Дерево с тяжёлой кудрявой головой, необъятной жизненной силы – держалось на трети древесины, уродливо лишённое гордого упора и равновесия.
Было очень тихо. Обречённое на медленную смерть, дерево молчало. Несомненно оно знало, что ему сделали, – и окружавшие его товарищи молчали. И было неприятно и тяжело видеть выражение его головы с могучими сучьями, как тяжело видеть среди жизни очень здорового человека, которого временно отпустили, но через срок неизбежно назначено повесить и он это сам знает, и окружающие, и все молчат…
Назад шёл вырубкой.
Злобишься ли ты лес, когда вершины, что привыкли ходить в небе, – слушать сказания созвездий и баюкать облака, – падают о земь и оскверняются человеком? Нет, ты перерос возможность злобы. Я так же перерос мою злобу, но мне очень тяжело.
На берегу две сосны божественного происхождения.
Их немного склонённая вытянутость, вытерпела рыцарское напряжение на посту. В их отданных ветру ветвях запуталась прибрежная печаль.