|
«И плывёт корабль…»
И по большому океану
Кораблик маленький плывёт
Сквозь ураганы и туманы,
Туда, где к водам небосвод
Нерасторжимо прилегает…
Плыви бесстрашно наугад,
Плыви, душа моя нагая,
Плыви, не требуя наград.
А вдруг неведомое что-то
Тебе подарит ремесло.
Работа не всегда работа,
Она – и мокрое весло.
Детям случается переживать трагедии, но они лишены чувства Трагического, как лишены его молодые нации. Их сопричастность Природе исключает рефлексию. «Если не будете, как дети, не войдёте в царство Небесное». Есть художники, которые не знают, но чуют это. Они доверяются жизни и творчеству безоглядно, не так, как Орфей.
Федерико Феллини, по свидетельству Брунелло Ронди, едва ли прочёл три десятка книг. Он знал немногое, но об этом немногом знал всё. Знал то, без чего нельзя быть художником. Знал жизнь как Древо, знал, как «плывёт корабль», о химии он не знал ничего. И не только потому, что рано оставил школу. Если ты понял, что «зерно, падши в землю, не умрёт», и т..д., то прочее уже не важно, оно ничего не меняет в человеке: он остаётся наедине с миром, что и надлежит любому художнику, даже если он трагик и в нём «неслиянно и нераздельно» звучат Да и Нет, Нет и Да.
В Татьяне Колточихиной, как в удивительном авторе фильмов «Дорога», «И корабль плывёт» слышится только «Да». Недаром одна из её работ названа «От начала – без конца». Она работает в сложной технике прикладников, – батик, текстиль, эмаль, – но кто назовёт её батик прикладным? Она не украшает мир, а наделяет его смыслом. Зрение Татьяны напоминает первородность «Стогов» Клода Моне. Она всё видит во всеединстве: об этом её композиции «Чаша», «Полная чаша», и не только они. Взгляните на «Рыбу», внимательно, ещё внимательней! И ваш взор уже прикован к загадочной архаике, где вся вселенная, словно мировое яйцо. Ради цельности эстетической реальности художник жертвует разнообразием предметных красок, но скромные цветовые отношения изысканы и благородны, как и фактура ткани, которая в обработке мастера обретает текстуру горных пород, адресованную нам давними столетиями.
Татьяна целомудренна, как дети, и впечатления от её работ не делятся на дроби. Ты слышишь «Да», и оно отзывается в тебе не голосами, а эхом. При этом у неё симультанное мышление, как у детей, и «пятое время года» – внешне обездвиженное, время вертикальной памяти, не мерное.
Разновременное она мыслит одновременным, полилокальное – монолокальным. Лишь при первой и суетной встрече некоторые композиции кажутся хаотичными, в них будто бы много нагромождений, но, присмотревшись, вдруг проницаешь, что это гармония в обличии хаоса. Такова «Ночь», и даже «Мегаполис» сохраняет родственность греческой ойкумене.
Чехов восхищался фразой «Море было большое». У Татьяны – «Большое солнце». И дело не в лексике, а в сетчатке глаза. Так можно сказать, когда каждый раз всё видишь впервые. Она дарует нам радость узнавания, и мы начинаем замечать, что масштаб карты мира изменился. На ней исчезли подробности, детали, виды, исчезло сиюминутное – осталось самое существенное, эпическое и каждый предмет, как в сказке, обрёл родовую необходимость и самодостаточность.
Колточихина игнорирует цивилизацию; в конце концов, Бог – не цивилизация. Её область пристрастий лежит не в сфере молекулярного движения людей, а в лоне природы, как поэзии и культуры как второй природы, возвращающей человека к первоначалам жизни. Попробуйте выкинуть из её каталога хотя бы одну работу, и вы поймёте, что любая жертва, которую вы приносите, как пурист, влечёт утраты не только эстетических, но этологических ценностей. Разве мы можем существовать без «большого» и «уходящего» солнца, месяца, «летящей мечты», «дня исполнения желаний», «разговора с ангелами», «вечера вчерашнего дня» и корабля, который плывёт и плывёт? Нам порой кажется – можем; Колточихиной – никогда!
Ей недосуг заниматься «культурой повседневности», потому что её «корабль плывёт», и на горизонте взору открывается земля, неоглядное марево, уходящее солнце. Эта беспредельная даль рождает ностальгию, которая находит себя в полярной ретроспективе. Так появляются «Русалка», «Домик на фоне красного луга», «Кошкин дом» и «Небо становится ближе». Почти как у древних греков, низводивших небесных богов на каменистую фессалийскую почву.
В эпоху «чёрных дыр» художественный мир Колточихиной целителен. Излечивает от истерики и пошлости, – недуга наших дней, – хотя нарочитых усилий тут не заметишь. Здесь только любовь, что движет солнце и другие звёзды. Она лаконична, неожиданна и не примитивна. Вот «Двое». В квадрате два профиля, обращённых друг к другу. Между ними, словно лампочка, висит на нити яблоко. Оно в разрезе; наверное, это сердце андрогина.
Искусство Татьяны – женское, в её работах отсутствует императив, свойственный мужскому творчеству. Она не пророк, а угадчик. Её разум не руководит инстинктом, он его разгадывает.
В её мастерской хорошо думать о своём. Может быть, это главное достижение художника. Она обращает взор зрителя в его собственную вселенную. Ведь корабль наш тоже плывёт, и Одиссей должен возвратиться, «пространством и временем полный».
Арам Асоян
|
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи