Я познакомился с Юрием Красавиным в пору, когда он жил в Осташкове и работал собкором газеты «Калининская правда», а я сотрудничал в газете «Смена», в Осташков приехал в командировку. В редакции районки мы и познакомились, и он пригласил меня домой отобедать.
Зимний день, берёзы в его дворе в тёмном, каком-то алюминиевом инее, жена Катя, сибирячка, красавица, вывезенная из Красноярска, сын Юрка и дочь Лена. Она спит в коляске. Запомнилась белая скатерть, крохотный графинчик, из которого мы выпили по рюмке настойки, уют и тепло красавинского дома. И, конечно, разговоры о литературе. Юрий заканчивал литинститут, я собирался туда поступать. Он снял с полки переплетёную дипломную работу – вскоре напечатанную в журнале «Нева» повесть «Вот моя деревня». Он почти уже мэтр, его печатают в столичных журналах, любовно гладит тонкой рукой страницы диплома и как-то празднично, как умеет только Красавин, говорит. Запомнилось:
— Люблю бумагу, её лоск, тонкий холодок под ладонью, когда гладишь её, и тепло, когда остановишь ладонь. Люблю канцелярские принадлежности, ручки, свою машинку, буковки, которые отскакивают и по моему велению слагаются в слова. На ощупь чувствую, первый это экземпляр или второй даже с лица бумаги. Я, Миша, графоман, а что в этом плохого? Меломаны, любят музыку, я – сам процесс писанья … – За чуть ироничной улыбкой, красавинским хохотком непонятно, то ли шутит он, то ли правду говорит: — Напишу, Миша, много и хорошо… Катя, верь, я стану известным писателем!..
Катя верила, и известным писателем он стал. Я назову его даже одним из маститых беллетристов России, автора десятков книг! От него заразится писательством жена Катя, напишет чудесную повесть о своём сибирском детстве, дочь Елена Юрьевна, ныне мировой судья в Конаково, тоже напишет увлекательную повесть о своей работе в милиции. Когда рядом живёт такой неизлечимо больной Сочинитель, как Юрий Красавин, мне кажется, невозможно его страстью не заразиться. Страсть поможет ему пережить наше безвременье, и мне кажется, он один из немногих писателей, который ни на йоту не изменил профессии и после распада СССР, продолжал каждое утро садиться за письменный стол, продуктивно работать и регулярно печатать свои рассказы, повести, романы, стихи, очерки, пытаясь жить на гонорар. И когда писатели и литературные редактора вышли на улицы торговать посудой и подрабатывать извозом на своих авто, ибо жить стало не на что, он не изменил профессии, продолжал только писать, получая за тяжкий труд порой меньше стоимости билета от Москвы до Конакова на электричке. Написал как-то мне в письме: «Съездил в Москву за гонораром, и, представляешь, на обратный проезд мне уже не хватило. Пришлось ехать зайцем…»
Когда издадут полное собрание его сочинений, (а я верю в это!), оно не уместится и в 15 томах. Живя то в заштатном Великом Новгороде, то в крохотном Конаково, он печатался в самых престижных столичных и провинциальных журналах. Жаль, многое из напечатанного им в годы безвременья стало раритетом. Ведь если столичные издания ещё прочтёшь в областных библиотеках (если повезёт!), то журналы провинциальные, «Подъём», «Дальний Восток», «Дон», где он напечатал свой последний роман «Письмена», не найдёшь и в «горьковке». И тиражи их мизерны: 500–1000 экземпляров. Единственная вышедшая после распада СССР книга Красавина роман «Русские снега» (ТОКЖи, 1998), также не даёт полного представления о его творчестве: оно шире, значительней: он мастер и коротких жанров, и острой язвительной публицистики, и поэтических откровений. Вот где корни красавинской боли, которая не оставляет его ни на миг:
О, жизнь моя, где ты? В архиве лежит…
Любовь моя, где ты? В архиве…
Я понумерован и склеен, и сшит,
В картон запакован и пылью покрыт,
В архиве лежу, как в могиле…
Мечты мои! Вы на бумажном листе
Распяты подобно рабу на кресте,
И тоже в архиве, в архиве…
В архиве «Русской провинции» десятки его писем и рукописей. Красавин был членом редколлегии журнала с самого его рождения, он не только посылал нам свои повести и рассказы, он откликался на многие литературные и политические события последних десятилетий. Он отдавал нашему журналу право на первые публикации, а мы добросовестно выплачивали ему гонорар и тогда, когда в других журналах и газетах его не платили. Конечно, мне немножко жаль, что в библиографии, опубликованной в последней книге Красавина «Признание в любви стихами и прозой» журнал «Русская провинция» упомянут лишь дважды. Журнал печатал Красавина с 1993 года, первым опубликовав семь его повестей и два рассказа. Это потом были публикации в «Москве», «Нашем современнике», «Русском пути» и др. столичных журналах. Будь у нас возможности, мы бы издали все романы Красавина. Нет их. Культура в провинции на том же нищенском уровне, что и прежде…
О Красавине распространяется мнение, как о человеке неуживчивом и трудном. Есть такое понятие в общественном мнении трудный. Трудный подросток, трудный человек. Вольно спросить: ну, а Лев Толстой был лёгкий человек? А Солженицын? А Бунин? Да всякий талантливый человек трудный, потому что носить в себе дар дело нелёгкое. Попробуйте провезти в переполненном трамвае прозрачный пакет с деньгами, попусту их не растратить и не дать обворовать себя! Поневоле станешь трудным. Красавин-публицист написал много такого, что не нравилось местному начальству, в том числе и писательскому. Но одно бесспорно: он никогда не писал из мести, из желания кого-то уесть, занять чей-то пост, «замочить», действуя из политических соображений, конъюнктуры или заедино с теми, кто больше даст. Он никогда не был злобен, мелочен. И никогда не обижал стариков. Напротив, в любом его произведении, в любом жанре видно стремление к милости, добру, везде вы найдёте ироничную и добрую улыбку Красавина.
Первая его повесть «Вот моя деревня…» опубликована в «Неве» в 1968 году. Через год увидела свет повесть «Хозяин» («Октябрь»), ещё через год – «Ясные дни» («Знамя»), потом – «Хорошо живу» («Звезда»). А в 1989 году С.Залыгин печатает его повесть «Полоса отчуждения» в «Новом мире». Он печатался и в «Москве», и в «Нашем современнике», и в «Дальнем Востоке», и в «Волге», везде пробиваясь только силою таланта. Чем-то другим провинциальному писателю эти «крепости» было тогда не взять.
За содержанием, стилем его прозы и языком стоит жизнь его крестьянского рода. В повести «Слово о моей Нерли» он писал: «Временами мне кажется, что я стал писателем только потому, что во мне звучит голос моих крестьянствовавших предков. Мои первые книги спроецированы на тот маленький клочок земли по реке Нерли в 12-15 километрах от её впадения в Волгу…»
Жизнь писателя не изобиловала крутыми поворотами, но детство досталось трудное. Родился он в селе Нерли 7 января 1938 года в семье колхозника. Отец Красавина погиб 26 октября 1941 года (в день рождения будущей жены), трехлётний Юрий оказался в немецком концлагере, где находился три года. Деревенское детство, сельская школа в с. Нерли, 14-ти лет сломал в локте руку, долго лежал в Московской клинике, перенёс сложную операцию, о чём написал потом в повестях «Тёплый переулок» и «Свидетельство о жизни». Потом был Калязинский машиностроительный техникум. Потом – Сибирь, Красноярск, стройка, комбайновый завод, женитьба. И вдруг необъяснимая тяга к литературному творчеству, Литинститут. Феномен рождения в крестьянской избе Клюева, Есенина, Клычкова, Шолохова, Астафьева, Белова оставляю без комментариев. Рождение в тверской глубинке на маленьком клочке земли радиусом в 20 километров А.Голенищева-Кутузова, С.Клычкова, В.Никифорова-Волгина, М.Рыбакова, А.Фадеева объяснить также не могу. Считаю загадочным фактом биографии писателя Ю.Красавина, что он тоже родился на этом клочке земли. Далее всё по порядку: окончил Литинститут, стал членом Союза писателей СССР, избран ответсекретарём Новгородской писательской организации, а в 80-х годах вернулся на родину, где живёт и поныне в городе Конаково.
География его книг со временем значительно расширилась, но вот интонация, язык всё ещё питаются из чудесных и чистых родников детства. Такого языка, как у Красавина, не придумаешь, он впитан с молоком матери. Скребница, лощило, валек, шайка, стируха, лохань, каток – это всё из повести «Валенки». Тут невольно выплывает из памяти имя его великого земляка Сергея Клычкова, этот был тоже и поэтом, и прозаиком, происходя из рода калязинских башмачников. Макар Рыбаков и Никифоров-Волгин тоже из мастеровых. Думается, не будь отец Красавина валялой, пимокатом, (о том, как валял валенки сам отец описано «Свидетельство о жизни» см. журнал «Знамя») не было бы и Степана Гаранина с его валяльной мастерской-«стирухой», где тот учит подпольному валяльному ремеслу Федю. Здесь поэзия ремесла, яркая картина, как из грязной, бесформенной шерсти в едком поту и вдохновении рождаются чудесные, мягкие, тёплые валенки. («Валенки»). Поэма тяжёлому и грязному, но вдохновенному труду. Труд этот, увы, находится ещё и под запретом у властей; Гаранин – колхозник, ему приходится скрывать мастерскую в старом догнивающем срубе в огороде, работать по ночам при свете коптилки в землянке, дыша парами купороса и краски. Колхознику запрещено валять валенки даже для себя. Но мастер не может не творить, не в силах он и дать погибнуть ремеслу. Вот Гаранин и передаёт секреты подпольного ремесла «новобранцу» Феде:
— Ну, Федюха, становись рядом! Делай всё, как я, понял?... Если пару сваляешь сегодня за ночь – ты герой… Смелей, смелей!
…И долго так они работали, макая валенки поочередно в горячую воду котла или просто поливая из ковша. Руки у Феди уже распарились и стали красными, даже вроде бы распухли. Купоросное масло разъедало их, но — «Терпи, парень!» – подбадривал мастер.
Также мастерски описана игра в рюхи в повести «Кулина Красная»(1968). Это одновременно и яркая психологическая проза, и точные этнографические сценки. Осташковские игроки в рюхи Лёшка Царь и Федька Губернатор будто в металле отлиты:
Рыбак Лёшка Царь – высокий жилистый, а Губернатор – маленький мужичонка, слесарь из депо, глаза у него раскосые, бородёнка кляузная. Царь бьёт по рюхам словно дрова колет, сильным взмахом, резко выдыхая: «Хук!» – рюхи разлетаются в стороны. А Губернатор размахивается слабо, того и гляди не докинет, – а выйдет так метко, что непременно выбьет всю груду рюх…
Герои Красавина – не какие-нибудь маргиналы, чудики или опойки, над которыми было вольно смеяться образованцу 70–80-х годов прошлого уже века. (Досмеялись!) Это, как правило, положительные люди, укоренённые в быт, исповедующие традиционные нравственные ценности. Они у него мастера своего дела, любят ремесло, семейную жизнь, детей. Они самодостаточны! И потому любовная история, начавшаяся в повести «Дело святое» («Русская провинция» № 3, 1997) между случайными попутчиками автобуса, заканчивается не семейным скандалом, разводом, трагедией в духе Толстого, и не «солнечным ударом» ослепительной любовной связи в духе Бунина, а рождением от Флавия Михайловича Соломатина и Ольги мальчика. Мало того, после смерти Ольги жена Соломатина Лидия Петровна принимает младенца как своего.
Приняла от мужа ребёнка и умилилась:
— Да какой хорошенький! И, гляди-ка, вылитый отец…
Также серьёзно, как к «делу святому», относятся герои Красавина и к смерти. Даже когда умирает последний человек на Земле в фантазийном рассказе «Время ноль». Кажется, к чему церемонии, если ты – последний и тобой бесславно заканчивается история человечества на Земле. Но герой рассказа Чирков готовится умереть не собакой в первой попавшейся канаве, а человеком. Почуяв свой смертный час, он обстоятельно копает себе могилу, делает над ней навес, на который набрасывает земли с тем, чтобы когда он лёг в могилу, она бы засыпала его; погребла, как человека. Приверженность Красавина традиционным ценностям, быть может, и есть самое главное в его мировоззрении, и, может быть, потому писатель и не был замечен критикой, ориентированной в те годы на писателя-обличителя.
Не упорный ли характер его отца пимаката, отчеканенный в Красавине, помогали ему пережить два последних десятилетия тяжкого, неоплачиваемого и неблагодарного писательского труда. А написанное им за эти годы действительно поражает: три романа, более 20 повестей, десятки рассказов, стихотворений, статей. Красавин, без преувеличения, самый востребованный тверской писатель. И самый сословный. Не будь у него родового опыта, не было бы и мудрого старика Горшенина, пишущего книгу о фарфоре. Красавин прошёл ещё и суровую рабочую школу в Сибири, на Конаковском фаянсовом заводе.
И это только одна тема его творчества: тема труда. А Красавин написал два исторических романа «Русские снега» и «Письмена», повести о любви, о писательском труде. Он выступил и как смелый фантаст, перемещая в своих героев во времени-пространстве, ставя их в исключительные обстоятельства, заставляя читателя сомневаться в самом существовании времени («Русские снега»). Герои разных эпох русской истории, блуждая в русских снегах и вьюгах, пересекаются друг с другом в одних и тех же домах, сёлах, как современники. На похоронах одного из героев романа, старого солдата, мы видим венки и от «Стрелецкого приказа», и от «Офицеров Преображенского полка», и от заставы «Московского погранотряда», а в почётном карауле рядом с десантниками в пятнистой форме стоят солдаты в треуголках, из-под которых выглядывают парики, русские воины в кольчугах. Сюда же в образе старой нищенки приходит и Богородица. Именно её просит паренёк Ваня Сорокоумов зачислить его в Святое Небесное воинство, чтобы сражаться за Русскую Землю. Времени нет! Есть человек и обстоятельства, которые этот человек приходит в мир преодолевать.
А сколько поэзии в его повести «Тёплый переулок»! В повести о любви, вдруг озарившей существование подростка Мити и взрослой уже девушки, безнадёжно больной Вари в больничной палате. Митя деревенский, а Варя городская, московская, никогда не видела, как ветер выстругивает у сугробов причудливые языки и карнизы, как солнце восходит не такое, как здесь, в городе, а заиндевелое, мохнатое, деревенское. И как на проталинах весной натаивают ледяные «столбанцы» (слово-то какое), которые мальчишки грызут вместо леденцов. Варя, наверное, помрёт, она это знает, и знает, что они больше не увидятся, приглашая Митю к себе в палату для тяжёлых больных на последнее свидание. И вот то, что волнует эту девушку в этот час свидания, всякий раз туманит мне глаза, застит их сладкой влагой:
— Я уверена, ты будешь трудиться, – говорит она. — Ведь мы зачем-то родились на свет, не так ли, Митя? Как горько если ничего… Прощай, Митя. Я очень тебя люблю, запомни это…
Но не могу хотя бы не упомянуть ещё об одной грани таланта Юрия Красавина, о его поэзии. Красавин – поэт острой улыбки, обезоруживающей искренности, язвительной, подкупающей вас самоиронии. Я люблю эту его улыбку, особенно в стихах, отдающую светом римской поэзии. Он тянет эту светлую жилку в современной поэзии едва ли не в одиночку. Такие его стихи, как «Разлука», «Библейские мотивы», «Ода манной каше» («Она была творенье света, \\ И целомудренно нежна…»), «Похвала животу» – явление редкое, тут трудно с чем-то сравнивать, во всяком случае, на тверском Олимпе. Он смел, этот Юрий Красавин, он не боится трогать пером обыденное: о том, как любит манную кашу, или как доволен работой своего животика, исправно переваривающего всё, что в него положено хозяином. Он не боится касаться и совершенно банальных истин. К примеру, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Не боясь быть уличённым в пошлости, он смело даёт мужчинам всякие иронические «полезные советы». А вот описание сражения за обеденным столом («После сражения»), полное раблезианских мотивов:
Слава мне! Я всегда был охочим до драки,
Потому побеждал в беспощадной войне
Щи и каши, борщи, пироги, кулебяки
Студень с хреном и прочую снедь… Слава мне!
В час, когда полководцы оружье бросали
И сдавались на милость, пощады прося,
Я, воитель по имени Юрий Красавин,
Нож нацеливал в жареный бок порося.
……………………………………………….
Красота этой битвы – в величии цели,
А величье её заключается в том,
Чтоб скончаться в свой срок не голодным в постели,
А за бранным столом и с тугим животом!
В прошлом работника выбирали за столом, подмечая, хорошо ли они ест? Горазд человек за столом, значит, и работать будет гораздо. Выбирая писателя Красавина, музы, наверняка подсмотрели, как Юрий Васильевич неотразим, солощ (есть такое калязинско-кимрское диалектное словцо, выражающее самоотверженность человека в еде) и беспощаден за обеденным столом. И не ошиблись в выборе, он и в писательстве такой же.
Слава Юрию Красавину, писателю, который и в 70 лет бесстрашно бросается и на поросёнка с хреном и на чистый лист бумаги! И преуспевает и в том, и в другом!..
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи
начало статьи