Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждём приказа нового. И пусть
Не думают, что мёртвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
Это стихотворение Николая Майорова, когда я его читаю, каждый раз тревожит мне душу, и всё больше и больше соглашаюсь с ним, что нас слышат те дорогие и близкие люди, уже ушедшие из жизни. Первой потерей в моей жизни была гибель отца. В конце 1943 года наши войска вели активные наступательные бои, пядь за пядью освобождали сёла и города Белоруссии от фашистских захватчиков. Мой отец – старший лейтенант Красильников Иван Андреевич – командовал артбатареей в составе артдивизиона армии генерала Горбатова Александра Васильевича. Линия обороны наших войск проходила по берегу Днепра. У деревни Яново стояла артбатарея отца. За рекой – немецкие войска. Отступая, они отчаянно сопротивлялись. 29 февраля была ожесточённая перестрелка. Один из немецких снарядов попал в батарею. Погибли все – командир, солдаты, выведены из строя орудия. В марте 1944 года в наш дом принесли «похоронку». Мне было уже пять лет и я помню, как горько и безутешно плакала моя мама и её сестра Полина, которая жила с нами. Мы тоже с сестрой ревели, ещё до конца не осознавая, что остались без папы.
Фотография из личного архива Л. И. Красильниковой.
Перед войной отец уже служил в Красной армии и в конце июня был отправлен на фронт. Мы в это время переехали в город Карпинск Свердловской области. Прощаясь, папа дал наказ маме: «Береги дочек!». Мне было два с половиной года, сестре Альбине – полтора месяца. Хорошо представляю состояние мамы, оставшейся в чужом городе без работы, без поддержки родных, с двумя маленькими детьми. Отец родом из крестьянской семьи, жившей в деревне Копыловка Оханского района Пермской области, мама тоже из крестьянской семьи, жившей в деревне Тюремка Осинского района той же Пермской области. А познакомились они в городе Краснокамске, где строился огромный, первый в Союзе, целлюлозно-бумажный комбинат, и куда съезжались на учёбу и на работу молодые люди из близлежащих деревень. Отец был старше мамы на семь лет, но это не помешало им полюбить друг друга.
Карпинск находится на северной оконечности Урала. Далее уже приполярный и полярный Урал. Места к тому времени малообжитые, хотя южнее, ближе к Свердловску, множество городков и посёлков. На новом месте жительства – ни друзей, ни знакомых. Не только отчаяние, но и страх охватил молодую женщину. Но, слава Богу, маму устроили телефонисткой на коммутатор связи в той же воинской части, откуда мобилизовали отца, меня определили в детский сад, сестре наняли няню. Пока не наступили холода, мы жили в отдельном доме. А холода на северном Урале ранние и лютые. Где достать дрова, как их привезти и наколоть? Эти проблемы стояли перед мамой каждый день и она решила переехать в барак, где уже жили несколько семей военнослужащих. Я хорошо помню это здание – толстые бревенчатые стены, длинный тёмный коридор и множество дверей. В каждой комнате своя печь. Наверное, был организован подвоз дров и угля, не знаю, но только в нашей комнате было тепло. А угля в Карпинске было достаточно.
Мне казалось, что город этот возник в 30-х годах прошлого века. И я как-то не вдавалась в его историю. Вдруг недавно захотелось узнать побольше о месте, где прошло военное детство. И удивлению не было предела. Оказывается, первые поселенцы появились в этих краях ещё в середине восемнадцатого века. Места здесь красивые – горно-холмистый рельеф, хвойные леса с вековыми соснами, елями, могучими кедрами, много болот, где осенью обилие клюквы, брусники, голубики.
Помню, как в первый послевоенный год мы – группа ребятишек под руководством какого-то дядечки – с санками и топором отправились в лес за ёлкой, благо лес-то рядом, на окраине города. Закрою глаза и видится картина – высокие-превысокие ели, прямо стеной стоят, а мы такие маленькие, даже жутковато. Снег изумительной белизны, такой глубокий, что мы проваливались по пояс. А тишина – звенящая, а благодать какая! Заденешь ветку, и тебя осыпает с головы до ног, кажется, что ты в Берендеевом царстве. Только морозец за двадцать градусов торопит домой. С трудом нашли ёлочку-малютку, уложили на санки и привезли к дому девочки, которую звали Сталина, а потом нам взрослые устроили новогодний праздник. Не было традиционных для нашего времени мандаринов, салата «Оливье», дорогих подарков, но всё равно мы веселились, потому что кончилась война. Солдаты возвращались домой.
Карпинск расположен у пересечении 60 параллели с 60 меридианом, на левом берегу реки Турья. Кстати, рек в округе тьма – Каква, Мойва, Тынья, Тылай, Сосьва и другие. Край богат полезными ископаемыми – медь, бокситы, золото, платина. Добыча их, строительство заводов начались ещё в царствование Екатерины Второй. В середине XIX века здесь обнаружены запасы бурого угля, но разработка его началась только в 1911 году. На Богословской коксовой фабрике изготовлялись буро-угольные брикеты, потребителями которых были Надеждинский, Богословский, Сосьвинский заводы. Они доставлялись сюда по узкоколейной железной дороге.
7 декабря 1917 года Богословский горный округ [Богословские заводы. — Примеч. ред.] по декрету В..И..Ленина был национализирован, в 20-30 годы на площади бывшего медеплавильного завода создаётся депо по ремонту паровозов и вагонов, построены консервный завод, механические мастерские и примитивная электростанция, однако, рабочих рук не хватало, края эти по-прежнему оставались малонаселёнными. В 1929 году сюда прибывает первый отряд бывших батраков из Башкирии и под конвоем группа спецпоселенцев. Образуется посёлок Угольный.
На разработке бурого угля открытым способом внедряется новая горная техника – прибывают американские экскаваторы, узкоколейка перестраивается на широкую колею. Осваиваются более мощные паровозы. Одним словом, промышленный прогресс достиг и этого края.
Указом Верховного Совета СССР от 31 марта 1941 года из двух посёлков, расположенных рядом – Богословска и Угольного – образован город Карпинск. Назван он в честь русского геолога, первого президента Академии наук СССР А..П..Карпинского [первый выборный президент Российской академии наук (с июля 1925 года АН СССР). — Примеч. ред.], уроженца здешних мест (посёлок Турьинские рудники, с 1944 года – город Краснотурьинск). Молодой город насчитывал к тому времени чуть болеее 10 тысяч жителей. Вокруг находилось несколько лагерей. Заключённые строили алюминиевый завод, жилые бараки и множество других объектов. Это была главная рабочая сила. В 1942 году она пополнилась российскими немцами и молдаванами, мобилизованными в трудовую армию. Они жили также в охраняемой зоне, в 16 бараках более семи тысяч человек. Условия быта жуткие. В каждой из 25 комнат трёхэтажные нары на 18 человек. Это были жители южных районов страны и они очень страдали от уральских морозов. Их возраст – от 14 до 60 лет, было много молодых женщин.
И хотя война шла где-то далеко, но и здесь дыхание её ощущалось. Два года в городе находились два эвакуационных госпиталя. Из украинского города Сталино в Карпинск эвакуирован машиностроительный завод. На предприятиях города была ужесточена трудовая дисциплина, возросли нормы выработки продукции. За годы войны, например, на разрезах треста «Богословскуголь» добыто в 1,5 раза больше угля, чем за все предыдущие 30 лет. Благодаря тому, что паровые экскаваторы заменены были на электрические. В 1945 году состоялось открытие трамвайного движения, два посёлка соединила рельсовая дорога. К радости горожан построен пивоваренный завод, правда, пиво варилось вручную. Даже в этом небольшом городе люди жили и трудились во имя победы над врагом.
Как мы пережили эти военные годы, знаю только по рассказам мамы. Осенью 41-го она получила телеграмму от отца, что он будет несколько дней находиться в Нижнем Тагиле, куда приехал получать танки. Мама с сестрой поехала на встречу. А отец в это же время решил сам приехать к нам. В дороге они разминулись. Я не знаю, где останавливалась мама с маленьким ребёнком, где стирала и сушила пелёнки, но отца она дождалась в Нижнем Тагиле. А потом от него долго не было никаких вестей. Оказывается, он воевал на Северном Кавказе. В 42-м мама тяжело заболела, нужно было ехать на операцию в Свердловск. Хорошо, что к этому времени она вызвала к себе старшую сестру Полину Афанасьевну. Вот с ней-то мы и остались. Исхудавшая, ослабленная, но живая мама, слава Богу, вернулась. Она часто говорила нам, что спасла её от смерти чёрная редька. У послеоперационных больных отсутствовал аппетит и нередко женщины умирали от истощения. Мамина знакомая где-то раздобыла несколько клубней чёрной редьки, принесла ей и заставляла есть. А после редьки съедалось и скудное больничное пропитание. Работать на коммутаторе мама уже не смогла и устроилась кассиром в столовую, в которой кормили трудармейцев. Я не помню лиц этих людей, знаю только, что среди них было много молдаван – стариков и женщин. Их приводили строем под конвоем и так же уводили на работу в угольный разрез или в лагерь на ночёвку.
Молдаване сильно страдали от холодов и нередко умирали. На пропитание трудармейцы получали талоны. Их-то мама и подсчитывала и сверяла с поварами расход продуктов. Не дай Бог, было допустить перерасход, наказание – строжайшее. И всё-таки, когда я из детского сада приходила в столовую, для меня всегда находилось несколько ложек какой-нибудь каши, супа, а то и пирожок. Нередко каша была подгоревшей, но всё равно казалась вкусной.
Детский сад находился где-то рядом со столовой, потому меня отпускали домой одну. Я любила побродить, прежде чем заявиться к маме. Но однажды я не появилась вовремя. Мама заволновалась, кинулась в детсад, там сказали, что я ушла, дома меня тоже не было. Она бегала по округе, спрашивала прохожих, но никто меня не видел. Да и не мог видеть, потому что пацаны-озорники затолкали меня под какой-то ящик у колючей проволоки, видимо, возле лагеря трудармейцев. Сама я из-под ящика выбраться не могла и сидела там то ли плача, то ли попискивая. Это попискивание и услышал какой-то мужчина, проходивший мимо. Испуганную и зарёванную он отвёл меня в столовую, куда время от времени забегала и мама, узнать не объявилась ли её девочка. Тут мы и встретились, насмеялись и наплакались от души. После этого одну из детского сада меня уже не отпускали.
Папа ещё раз приезжал в Карпинск на одну ночь Я помню, поздно вечером, когда мы укладывались спать, в коридоре послышались гулкие шаги. Человек шёл быстро, уверенно. Наверное, в этот момент не за одной дверью насторожились: постучит - не постучит. Он постучал в дверь нашей комнаты. Даже не спросив, «кто?», мама распахнула дверь и оказалась в крепких объятиях отца. Мы с сестрой тоже бросились навстречу ему. Он поднял нас на руки и целовал то одну, то другую. Нас с трудом уложили спать, а наутро – слёзы прощания. Это была первая и последняя встреча с дорогим папой, которая запечатлелась в моей памяти. Заканчивался 1943-й год. Наши войска наступали по всем фронтам. Отец приезжал в Нижний Тагил за очередной партией танков и на одну ночь отпросился домой к семье. А через несколько месяцев пришла похоронная – Иван Андреевич Красильников погиб 29 февраля 1944 года в Белоруссии у деревни Яново. Горечь потери отца сопровождает меня всю жизнь. Сколько было сложных моментов, когда нужен был добрый отцовский совет, его поддержка, его мнение, его ласковые руки и тёплый взгляд. Я и сейчас пишу эти строки, а в глазах – слёзы. Мама, конечно, всю свою сердечную доброту, нежность, заботу отдала нам. Но это мама. А так хотелось, чтобы рядом был и папа.
Зимой то ли 43-го, то ли 44-го мы с сестрой попали в больницу – скарлатина. Я в одной палате, она – в другой, с малышами. Мама работала далеко от больницы, но старалась, как можно чаще навещать своих дочек. Я очень скучала, и долгие часы проводила у окна, поджидая её. Сестрёнка Альбина с младых лет – очень общительная, энергичная, настырная. Питание в больнице было скудноватое, всё время хотелось есть. И она мне приносила то пирожок, то булочку, то печенье. Это её или угощали, или она сама находила в чьей-нибудь тумбочке. Мне было стыдно за её поведение. И при встрече я жаловалась маме, которая только улыбалась и гладила обеих по головкам.
Она воспитывала нас любовью – и своей, и за отца. Я никогда не слышала от неё грубого, оскорбительного слова, никогда не стояла в углу за какую-то провинность, никогда не была наказана физически. Хотя однажды стоило это сделать. Каким-то образом я или потеряла, или у меня отобрали продуктовые карточки. Даже шестилетний ребёнок понимал в те годы, что значило остаться семье без хлебного пайка, крупы и масла. От страха за предстоящее наказание я спряталась под кровать. Мама пыталась вытащить меня. Но я цепко за что-то держалась. И тогда она села на стул и горько расплакалась. Я сама выползла из-под кровати, уткнулась ей в колени и мы обе ещё долго всхлипывали. Я не помню, как мы прожили остаток месяца без карточек, но, наверное, кто-то нам помогал. Это был единственный случай в моей жизни, когда меня пытались наказать.
Рядом с нашим бараком находилась зона. В военные годы здесь отбывали срок трудармейцы, а с 1945 по 1949 – военнопленные немцы. Сидя на траве у дороги, мы, дети, наблюдали, как колонна немецких солдат и офицеров под конвоем шла к своим баракам. Мальчишки бросали в них камни и кричали: «Фашисты, фашисты!», но конвой отгонял их. А немцы шли и шли, кто-то играл на губной гармошке, кто-то просто махал нам рукой, или улыбался. И никак не верилось, что они убийцы, что это они оставили нас без отцов, наших матерей без мужей, наших бабушек без сыновей, обездолили полстраны.
В шестидесятые годы, когда впервые торжественно отмечали 20-летие Победы в Великой Отечественной войне с немецко-фашистскими захватчиками, мы узнали масштабы потерь. Правда, они и до сих пор разнятся. Одно время считалось, что СССР потерял в войне свыше двадцати миллионов человек, потом эта цифра возросла до 28, а теперь и свыше тридцати миллионов. Разрушены были сотни городов, 70 тысяч сёл, 32 тысячи промышленных предприятий. Полстраны – в руинах. И когда 9 мая 1945 года весь город ликовал, Победа была омыта вдовьими слезами. Я помню, как навзрыд плакала мама. Она часто перечитывала нам папины письма, мы рассматривали его фотографии, одна была увеличена до фотопортрета и долго висела над нашей с сестрой кроватью. Отец смотрел на нас внимательным, сосредоточенным взглядом. У него высокий лоб, короткая стрижка русых волос и слегка оттопыренные уши. Совсем, как у меня. Мы вообще с ним очень похожи. Ему было всего 33 года, когда он погиб. Жить бы да жить, да радоваться жизни.
Недавно, перечитывая статьи военных журналистов о своих коллегах и солдатах в двухтомнике «В редакцию не вернулся», наткнулась на рассказ Альбины Флягиной, дочери ярославского журналиста и писателя Алексея Флягина. Он был редактором дивизионной газеты «В бой за Родину» и погиб в сентябре 1944 года. Она публикует несколько писем отца с фронта. Я читала их, и мне казалось, что это пишет мой отец. В каждой строчке дыхание любви и нежности к жене и детям, вера в скорую победу над врагом, тревога за судьбу родных и добрые советы двум дочерям и сыну. Такой же любовью и теплом веяло и от писем моего отца – Ивана Красильникова. Дословно текстов я не помню, но дух и смысл – тот же.
Отец моего мужа Бориса – Фёдор Тимофеевич Супрунюк прошёл всю войну, был дважды ранен, контужен. Его письма с фронта Борис бережно хранил и нередко мы их перечитывали. Письма моего отца, к сожалению, не сохранились. Из-за частых переездов из города в город где-то затерялись. И горько, и обидно. Но память об отце – в моём сердце.
В годы войны популярна была песня «Тёмная ночь». Это наша колыбельная. Укладывая нас спать, мама часто её напевала. Стихи Владимира Агатова положил на музыку Никита Богословский.
Тёмная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.
В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами.
Тёмная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная чёрная степь залегла между нами.
Верю в тебя, в дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня тёмной ночью хранила.
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою.
Знаю встретишь с любовью меня, что б со мной
не случилось.
Смерть не страшна, с ней встречались не раз мы в степи.
Вот и теперь надо мною она кружится.
Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю: со мной ничего не случится.
Спасибо Галине Константиновне Дёминой, руководителю вокального ансамбля «Малиновка», которая отыскала этот стих в одном из своих песенных сборников.
Если бы все поэты были пророками, сколько солдат вернулось бы с войны живыми. Потому что их ждали. Даже когда приходили похоронки. Мама долго надеялась, что отец не погиб, что он вернётся. Выйдя вторично замуж, она продолжала любить отца и ждать его. Об этом знали только мы, её дочери.
Песня часто исполнялась по радио, на телевизионных концертах. Мне особенно нравилось, как её пел Марк Бернес. Очень чувствительно, проникновенно, задушевно. Сколько сейчас звучит в эфире песен-пустышек. Они вытеснили то, что дорого нам, детям военного поколения.
У меня сохранились две детсадовские фотографии. Лица у ребятишек крошечные, некоторые и не разглядеть – расплылись от времени, но себя нахожу безошибочно. Комбинированное платьице, аккуратная чёлочка, в руках зайчик. Все дети с игрушками. Кто с самодельной куклой, кто с пупсиком, кто с собачкой. Сидим на голом деревянном полу, стены тоже голые, за нами этажерка с мишкой и ещё одним пупсиком. Трое мальчишек на переднем плане в валенках, двое – в матросочках, остальные в белых и тёмных рубашках и штанишках на бретельках. Самым модным одеянием для детей в те годы считалась матроска. Нам платья и пальтишки мама шила сама. И всегда эта одежда была красивой и нарядной. На фото три женщины – одна воспитательница и две нянечки. К сожалению, ни имён, ни фамилий их память моя не сохранила. Как не помнится и детсадовская жизнь – чему нас учили, как развлекали, чем кормили. Судя по фото, истощённых деток не было.
Фотография из личного архива Л. И. Красильниковой.
На другой фотографии – детвора на фоне леса. Видимо, загородный лагерь. Все в лёгких платьицах и рубашечках, девочки с букетами ромашек. Я какая-то насупленная, в чём-то чёрном, чёлка нависла над глазами. Где проходила съёмка – тоже не помню. Интересно, как сложилась жизнь этих мальчиков и девочек? Кто кем стал? Дожил ли до старости? Ребята могли ещё и повоевать, в каких только конфликтах за пределами страны не пришлось участвовать моим подросшим ровесникам уже после Отечественной войны.
Фотография из личного архива Л. И. Красильниковой.
В 1946 году я пошла в школу. И вот ещё одна фотография, видимо, по окончании первого класса. Одеты дети кто во что. На мне какое-то клетчатое платье, неизменная чёлка и бант на макушке. А взгляд-то, такой сосредоточенный… Помню, что начальная школа располагалась тоже в каком-то бараке, а рядом были здания управления «Богословскуголь», улица же заканчивалась обрывом – внизу разрез, где шла добыча бурого угля. После уроков мы толпой бегали смотреть, как там экскаваторы своими ковшами подхватывали комья угля, разворачивались и выгружали в кузова машин. Зрелище было небезопасное. Вскоре школу перевели в другое здание. Домой я не торопилась, бродила по улицам. Около Дворца культуры было высажено много молодых сосёнок и по весне они выбрасывали тоненькие, зелёные «свечки», которыми мы, дети, любили лакомиться. Они были кисленькие и с лихвой заменяли нам лимоны. А ещё со стволов сосен мы соскребали смолу и с удовольствием жевали. Она тоже полезна, особенно для молодых зубов.
Город после войны быстро застраивался. Пленные немцы работали на строительстве жилья – блочных и кирпичных многоквартирных домов. Они уехали в 1949 году, оставив несколько кварталов новостроек. На Карпинском машиностроительном заводе прошли первые испытания отечественного шагающего экскаватора, здесь же сконструированного и изготовленного инженерами и рабочими.
Я училась хорошо. Единственное, что мне не удавалось – рисование. Мама рисовала курочек, зайчиков и прочих зверушек, а я получала за них отметки – 4 и 5.
Писали, я помню, карандашами, ручек ещё не было, букварь один на весь класс. Азбуку осваивали по карточкам, на которых нарисованы были буквы. Каждая карточка хранилась в своём кармашке, нашитом на полотно. Не было цветных карандашей, не говоря уже о современных цветных фломастерах, не было красок, да и альбомов для рисования. Тетради в клеточку и косую линеечку из очень некачественной бумаги. Но постепенно, от класса к классу школьные принадлежности пополнялись, появились пеналы, наборы цветных карандашей, детские книжки с картинками. Со второго класса мы уже писали перьевыми ручками, появились чернильницы. Вот с ними-то поначалу было немало хлопот – они почему-то всегда опрокидывались и пятна чернил растекались по парте, тетрадкам. Благо, в каждой тетрадке были специальные листочки, называемые промокашками. После того, как написан текст, прикладывалась промокашка, впитывающая лишние чернила. Пальцы у нас тоже всегда был в чернилах. Уже позже появились фарфоровые чернильницы – непроливашки, для них шился специальный мешочек, который привязывался к ручке портфеля.
В старших классах, изучающих основы черчения, от учеников требовались наличие готовальни. Это такая коробочка плоская с набором инструментов для черчения. Достать её было трудно, но кое-кто такую имел. У меня готовальня появилась только к десятому классу.
А каков был школьный инвентарь? Во-первых, парты. Громоздкие, неудобные, не учитывающие ни рост, ни размер ребёнка. Малыши не дотягивались ногами до перекладины, и целый урок болтали ими в воздухе, Под крышками парт прятались портфели, классные доски были большие, чёрные. На уроках арифметики сложению и вычитанию мы учились на своеобразных счётах, похожих на бухгалтерские, только в положении стоя и побольше размером. Нынешним школьникам и представить всё это очень трудно. В портфелях первоклашек находились только тетради, азбука в кармашках, да карандаши. Сегодня же бедные детки идут в класс с неподъёмным рюкзаком, да ещё пакет со сменной обувью несут в руках.
Занятия в школе начинались с общешкольной линейки. Вначале исполнялся Гимн Советского Союза, а затем 15 минут физкультурной разминки.
В 1948 году в школе появилась новая учительница – высокая, худощавая, смуглая, черноволосая. Глаза – печальные, печальные. Она приехала на север Урала из Ашхабада, где произошло сильнейшее землетрясение, погибло множество людей, в том числе родители и дети этой женщины. Город был разрушен. Что привело её в Карпинск, осталось загадкой для меня по сию пору. Ведь здесь так холодно. Она хорошо знала русский язык, и проблем с преподаванием не было. Узнав о её горе, мы, дети, многие сами пережившие потерю близких, очень жалели её. Она платила нам своей сердечностью и добротой. Однако, долго в школе не задержалась, всё-таки климат был не для южанки.
Помню, в комнате у нас висела чёрная «тарелка» – это такой репродуктор. Однажды из неё раздался голос моей мамы. Оказывается, она устроилась диктором местной радиостанции. У неё был очень приятный, молодой голос, прекрасная дикция и грамотная речь. Но что-то ей не очень нравилась эта работа, и она ушла в детский дом. Здесь целыми днями крутила швейную машинку – обшивая и детей, и взрослых.
Мама часто говорила, что мой отец очень любил меня. Я верила и верю этому. И хотя наше общение с ним длилось недолго, всю свою жизнь я мистически ощущала отцовскую любовь. Был случай, объяснение которого разуму не поддаётся. Из-за частых переездов потерялись письма отца с фронта и похоронное извещение. В памяти мамы запечатлелись только Гомельская область и Берёзовский район, где погиб отец.
Мне так хотелось побывать на его могиле. Это желание усилилось после моей поездки с ветеранами Великой Отечественной войны по местам боёв: Лодейное Поле, Подпорожье Ленинградской области. Здесь защищали Родину солдаты 314-й стрелковой дивизии, сформированной в городе Петропавловске Северо-Казахстанской области. Было много встреч с жителями этих городов, воспоминаний, возложений цветов к памятникам и обелискам. В составе делегации находились родственники солдат, погибших в этих краях. Их имена увековечены на памятных досках братских могил. Стоя здесь, я испытывала чувство стыда, что до сих пор не посетила место гибели моего отца, да и точный адрес мне был неизвестен.
Вернувшись домой, начала переписку с райвоенкоматами Гомельской области, архивами, музеями, школьными поисковыми отрядами. Ответы приходили неутешительными – в списках не значится. И только накануне празднования 40-летия Победы Министерство обороны СССР открыло свои архивы, и по номеру ордена можно было проследить судьбу военнослужащего. Я отправила запрос, через несколько месяцев пришёл долгожданный ответ о том, что мой отец погиб 29 февраля 1944 года у деревни Яново Быховского района Могилёвской области. Вскоре пришли письма из Могилёвского облвоенкомата и Быховского райвоенкомата, подтвердившие эту информацию. Меня пригласили на открытие персонального памятника Красильникову Ивану Андреевичу. 8 мая 1986 года – я уже в Быхове, до деревни Яново 10 километров. В сопровождении районных газетчиков, журналистов Болгарского телевидения мы прибыли в деревню. Здесь в торжественной обстановке и состоялась церемония открытия памятника. И старожилы деревни, и райвоенком, и председатель сельского Совета с большой благодарностью говорили о тех, кто освобождал белорусскую землю от захватчиков, кто принёс на алтарь Победы свои жизни.
Проходя по косогору, где стояли орудия и куда попал немецкий снаряд, я ощутила, как меня пронзила какая-то энергия от пяток до головы, идущая из-под земли. Я вскрикнула и начала падать. Меня подхватили. И когда я пришла в себя и объяснила, что случилось, мне сказали, что именно на этом месте и погиб расчёт батареи. Памятник установлен немного в стороне, под раскидистым кустом сирени.
Фотография из личного архива Л. И. Красильниковой.
Прошло уже много лет, я ещё несколько раз приезжала в эти края, подружилась с семьёй Людмилы Иосифовны Катырля, дом которой прямо за оградой памятника. Она обещала следить за ним. Проходя по косогору вновь ощутила какую-то энергетику. До сих пор пытаюсь понять это состояние, и прихожу к мысли, что на уровне подсознания есть нити, связывающие нас с теми, кто ушёл из жизни, но по-прежнему дорог и любим.
Недавно по радио «Вести ФМ» услышала передачу «Былое и нравы» – о денежной реформе 1947 года. Оказывается, несмотря на войну, тяжелейшее положение в тылу, наркоматы финансов и торговли планировали провести эту реформу ещё в 1943 году, поскольку по данным статистики инфляция в стране достигла предела, что уже угрожало экономике. В какой-то степени карточная система на товары и продукты питания помогла снизить негативное влияние инфляции, но даже в таком состоянии страна пребывать не могла.
Реформа готовилась в строжайшей тайне, но утечка информации всё-таки произошла. И в Москве началась ажиотажная скупка товаров. Как рассказали участники передачи, покупалось даже то, на что до сего дня практически не было спроса. В Петровском Пассаже вмиг исчезли все узбекские тюбетейки, тюлевая ткань закупалась тюками, музыкальные инструменты – оптом, распроданы были все фортепьяно и рояли, имеющиеся в наличии. В одном из московских ресторанов будущий неоднократный чемпион мира по шахматам Михаил Ботвинник закупил в один день 7 килограммов шоколада, на другой – 10. Старые деньги менялись на новые в соотношении десять к одному. Сдаёшь 100 рублей, получаешь 10 рублей. В это же время произошла отмена карточек и коммерческих цен, введены единые розничные цены на продовольственные и промышленные товары, на ряд продуктов питания цены были снижены на 10 процентов. И тем не менее ряд продовольственных товаров оставался недоступен большинству населения из-за высокой их стоимости.
Слушая эту передачу, я вспоминала, как скудно было питание наше в годы войны и первые послевоенные. Сельское хозяйство на севере Урала практически не развито. К нам завозились мука, овощи, молочные и мясные продукты, фрукты, в основном, сушёные или в консервах. Мы с сестрой не знали вкуса натуральной моркови, яблока. Картофель, правда, высаживался, но не всегда дозревал, потому что летние заморозки могли погубить будущий урожай. Только в первый послевоенный год прилавки магазинов стали наполняться новыми продуктами. Помню в одном гастрономе появилось сливочное масло. Это сейчас оно расфасовано по брикетикам и тубам. А тогда большая квадратная глыба заполнила всю витрину и продавец огромным ножом отрезала куски. Появились конфеты в обёртках. Эти фантики мы аккуратно расправляли, складывали стопочкой и менялись. Такое было увлечение. Чем разнообразнее и больше у тебя коллекция конфетных фантиков, тем больше авторитет у малышни. Собирали их, где придётся. Не гнушались подобрать и у мусорок. Летом лакомились мороженым, которое выдавливалось определённого веса и подавалось с вафельными кружочками. Большего блаженства, по-моему, в те годы мы не испытали.
Американцы поставляли нашей стране по ленд-лизу не только военную технику, самолёты, автомобили, но и продукты питания, одежду, которые распределялись по предприятиям и организациям.
Как вдове военнослужащего маме досталось красивое шёлковое платье в голубой горошек и нарядная кофточка из гаруса бирюзового цвета. Она берегла эти вещи, и одевала крайне редко. Мне же однажды преподнесли чёрные валеночки. До 18 лет я и сестра получали пособие за погибшего отца. Хоть и небольшое, но это было подспорье в семейном бюджете, и тратила мама эти деньги только на нас.
Так что, такого ажиотажа, какой был в Москве, мы не ощутили никоим образом, да и особой радости от обмена денег не испытали, поскольку редко у кого имелись сберкнижки с вкладами. В большинстве семей денег хватало от зарплаты до зарплаты. Карточки отменили, а нормы отпуска продуктов и товаров сохранили – 1 кг муки, 1 кг сахара, 1 кг крупы, 1 кусок мыла и т..д. в одни руки.
В год 70-летия Победы в Великой Отечественной войне журналисты омского приложения к газете «Аргументы и факты» опубликовали ряд писем читателей к своим отцам. Я тоже откликнулась на эту акция и послала своё письмо моему отцу. Это своеобразный отчёт о моей прожитой жизни, о том, что я чтила и чту память своих родителей, на долю которых выпала война. Письмо заканчивала так: «Папочка! Мама выполнила твой наказ – сберегла своих дочек. Она любила нас за себя и за тебя. Память о тебе в семье хранилась свято. Особенно мой сын Серёжа, не зная лично деда, питал к тебе глубокие чувства, гордился тобой и в школе очень любил рисовать советские танки. Я получила высшее журналистское образование, 30 лет отработала в областной газете «Ленинское знамя» в городе Петропавловске (Казахстан). Сестра окончила строительное училище, затем бухгалтерские курсы. У тебя росли четыре внука, два правнука, правнучка и праправнучка. К сожалению, трое внуков, моя сестра и мама – Нина Афанасьевна – ушли из жизни. Царство им всем небесное! Папа, дорогой, ты в моём сердце навсегда, а гибель твоя – незаживающая рана. Царство небесное и тебе!»
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи