Не дай Бог мне завестись на «лошадиную» тему, могу не остановиться. Когда в Таре строили склады на новой территории «Заготзерно», и я там после шестого класса подрабатывал на водовозке, мне был выделен Лысанко – невероятных размеров рыжий мерин с белой полосой на морде от самого чуба до ноздрей. Говорили, что Лысанко был резвым жеребцом, но после того как его по хозяйственной надобности лишили мужских достоинств, он как будто стал всем мстить за свою обездоленность, ходил только шагом, разогнать его на рысь было большой проблемой.
Вот мне его и препоручили. Он был удобным конягой. Можно было, сидя на бочке, мечтать или ловить мух: он всё равно довезёт пустую бочку до Иртыша, сам заведёт телегу по песчаной отмели на нужную глубину, чтобы я мог черпать воду ведром прямо с передка телеги. Постоит, сколько надо, и сам без дополнительных понуканий вложится в свой мерный ритм движения по обратной дороге.
Всё шло хорошо. Но очень уж тяготил меня этот ритм. Я упросил брата, работавшего прорабом, поменять водовозное тягло на более резвого Гнедка, который на рысях по территории развозил мешки с цементом и разную строительную утварь.
То, о чём хочу рассказать далее, случилось на второй же день. Дорога в сторону Иртыша проходила по мельничному спуску – так назывался небольшой уклон возле Ярковой мельницы, умощённый ещё в годы купеческой Тары деревянными чурочками. Как только телега с пустой бочкой загремела по этим чурочкам, так Гнедко перешёл на рысь. Мчаться под уклон, гремя и подпрыгивая на бочке, было не совсем уютно, но Гнедка это мало волновало, он только начинал разгоняться. Осадить его вожжами у меня не получалось, так как на передке телеги перед бочкой не во что было упереться. Как только я натягивал вожжи, так начинал падать на колыхающийся впереди сытый круп лошади. К тому же, норовистый конь закусил удила и буквально вырывал вожжи из моих рук.
При очередном сильном рывке я полетел вперёд телеги. Мои босые ноги впивались в металлическую оковку передка, а руками я упёрся в мерно приседающий и подскакивающий круп Гнедка. Он уже нёсся во всю прыть. Не знаю, какого цвета в этот момент было моё лицо, но сквозь оглушающий грохот бочки я различил чей-то добрый совет с обочины дороги:
— Слышь, малец, за шлею хватайся!
Моментально напрягаю пальцы рук, перебираясь к намокшим от лошадиного пота ремням шлеи. Впереди виднелся мостик, и мне показалось, что сейчас водовозка врежется в перила, и бочка рассыплется вместе со мной на части. Однако шлея, в которую я вцепился всей силой рук, придала устойчивости моему хрупкому телу. Дальше я знал, что делать. Напрягшись, отталкиваюсь ногами от передка, и всем телом перелетаю на спину лошади. Ноги мои уже прочно стоят на оглоблях. Я передвигаюсь по хребту Гнедка к самой седёлке и хватаюсь за привязанные к дуге поводья. Гнедко и не подозревал, что с этой минуты его песенка спета. Дёргаю поводья изо всех сил, вырывая закушенные зубами удила уздечки. Вырвал и, упираясь коленями в чересседельник, окончательно осадил безумца.
Этот «цирковой» номер был достоин описания, что я и сделал более чем полвека спустя. На другой день брат заставил меня снова пересесть на Лысанку.
— Тише едешь, – сказал он, – живей будешь.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи