Моим старшим братовьям – Сеньке с Васькой – добрый урок отец когда-то преподал. Одному было двенадцать лет, другому девять, я тогда ещё в люльке кувакал, сам той учёбы не разумел, а только по рассказам знаю. Случилось тогда в доме то, что случается в любой семье, где подрастают хлопцы: родители заподозрили их в курении.
Что я уже сам хорошо помню, отец у себя на огороде выращивал собственный табак. Вырывал поспевшие растения с корнем и развешивал для подвяливания в тени под крышей. Затем корни обрезал, листья отделял от стеблей и ещё подсушивал до бумажного шелеста. Свернутые в трубочку листы затем крошил острым сапожным ножом. Отдельно измельчал и стебли – до сих пор помню хруст при таком занятии, его можно было узнавать даже сквозь закрытую дверь в горнице, где мы детьми вповалку спали поперёк самодельной деревянной кровати.
Образовавшиеся две кучки крошева смешивал в определённой пропорции. Листья придавали крепость куреву, а стебли облегчали содержимое дыма и, наверное, имели какое-то вкусовое значение.
Не табака, конечно, отцу было жалко, когда он усадил парней на лавку, положил рядом широкий сыромятный ремень и начал скручивать две толстых самокрутки. Скрутил, прикурил их от зажжённой в печке лучины, в одну руку взял ремень, а другой сам воткнул одному и другому в зубы по папиросе.
Меньший, Васька, заморгал глазами и сморщился от дыма. Сенька, набычившись, смотрел на отца исподлобья.
— Курите! – громко приказал отец. — Взатяжку курите! – и со всего размаху врезал ремнём по съёжившимся плечам одному, потом другому.
Руку отца я хорошо узнал годами позднее на собственной шкуре. Мама при этом обычно выходила за порог. Вообще она никогда не подставляла никого из детей под подобные экзерциции, наоборот старалась сама упреждающе сделать выволочку, если кто этого заслужит. Только грозила: «Вот скажу тяте!». И утаивала наши прегрешения.
— Кури, кури, – приказывал отец теперь уже каждому по очереди и лупил ремнём по судорожно дергающимся спинам.
Затем сам вырвал у ребят папироски, бросил их в печь и, продолжая размахивать ремнём над втянутыми в плечи головами ребят, перешёл на вопросы:
— Будешь ещё курить? – начал он с Васьки.
— Не-е, – жалобно заблеял тот, – ей-богу не буду…
— Будешь курить? – навис отец над Сенькой.
Тот, всхлипывая, молчал.
— Будешь? – вопрос повторился одновременно со шлепком ремня, но уже только по лавке.
— Бу-у-ду, – с растяжкой пробормотал Сенька, ожидая очередного удара по спине.
Но отец бросил ремень на пол и как будто застыл в оцепенении. Затем взял Сеньку за ухо, потряс его чёрную, как смоль, голову и неожиданно, вполголоса вынес приговор:
— Ну, так попомни, курить будешь открыто. По-за углами чтоб не прятался. Ещё не хватало, чтоб сеновал подпалили!
Сенька сдержал слово, он на всю жизнь остался заядлым курильщиком. Не обманул отца и Васька. Из четырёх сыновей в семье мы с ним были двое некурящие. Говорят, до ухода на войну не курил и самый старший наш брат Николай. Он с войны не вернулся.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи