Детская мечта стала его жизнью.
Как ломаная диаграмма, она петляла и извивалась от репетиций до прогонов, от гастролей до премьер. Чтобы вынести её сумасшедший ритм, для неё нужно родиться. Её нужно любить, сколь бы изматывающей она ни была. Но если чувствуешь изнурение и усталость, – значит, это не твоё. Значит, нужно иметь мужество сойти с дистанции до того, как за однообразной чередой будничных забот потеряется смысл, и ему на смену придут и возьмут тебя в тиски разочарование, горечь, пустота, – и жизнь покажется одним сплошным затянувшимся антрактом, где сказка уступает место шелестящим сальным обёрткам, падающим на грязный, затоптанный пол в буфете, равнодушно скользящим по строчкам программки взглядам, гулу недовольных людских голосов за стенами гримёрки…
Он же не просто любил эту жизнь – он получал от неё удовольствие. Она напоминала ему гонку мотоциклиста по незнакомой трассе: виражи, крутые повороты, колдобины, ямы, неожиданно вырастающие на обочинах булыжники, а в ушах – свист рассекающего пространство ветра, в котором сплелась неуловимая светотень мрака и солнца, смерти и бытия. Он понимал, что его жизнь просто не может быть иной, ведь он – артист, он тот, кто призван потрясти, всколыхнуть, взбудоражить, погнать волну; штиль – не его Судьба…
Но как объяснить это тем, кто на красочной глянцевой афише видит обещание комфорта и всяческих житейских благ? Как заплутавшие путники в пустыне, люди верят в миражи. И на безжизненном раскалённом песке их воображение рисует чудесные замки с зелёными кущами, журчащими прохладительной водой фонтанами и караванами верблюдов, навьюченных золотом. Как рассказать улыбчивой девочке с кукольным личиком, держащей в руках микрофон, про рождение образа из пожелтевших листков бумаги с неровными обтрёпанными краями и небрежными заметками от руки на полях? Как ответить самому себе, листающему журнал с собственным портретом на обложке, на вопрос – кто этот Мистер Совершенство, которого я вижу, знаком ли я с ним?
Сганарель, Брандо, Феличе, Ребротёсов, Адуев…* Без него они были лишь персонажами – бесплотными, призрачными, книжными. Его талант вдохнул в них душу. Благодаря ему, они получили возможность самозабвенно раствориться в страсти, плести хитроумные интриги, рассуждать о тайнах мироздания. Они стали его частью. Их голоса роились в его голове, кричали, спорили, жужжали, как комары, и, подавляя своей индивидуальностью, требовали немедленного выхода. Он выходил на сцену и отдавал их – родных, взлелеянных и выпестованных, – на суд тех, кто притаился в темноте зрительного зала. И по набегавшим всплескам смешков, рассеянным хлопкам, ёрзанью стульев, заливистой телефонной трели, сдержанному перешёптыванию, одинокому свисту интуитивно пытался уловить, как принял их мир, в который они только что вошли. Прощальный поклон публике перед занавесом – это ещё не конец спектакля. Чуткое актёрское ухо ещё должно уловить тональность аплодисментов: выражение пережитых эмоций или дань существующей формальности? Искренность или рефлекс? В конце концов, для чего приходят люди в театр, если заранее знают, что там всё ненастоящее: дома из фанеры, небо из тюля, пища из папье-маше? Увидеть то, что могло бы случиться, если бы они были другими. Они приходят помечтать. И он, – осуществивший свою детскую мечту, – даёт им такую возможность. Наши иллюзии попадают в бережные руки.
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи