В один из вторников октября 1974 года мы с литературным критиком Евсеем Цейтлиным сидели на четвёртом этаже омского Дома печати в редакции газеты «Молодой сибиряк» и о чём-то разговаривали. Неожиданно с шумом распахнулась дверь, и на пороге кабинета появился огромный парень – молодой поэт Николай Разумов. Он был взъерошен, возбуждён и тяжело дышал – видимо, быстро поднимался по лестнице. В правой его руке был зажат носовой платок, которым он промакивал то и дело выступающую на губе кровь.
— Как хорошо, что вы здесь! – громко произнёс он.
…Тут надо пояснить, что работал я тогда литературным консультантом «Молодого сибиряка», мой приёмный день был вторник, и именно по вторникам сюда приходили молодые стихотворцы и сочинители рассказов – потенциальные авторы газеты. Кроме того, чтобы описываемый случай стал яснее, нынешним читателям следует знать про Областное литературное объединение, существовавшее тогда при местной писательской организации и объединявшее начинающих литераторов. Все мы трое в это литобъединение входили: Николай – как поэт, Сева – как критик, я же пробовал писать и рецензии, и прозу. Все мы были тогда молоды, любили литературу и мечтали о своих первых книжках…
—.Вот скажите, – немного отдышавшись, продолжил Коля, – вот эта строка по-русски или не по-русски написана: «Завтра с каждым из нас что-то станет…»?
Мы с Севкой переглянулись.
—.Да вроде по-русски, – сказал Евсей, – только хотелось бы услышать в контексте, для полноты, так сказать, картины…
— Как? В контексте? – не понял Разумов.
—.Это же из стиха? – спросил я. – Ты прочитай его полностью.
— Полностью не буду, ещё не всё готово. А строфа такая:
Завтра с каждым из нас что-то станет –
Завтра будет и разговор…
На широком апрельском экране
Умирал Прокудин Егор.
Это было первое четверостишие из его будущего стихотворения «Памяти Василия Шукшина». Совсем недавно, в начале октября, мы все были потрясены известием о внезапной смерти знаменитого и любимого всей страной писателя, режиссёра и актёра (Егор Прокудин, кто не помнит, – главный герой фильма «Калина красная»).
—.Так чтó: по-русски или не по-русски у меня первая строка?
Конечно же, мы сказали, что всё вполне по-русски. И тут Колька повернулся и со словами «Тогда пойду ещё ему дам!» выскочил в коридор и потопал вниз по лестнице.
…Вспомнил я этот крайний и полуанекдотический случай для того, чтобы читатель сразу же уяснил, как относился к стихам поэт Николай Разумов. Они были главным в его жизни. Подраться из-за строчки, которую кто-то, так и оставшийся для меня неизвестным, видимо, назвал неуклюжей, написанной «не по-русски», – такое было вполне в духе Николая.
Проявилось в данном случае и другое. Коля, так и не сумевший, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки, получить высшее филологическое образование, с одной стороны – тяжело переживал это, а с другой – никогда не считал для себя зазорным проконсультироваться с людьми, которых он считал более авторитетными. К ним прежде всего относились поэты Тимофей Белозёров и Владимир Макаров, тогдашний председатель нашего литобъединения – прозаик Михаил Малиновский, прозаик Пётр Карякин. Среди своих учителей он, помнится, называл тонко чувствовавшего поэзию журналиста Владимира Панова, который в своё время одним из первых разглядел талант Разумова. Своим старшим товарищем и наставником считал и журналиста Анатолия Белоусова (думается, что это именно ему посвящено стихотворение «Значит, выпала трудная доля…»). А в тот день «пóд руку» ему попались мы с Цейтлиным. Хотя не знаю, как Евсею, а мне стихи свои Николай показывал часто – и до, и после этого случая; видимо, и во мне видел если не квалифицированного, то просто прилежного слушателя.
Мы с ним дружили, то и дело встречались – и в «Молодом сибиряке», и в писательской организации, и в редакции «Речника Иртыша», где он работал, и у меня дома. Бывал я и у Разумовых – и в квартире родителей на Коммунальной, где какое-то время жил и Николай со своей семьёй, и на улице Рождественского, где, наконец, было получено отдельное жильё. Был разок и в Ростовке: ночевал в разумовском доме, купался в Омке – коварной, изобильной здесь на водовороты. Чего греха таить – почти всегда наши встречи сопровождались традиционным взаимным угощением. Но не это было главным. Главным в наших встречах всегда были стихи Николая, которые он каждый раз обязательно мне читал. И каждый раз задавал один и тот же вопрос: «Как думаешь, будет у меня книга?..»
В собственные книги верилось тогда с трудом. Издательства в Омске не было, не было и журнала. Трижды, насколько я помню, мы собирали коллективный сборник молодых авторов, но каждый раз у начальства находилась причина для его «неиздания». Печататься можно было только в газетах. Но тут надо сказать, что они поддерживали нас тогда хорошо. В главной газете области – «Омской правде» – готовила «Литературные страницы» заведующая отделом культуры Елена Злотина. Печаталась литературная молодёжь в многотиражках и районках, например, в славной пригородной газете «Призыв». Но особенным вниманием к начинающим поэтам и прозаикам отличалась газета «Молодой сибиряк». Ещё в 60-е «оттепельные» годы работавший тогда в ней литконсультантом поэт Владимир Пальчиков ввёл в практику газеты ежемесячные литературные «альманахи». Подвалы (т..е. нижняя часть) всех четырёх газетных полос отдавались литературным материалам – чаще всего это были стихи одного или нескольких авторов, каждый раз подборка получала новое название, иногда ей предшествовало небольшое предисловие. Потом низ газеты можно было отрезать, соответствующим образом сложить – и… получалась маленькая книжечка. Разумов был одним из самых частых авторов «Молодого сибиряка», дважды газета выпускала его персональные альманахи-книжечки: «Начало» (сентябрь 1973 года) и «Белые чайки» (август 1974-го).
Предисловие к «Началу» написал М..Малиновский. «Я давно знаком с Николаем Разумовым и его творчеством, – говорится в нём, – и уверен, что этот человек, чуткий сердцем и сильный характером, не поддастся, по образному выражению Виктора Астафьева, литературному “замору”. Уверен, потому что молодой поэт знает глубинные начала жизни и в своём творчестве исходит из этих начал. А это и есть верный путь к наращиванию литературного мастерства, к овладению своей вершиной в поэзии».
Выйти первой книге Н..Разумова помогло участие в VI.Всесоюзном совещании молодых писателей. Такие совещания, проводившиеся Центральным Комитетом ВЛКСМ и Союзом писателей СССР, были тогда стартовой площадкой для многих начинающих авторов. Есть фотография, сделанная летом 1975 года в актовом зале омского Дома печати. На сцене – только что вернувшиеся из Москвы участники совещания молодых писателей: поэты Николай Трегубов, Николай Разумов, Татьяна Четверикова и Владимир Новиков; здесь же редактор «Молодого сибиряка» Михаил Сильванович и я, исполняющий обязанности ведущего. Именно молодёжная газета устроила тогда этот вечер. Зал, помню, был полон, слушатели сопровождали аплодисментами каждое из звучавших на вечере стихотворений – молодых поэтов знали и любили, радовались их столичному успеху.
Николай на этом вечере не только читал стихи, но и рассказывал о руководителе семинара, в котором ему довелось работать, – известном поэте Михаиле Луконине.
После совещания у Николая появились солидные публикации: в журналах «Сибирские огни» (Новосибирск) и «Сельская молодёжь» (Москва), в коллективном сборнике «Молодой человек» (Пермь).
В 1978 году сбылась заветная мечта Разумова – вышла в Новосибирске его первая книжка «Верю светло». Тоненькая, состоящая из трёх с небольшим десятков стихов, но – «отдельная»: с фотографией автора, с короткой биографической справкой! Большое, очень большое дело по тем временам.
* * *
В этих заметках, являющихся полупредисловием-полумемуарами, необходимо дать и биографические сведения о Николае Павловиче Разумове. Родился он 7.ноября 1946 года под Омском – в расположенной на живописном берегу Оми деревне Ростовка. Здесь окончил среднюю школу. Рос он в простой семье, с ранней юности познал сельский труд – работал комбайнёром. Ростовка – «малая родина» Николая. Он любил её, любил не показной, «обязательной», как это часто бывает у желающих быть в патриотической «струе» литераторов, любовью, а верной и чистой любовью сына. Не раз писал о милых сердцу местах – и стихами, и прозой.
«Омка-речка петляет, медленная, в сочных зарослях осоки; словно стесняется пройти к Иртышу такой исхудалой, мелководной. Берега смотрят друг на друга окнами растрёпанных деревень…». Это цитата из небольшого очерка «Тайна родной деревни», посвящённого раскопкам обнаруженного под Ростовкой древнего могильника.*1
«…Ростовка, моя маленькая шестидесятидворовая улица, сейчас стала по-настоящему великой. Имя её разнесли по всей стране научные журналы. Над её древней тайной задумываются люди интереснейшей профессии – археологи, космонавты наоборот».
…Из Ростовки семья Разумовых перебралась в Омск, Николай трудился слесарем на одном из омских заводов, служил в армии. После армии тяга к сочинительству привела его в журналистику. Вначале был корреспондентом газеты Омского района «Призыв», затем перешёл в бассейновую газету «Речник Иртыша». Если раньше командировки молодого журналиста не выходили за пределы пригородных хозяйств, то теперь их география расширилась от Омска до Салехарда. Николай знал по именам всех капитанов приписанных к Омску судов, по многу раз бывал на самых далёких пристанях. В 1970-е шло интенсивное освоение нефтяного Севера, речной флот принимал в этом самое непосредственное участие, и корреспондент «Речника Иртыша» Н..Разумов писал об этом в своей газете. Довольно часто рядом с репортажами и корреспонденциями появлялись и его стихи.
Помню нашу встречу в Тобольске. Летом 1971-го мы с Михаилом Сильвановичем, взяв в «Омской правде», где оба тогда работали, отпуск, – приехали посмотреть этот замечательный город, хотя бы немного посидеть в местном богатейшем архиве. В первый же день, забравшись по Прямскому взвозу на вершину Троицкого мыса, мы любовались открывшимся величественным видом. За спиной белел красавец кремль, а впереди, насколько хватало глаз, простирались иртышские дали. Взглянув вниз, я увидел, что по одной из тропинок, которые выделялись на огромном поросшем травой склоне кремлёвского холма, медленно, но упорно поднимается к нам наверх человек в белой рубашке. И чем ближе он подходил, тем чаще я на него поглядывал – казалось, в его фигуре было нечто знакомое.
—.Посмотри, Миша, вон на того парня: чем-то он на нашего Кольку Разумова похож, – сказал я своему спутнику.
—.Так это он и есть! – через некоторое время воскликнул Сильванович.
Оказалось, что, приехав по своим журналистским надобностям в Тобольский порт, Николай простудился, затемпературил и по идее, так сказать, теоретически находится сейчас на излечении в местной больничке. Но в последние два дня ему стало лучше, и к медикам он ходил только обедать и ночевать, а всё остальное время гулял по городу.
—.Ребята, – заявил он, – вас мне сам господь бог послал! Вы мне поможете из этой больницы сбежать!..
Помню, как потом мы с Михаилом ловили выброшенную из окна палаты сумку с вещами, а затем ждали её хозяина за углом больничного корпуса. А потом Николай водил нас по Тобольску; лучшего гида и желать не стоило – город он знал хорошо, так как бывал в нём уже не раз.
* * *
Естественно, после выхода первой книжки Николай как автор почувствовал себя увереннее. Он был непременным участником всех проходивших у нас в Омске литературных мероприятий и праздников, в 1979 году побывал и на следующем VII Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве. Постепенно Николай всё глубже вписывался в литературное и культурное пространство Омска. Его можно было встретить на литературных вечерах, на выставках омских художников. Особенно подружился поэт с тонким и лиричным живописцем Владимиром Бичевым. Меня он познакомил с другим замечательным омским художником – тогда опальным Николаем Брюхановым, изредка мы вместе приходили в его мастерскую.
Жил поэт размашисто, любил гульнуть, посидеть с друзьями за столом, почитать им свои новые стихи.
…Несколько бытовых штрихов, запомнившихся мелочей.
Почему-то Николай активно не любил людей, стоя подкрепляющихся на улице у лотков с пирожками: эти люди всегда вызывали у него непонятное мне, граничащее с отвращением неприятие. Не раз и не два говорил он по этому поводу:
—.Насколько же нужно не уважать себя, чтобы вот так вот давиться этими пирожками прямо на глазах у прохожих!
Как-то, справедливости ради, я попытался возразить ему, говорил, что, видимо, люди это приезжие, возможно, деревенские, имеющие в городе кучу дел, им некогда заходить в кафе и столовые, а есть тем не менее хочется… Но успеха мои аргументы не имели.
Однажды он случайно услышал, что в детстве, точнее – уже в подростковом возрасте, я, как и он, держал голубей. Удивлению Николая не было предела. Стал расспрашивать – о породах и количестве птиц, об устройстве голубятни. После этого он как-то подчёркнуто зауважал меня – видимо, эта простонародная забава «высветила» для него во мне некий «выгодный» в его понимании штрих. Возможно, до этого Николай считал, что я получил рафинированное интеллигентское воспитание и образование, а тут узнал, что вырос я на окраинных омских улицах – Восточных и Линиях, что до 1961 года жил в частных домах с печным отоплением, без ванной и прочих удобств.
Удивился он, помню, и тому, что мне, как и ему, нравится Ярослав Смеляков. Разговор об этом зашёл тоже случайно. Николай сделал «стойку», стал расспрашивать подробности. И был весьма доволен, когда я заявил ему, что симпатизирую Смелякову как поэту, имеющему чётко узнаваемую интонацию, что похвастаться этим может далеко не каждый стихотворец и что в большинстве стихов самого Николая интонация тоже ощущается – недаром на него то и дело сочиняют пародии.
Был у нас даже случай – не удивляйтесь – соавторства. В конце 1960-х я написал маленькую повесть «Лариса Васильевна» – о трагической истории любви простого деревенского парня и приехавшей из города молодой учительницы. Герой повести писал стихи, и я попросил Николая сделать в текст несколько стихотворных вставок. И он подобрал из ранее написанных им стихов те, что подходили к содержанию моего сочинения. Естественно, была сделана сноска, что стихи написаны Н..Разумовым. Повесть долго лежала «в столе», но потом всё же была обнародована – вначале прозвучала по Омскому радио в актёрском исполнении, а в 1977 году её напечатала с продолжением в десяти майских номерах газета «Молодой сибиряк». Однако радости та публикация мне не принесла. Дело в том, что без всякого согласования со мной тогдашний редактор газеты выбросил из текста повести довольно большой фрагмент, в котором была пародия на бездарный, но написанный «с претензией» газетный очерк (редактору показалось, что эта пародия обидит наших коллег из «районок»).
Разговоров наших с Колей об этой публикации – врать не стану – не помню. А случай с этим «полусоавторством» привожу здесь просто для полноты картины.
* * *
…Вскоре в Омске заговорили о восстановлении местного книжного издательства. И в самом деле – в начале 80-х годов оно (после 19-летнего перерыва!) возобновило свою деятельность. И самой первой, если мне память не изменяет, книгой этого возрождённого издательства был коллективный сборник молодых омских литераторов «Старт». В котором, конечно же, была и стихотворная подборка Николая. Как вспоминает первый директор издательства А..П..Токарев, при составлении как ближайших, так и среднесрочных издательских планов непременно произносилась и фамилия Разумова – речь шла о его новой книге.
Однако второй книге поэта суждено было выйти уже после того, как его не стало. А жизнь Николая Разумова оборвалась внезапно и страшно: 2.июня 1982 года катер на подводных крыльях, в котором находились он, моторист и ещё один пассажир, на огромной скорости налетел на баржу. Погибли все трое. Тело Николая так и не было найдено – Иртыш забрал его безвозвратно…
Никогда не забуду, как мы с моей женой Верой участвовали в символических похоронах Николая Павловича, устроенных на кладбище Ростовки. Стояла поздняя осень того же 1982-го, поиски тела, длившиеся всё лето, оказались напрасными, и родственники решили устроить на тихом кладбище родной деревни символическую могилу. Из литераторов приехали на эту необычную церемонию Александр Плетнёв и Лев Трутнев. Руководил всем старший брат Николая – Александр. Стоял холодный, мрачный день. Соответствующим было и наше настроение. За поминальным столом, устроенным в Ростовке в доме кого-то из родственников, невольно думалось: там, на кладбище под могильным холмиком, под металлическим надгробием, под возложенными нами цветами – пустота…
* * *
Хочу сказать несколько слов и о самих стихах. Хотя признаюсь: делать это мне нелегко. Ведь многие из этих стихотворений были когда-то читаны мне автором ещё «горячими», только что родившимися. Но сознаюсь и в другом, главном. Стихи Николая Разумова, собранные в полновесную книгу, вновь и как бы заново познакомили меня с их автором, прочитанное всё вместе оставляет новое, сильное впечатление.
Видится мне лирический герой Н..Разумова человеком, до боли душевной любящим всё сущее вокруг: щедрый снегопад, незнакомого розовощёкого мальчишку, родную речку с негромким названием, дым над деревенской крышей, дом со скрипучей лестницей, где наверху ждут друзья…
Оговорюсь: это нелёгкая любовь. В ней много сомнений, много сложного, идущего от непонимания окружающих, от бытовых неурядиц, от того, что не всё, к сожалению, гармонично и гладко вокруг. Но смотрите, какие чистые и мужественные строки находим мы рядом со словами горести и потерь:
После слякоти, после тумана
На холодной земле и во мне –
Я встряхнусь, я опомнюсь, я встану
И увижу в начавшемся дне
Столько нового, ясного света,
Столько сильных и радостных лиц.
И опять моя песня не спета.
И дороги опять без границ.
Помнится, у Николая в последней строке этого короткого (но носящего, на мой взгляд, программный характер) стихотворения были не «дороги», а «желанья» («И желанья опять без границ»). Будь он жив, я, может быть, уговорил бы его вернуться к первому варианту: он точнее и ёмче. Но, в конце концов, не в одном этом слове дело. Дело в большем. Николай Разумов, как и всякий подлинный литератор, воспринимал окружавшую его повседневную действительность как нечто, во многом зависящее и от него. От него лично. «Зачем я старше старины?» – спрашивается в другом его стихотворении. Да затем, чтобы бороться за своё, сегодняшнее время, делать его чище, светлее, справедливее! Такой, мне кажется, подразумевался ответ.
Поэт имел твёрдую, незыблемую точку отсчёта. Это она помогала его лирическому герою, пройдя через многие горести и потери, через тоску и душевный неуют, оставаться восприимчивым и к чьей-то чужой беде, и к огромным суровым проблемам, терзающим всю нашу планету. «Точка отсчёта» эта для автора – Родина: воспоминания детства, дочь, прибежавшая из школы, негромкие люди, встречающиеся на бесконечных прииртышских дорогах, строгий сосновый бор, любимая женщина, отцовский дом. Всё, казалось бы, обычное, даже обыденное. Но именно всё это в целом и составляет для человека огромное понятие Родины. Так говорит поэт, и не верить ему нет оснований:
На берегу, над ледоходом,
Пред силою весенних прав –
Я подытожил злые годы,
Ключи к разгадке подобрав.
И что же я в итоге понял,
На что открыл свои глаза? –
В весенних днях, в весеннем звоне
О жизни спрашивать нельзя!
Восклицательный знак, стоящий в конце этого короткого стихотворения, выглядит победно. Он знаменует нелегко давшееся душевное озарение. Открытие, да, именно открытие!
…У нас вошло в привычку, рекомендуя кому-либо ту или иную книгу, говорить: прочитайте, полýчите большое удовольствие. Какое всё-таки видится в этих словах отступление от тех больших мерок, которыми дóлжно измерять настоящую литературу! Удовольствие… Да получали ли мы когда-то удовольствие (в уютном, домашнем смысле этого слова) от чтения романа «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева или рассказа «Не могу» Валентина Распутина? После знакомства с такими произведениями не заснёшь голубиным сном. Они написаны для бессонницы, для нелёгких, безжалостных (самому-то себе чего врать?) ночных мыслей. Так написаны и многие стихи Н. Разумова.
…Но вовремя, а не до срока
Пришли сомнения души,
Не надо больше слов высоких…
Теперь мне хочется в тиши
Вот так стоять над речкой снова,
Встречая ветер лучших лет,
И поднимать из сердца слово,
Из крови и тепла на свет.
* * *
Ещё об одном.
В начале 2003 года газеты были полны возмущёнными откликами на «глобальное» предложение тогдашнего мэра столицы Юрия Лужкова: поторговать с южными соседями России иртышской водой. Московский руководитель, видимо, пытался поднять этой «шумной» идеей свой рейтинг – не за горами были президентские выборы. А ведь людям постарше был ещё памятен честный и смелый голос одного из лучших наших литераторов – Сергея Залыгина, звучавший в защиту сибирских рек. Идея искусственного перераспределения стока рек Севера и Сибири, важнейших для громадных регионов страны водных артерий, всенародно была названа сомнительной, могущей иметь губительные последствия для будущих поколений.
Наша скромная литературная газета «Складчина» напечатала тогда же небольшую статью «Старое стихотворение». Имелось в виду стихотворение Николая Разумова «К Иртышу»:
Старина Иртыш, ты мелеешь.
Что поделаешь – век такой.
И себя, и тебя жалею,
Наклонясь над этой строкой.
Говорят тут и там сегодня, –
Но мне кажется, это муть, –
Будто станет Иртыш полноводней,
Только стоит его повернуть.
Сколько смелости, сколько пылу,
Больно слушать ту ерунду!
Повернуть тебя, как кобылу,
Потянув рукой за узду.
Нет! Веками ломал ты степи
Не затем, чтоб однажды – святой,
Под больной человечий лепет
Захлебнулся своей водой.*2
Публикация эта оказалась настолько ко времени, что стихотворение перепечатал ещё и популярный омский еженедельник «Новое обозрение». При этом обозреватель данного еженедельника Л..Першина так комментировала эту перепечатку: «Публикация старого стихотворения Николая Разумова – это не только развенчание вычурных предложений московских политиков, это ещё и констатация печальной отечественной практики набивать себе шишки об один и тот же угол. Не умеют у нас извлекать выводы из старых ошибок. И вновь приходится силой поэтического слова взывать к здравому смыслу…».*3
Именно гражданская боль и тревога за происходящее вокруг делают эти зарифмованные строки подлинной поэзией. Поэзией, которая в лучших своих образцах всегда стремилась быть впереди сегодняшнего, сиюминутного, текущего. Именно поэтому не забыты и живут стихи нашего талантливого земляка. Они то и дело появляются в различных коллективных сборниках и хрестоматиях, по разным поводам перепечатываются в периодических изданиях. Они живут, они делают своё дело.*4
* * *
Уже после того, как эта книга была почти готова, мне захотелось сказать ещё об одном. Мы с Сергеем Денисенко просмотрели архив поэта, хранящийся у его родственников. Именно обнаруженное там и составило основной корпус данного сборника. И невольно думаешь: как же тяжело было этому талантливому автору, человеку, живущему исключительно стихами, в последние годы жизни. Тяжело было сознавать, что наработано так много, что встречи с читателем ждут десятки полноценных стихотворений, а в «активе» – по-прежнему всего лишь маленькая, с ладонь величиной, сорокастраничная «кассетная» книжечка… Может быть, именно потому так неспокоен был Николай в конце жизни, так метался, так часто прибегал к «традиционному» российскому способу самоумиротворения. Должно быть, именно потому так радовался он любой газетной публикации (хоть в районке, хоть в многотиражке), так настойчиво искал слушателей своих стихов… Ведь его неоднократные попытки выпустить вторую книгу срывались одна за другой – об этом тоже свидетельствуют материалы архива. Наработанный поэтический багаж, невозможность поделиться им с читателем – будто пар в котле, распирала поэта изнутри.
Но рукописи и в самом деле не горят. Пришло время и для рукописей Николая Разумова, для его полноценной встречи с читателем.
Очерк А. Э. Лейфера «Жил-был поэт…» является предисловием к сборнику стихотворений Николая Разумова «Душа моя, угомонись!..» (Омск, 2017. — С. 3-16)*.
Сборник стихотворений Николая Разумова «Душа моя, угомонись!..» (Омск, 2017) представлен в открытом библиографическом собрании НООБИБЛИОН (см. релиз / текст).
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
см. релиз / текст в библиофонде
начало статьи