«Что наша жизнь? Игра». Эта фраза из арии Германа («Пиковая дама») не является образным преувеличением: гуманитарные исследования, проведённые в XX столетии, показали, что при внимательном рассмотрении можно обнаружить игровые формы во многих сферах человеческой деятельности.
Каждая культура и на каждом этапе своей истории в большей или меньшей степени играет. По мнению Н. Хренова, в русской «православной цивилизации» (термин А. Тойнби) всегда было больше игры, чем серьёзности, что является контрастом по отношению к Европе.
Тема игры как метафоры жизни, трактуемой как вечное движение, занимает важное место в русской культуре, в частности, в творчестве А. С. Пушкина («Пиковая дама»), Н. В. Гоголя («Игроки»), Ф. М. Достоевского («Игрок») и других русских писателей. Особое место в этом ряду занимает Л. Н. Толстой.
По мнению В. Вересаева, Лев Толстой на протяжении всего своего творческого пути как художник был играющим ребёнком: это отразилось «в радостной свежести чувства, в пенящемся сознании жизни, в чистоте отношения к жизни, в ощущении таинственной её значительности». Возможно, из всех произведений Л. Н. Толстого в трилогии «Детство. Отрочество. Юность» наиболее полно и многогранно разворачивается тема игры. Здесь представлены все виды игры: детские, музыкальные, азартные игры.
Тем не менее тема игры в творчестве Толстого до сих пор остаётся сравнительно мало исследованной.
В литературоведческих трудах, касающихся творчества Толстого, этот вопрос редко затрагивается, тогда как в работах культурологов и философов (Ю. Лотмана, Н. Хренова, А. Демидова и др.) литературные произведения Толстого часто выступают в качестве предмета анализа.
Что мы имеем в виду под словом «игра»?
Й. Хёйзинга даёт следующую формулировку: «Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам с целью, заключённой в нём самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием “иного бытия”, нежели “обыденная” жизнь».
Игра рассматривается в нашей работе, как и в толстовской трилогии, в широком смысле слова: это и «игра воображения», «игра светской жизни», борьба-состязание за успех в обществе и многие другие виды игры.
Можно охарактеризовать игру в главных чертах как деятельность: свободную; с неопределённым исходом; обособленную в пространстве и времени; сопровождаемую сознанием какой-то вторичной реальности по сравнению с обычной жизнью; непроизводительную, то есть не создающую ни благ, ни богатств; регулярную, подчинённую ряду правил.
Одна из наиболее пригодных для философского изучения классификаций игр была разработана французским учёным Роже Кайуа. Он разделил игры на четыре основные группы.
Первая группа игр, обозначенная словом Agon, объединяет различные виды соревнования, в которых первенство одного из участников определяется его личностными качествами. Группа Alеa включает в себя игры, основанные на случайном предопределении хода состязания, в котором решающим фактором является удача, на зависящая от особенностей игроков. Игры группы Mimicry представляют из себя разные виды представления, симуляции, где участники временно надевают на себя маску и присваивают себе некий условный, не присущий им ранее статус. Наконец, в разряд Ilinx входят игры, базирующиеся на некоем «головокружении» или «затмении», искусственно вызываемом в играющих и провоцирующем их на непредвиденные поступки, решающие ход игры.
В трилогии Толстого «Детство. Отрочество. Юность» представлены все четыре основных вида игры, которым писатель дал свои оценки.
Элементами игрового мироощущения, формирование которых показано Л. Н. Толстым, являются:
1) осознание многоплановости игрового мира;
2) понимание наличия у этого мира нескольких центров, «точек отсчёта»;
3) признание иррациональности внутренней жизни человека.
Благодаря игре-подражанию (Mimicry) у толстовского героя складывается понимание многоплановости окружающего мира, включающего в себя несколько уровней, среди которых важное место занимает игровой уровень.
Игра Mimicry подразумевает реализацию особого – «игрового», многопланового – поведения, отличного от практического. Игра подразумевает одновременную реализацию (а не последовательную смену во времени!) практического и условного поведения. Живого тигра ребёнок только боится, чучела тигра ребенок только не боится; полосатого халата, накинутого на стул и изображающего в игре тигра, – он побаивается, то есть боится и не боится одновременно.
С многоплановостью игрового процесса связано такое качество игры, как её символичность. Символом в древности называлась разломанная на две половинки дощечка. Две части дощечки держали у себя два человека, связанные каким-либо договором. В случае встречи они соединяли по разлому две половинки дощечки, и это было знаком действительности их договора.
В этом отношении игра есть символический процесс. Акт игры есть воссоединение этих двух частей, двух планов игры – практического и условного. Игровой акт в человеке всегда воссоединяет в некой полноте части символа, несмотря на их разнородность.
Нарушение принципа многоплановости часто разрушает игру. Примером такого нарушения – победы условного поведения – является эпизод из повести Л. Н. Толстого «Детство»: «Когда мы сели на землю и, воображая, что плывём на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел, сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова. Я заметил ему это; но он отвечал, что от того, что мы будем больше или меньше махать руками, мы ничего не выиграем и не проиграем и все же далеко не уедем».
Володя нарушает правила игрового поведения, он выходит из духовного пространства игры в реальный мир. Николенька понимает, что эти два мира существуют одновременно и переход из одного в другой ломает игру: «Я сам знаю, что из палки не только убить птицу, да и выстрелить никак нельзя. Это игра. Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя <…> Ежели судить по-настоящему, то и игры никакой не будет. А игры не будет, что ж тогда останется?»
Таким образом, игра в каждую отдельную единицу времени включает героя Толстого одновременно в два поведения – практическое, признающее использование палки вместо ружья неразумным, и условное, требующее «закрыть глаза» на иррациональность подобного поступка ради игры.
Через постижение детской игры Николенька постигает правила «игры жизни», в которой как несоблюдение игроком правил во имя своих хаотических устремлений, как и пренебрежение живыми человеческими чувствами ради абстрактных правил, признаются ложными, ошибочными шагами.
Так формируется новая – игровая – философия жизни, подразумевающая сложность и многоплановость Вселенной. При этом каждый из планов её имеет свой центр, свою точку отсчёта.
Игры Agon и Alеa позволяют герою Толстого осознать наличие у духовного пространства игровой вселенной нескольких центров, каждый из которых имеет право на существование.
Отражённое в классической европейской литературе духовное пространство человека имеет, как правило, три «оси координат»: общественную, культурную и религиозную. Они исходят из точки отсчёта, которую может занимать Бог, человек, природа и т. д. В игровом духовном пространстве присутствует сразу несколько точек отсчёта и систем координат. Точками отсчёта могут служить различные исходные позиции в духовной и общественной жизни.
Герой Л. Толстого сталкивается с такой особенностью порядка, присутствующего в игровой вселенной. Происходит постижение того, что в человеке могут сосуществовать различные точки зрения на истину, подобно тому как актёр может, не меняя своего лица, выглядеть по-разному.
«Мне кажется, что мысли, служившие основанием различных философских теорий, составляют нераздельные части ума…
Раз мне пришла мысль, что человек, привыкший переносить страдания, не может был несчастлив, и я уходил в чулан и верёвкой стегал себя по голой спине так больно, что слёзы невольно выступали на глазах.
Другой раз, вспомнив вдруг, что смерть ожидает меня каждый час, каждую минуту, я решил, что человек не может быть иначе счастлив, как пользуясь настоящим и не помышляя о будущем, – и я дня три, под влиянием этой мысли, бросил уроки.»
Как видим, в сознании Николеньки Иртеньева в ходе своеобразной «игры в мудрость» появляется несколько «точек отсчёта» его внутренней жизни. В результате этой «игры в мудрость» он начинает осознавать относительность различных интеллектуальных систем, складывавшихся в его сознании. Игрок постоянно изменяется, он раз за разом другой в зеркалах, играх и ролях, но тот же самый в большом мире.
Бытие подлинной игры есть «эхо-бытие», мир которого имеет несколько центров, взаимодействующих, говоря словами Тойнби, по принципу оклика и ответа, ответа и оклика. Несоблюдение этой связи центров в общественной системе, такое, как в процитированном выше эпизоде, нарушает цельность игрового мира. Если же «точки отсчёта» не имеют взаимосвязи в пространстве внутреннего мира «человека играющего», это делает ход игры и работу его внутренней жизни иррациональными.
Игры Ilinx, вызывающие у играющих ощущение некоего «головокружения», «затмения», помогают герою «Детства. Отрочества. Юности» достичь осознания иррациональности внутренней жизни человека. Самые различные явления жизни – невинные детские забавы, описанные Толстым в ранней трилогии, безудержная любовь (показанная в «Анне Карениной»), и «самоослепление» целых народов, устремляющихся по гибельному пути военных авантюр (описанное в «Войне и мире»), имеют сходные психологические игровые корни.
Состояние, которое Кайуа называл «головокружением», обозначено в трилогии Толстого термином «затмение». Оно описано в «Отрочестве», в главе «Затмение», когда наказанный Николенька впадает в жестокое отчаяние. Толстой описывает это состояние так: «Я весьма ясно понимаю возможность самого ужасного преступления без цели, без желания вредить, но так – из любопытства, из бессознательной потребности деятельности…». За одним проступком следует другой, ещё худший, хотя мальчик мучится, но не может остановиться: «я находился в раздраженном состоянии человека, проигравшего более того, что у него есть в кармане, который боится счесть свою запись и продолжает ставить отчаянные карты только для того, чтобы не давать самому себе времени опомниться». Таким образом, тема иррациональности внутренней жизни человека в повести Толстого неразрывно связана с темой игры.
На примере этого отрывка можно проанализировать «смещение» обыкновенного порядка восприятия мира в процессе игры Ilinx. Если Вселенная может быть истолкована как некий текст, организованный по правилам, подобным правилам поэтической организации речи, то игра в каком-то смысле является прочтением «фразы жизни» в обратном или смещённом порядке. Фразы из «текста памяти» меняются местами и нечто скрытое в глубинах человеческого сознания занимает место объективных явлений жизни, нарушая «грамматику памяти». Игра – это инверсия обыденной жизни и обыденного сознания.
Проблема игры как метафоры жизни в творчестве Толстого и в русской культуре вообще требует дальнейшего осмысления. Оправдание истории мы черпаем в одухотворённых и одухотворяющих плодах творческого гения. Однако необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу деятельности, некое универсальное пространство, примиряющее людей, дающее им хоть какие-то шансы, оправдывающее их существование.
Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта, даёт впечатляющее разрешение феномен игры. Человек является человеком лишь постольку, поскольку он обладает способностью по своей воле выступать и пребывать субъектом игры. Под личиною своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, и на смену старинному «Жизнь есть суета сует» способна прийти фраза «Жизнь есть игра».
Материалы сайта могут содержать информацию, не подлежащую просмотру
начало статьи